Инна Булгакова - Сердце статуи
— Послано восьмого из Каширы… — протянул задумчиво. — Вам известно, что Золотцев с первого июня проводил свой отпуск на Оке?
— Под Каширой?
— Да. Я разыскал его, там целый лагерь на колесах. Но вроде бы он отдыхал один.
— А как же игра в покер?
— 10-го перекупался в холодной воде, кашель, съездил домой за кодеином.
— Интересно? На машине ездил?
— На электричке. Не подкопаешься: мотор, говорит, барахлил, не захотел рисковать.
— Во сколько он ездил в Москву?
— Ушел из кемпинга в пять. В девять к нему уже заявился Колпаков.
— Вы им верите?
— До окончания следствия не имею такого обыкновения. — Федор Платонович закурил новую сигарету. — Знаете, какое у меня ощущение от этого дела? Все главные — подчеркиваю, все, и соседи ваши — как-то необычно напуганы.
— Я тоже, — сознался я.
— Да вы-то понятно, такой удар… два удара наповал. А им чего бояться? Мрачное дело, темное, нехорошее.
— Разве бывают хорошие?
— Ну, попроще, без претензий. А тут… все шиворот-навыворот. Вот например. Самым решительным образом Вертоградская разрывает вашу связь в письме, так? Так зачем явилась 10-го? Скульптуры перебить?
— Она бы не справилась. Надя говорит…
— Вот Надя ваша справилась бы, — перебил он с военной прямотой.
— Вы считаете ее сумасшедшей?
— Я говорю о физических возможностях. Этот акт вандализма совершил, конечно, человек со сдвигом. Ваш враг — бешеный и ловкий одновременно.
— Наверное, он прислал мне гроб.
— Что?
— Я позавчера пришел из больницы и увидел в сарае гроб.
— Он сейчас там?
— Ну, если ночью не украли.
— Пойдемте!.. Я возьму письмо, надо сверить почерк.
Яркий блеск августовского полдня в дверном проеме осветил богатую домовину.
— Шикарно, денег не пожалели, — следователь рассматривал гроб, щелкая замками. — Понятно, частная фирма. Их сейчас развелось, как грибов гнилых.
— Федор Платонович, мы правда живем при капитализме?
— Не спрашивайте, не знаю при ком, — он с отвращением отмахнулся. — При том или при сем, а дело свое делать надо. Запросы я, разумеется, пошлю, но надежда слабая… Кто-то ненавидит вас предельной ненавистью. А охрану предоставить я не могу.
7
С высокого крыльца я смотрел, как за оградой, обвитой плющом, брат с сестрой играют в теннис. Загорелые, ловкие, сильные, оба в белом, ее легкие пышные кудри, выбиваясь из-под ленточки, взлетают от движений. Красивое зрелище.
Интересно, смогу ли я?.. Об играх ли думать бедному безумцу? Тут я заметил, что мну кусок пластилина (в сарае случайно прихватил) и изумился. Из рук моих вылупилось крошечное существо с безобразным (не ангельским) личиком, с крыльями за спиной и рожками на темечке. Я очень испугался и судорожно сжал пальцы; существо испустило дух, недовоплотившись. Брат ее прав: алебастровые дева с юношей, подглядывающие за мной из зелени, мешают. И невропатолог прав: я боюсь женщин и работы. Что-то таинственное, разуму недоступное, мешает мне жить.
Гремела «Гибель богов», горели ароматические свечи, я пребывал в творческом экстазе, когда некий вандал проник в дом, оглушил почти насмерть мастера и уничтожил его творения. На сцену выступает призрачное существо (отнюдь не призрачное, полнокровное, четвертой группы). Кровь пролилась на меня, на полутруп. Женщина превратилась в статую с крыльями и покачала головой, исчезая навеки. Что за чудовищная сказка, Господи! Что за эстетские декорации и покровы, в сердцевине которых ощущается гниль, как зловонный запашок в изысканном интерьере… зеленые пятна разложения, прах и тлен!
По странной ассоциации идей меня потянуло в ванную. Но и стоя под холодным душем, я никак не мог избавиться от запаха… метафизического, если можно так выразиться, которого не существует в природе — только в извращенном воображении (в который раз поймал себя на мысли, что рассуждаю не как двадцатилетний студент).
Мне было очень тяжко, и ночью я вышел в сад. Она ждала у частокола.
— Ой, где твои волосы?
— Не нравится?
— Нет, и так хорошо. Почему ты вчера не пришел?
— Оглушал себя коньяком и «Снежной королевой».
— Королевой.
— Андерсен. Надя, почему так: о чем ни подумаю, к чему ни прикоснусь, все больно.
— Так ты болен, бедненький мой.
— На мне была ее кровь.
— Что ты!
— Буквально, физически. И она смешалась с моею. Следователь сказал: много крови.
— Нет, нет, она была живая в саду… просто лицо… неживое, как будто каменное.
— А крылья?.. То тоже безумная, Надя.
— Нет, — возразила она твердо. — Ни ты, ни я не безумны. Все было подстроено.
— Кем? Зачем?
— Твоим врагом. Он прислал гроб, хочет извести тебя. Но завтра ты перейдешь ко мне, ладно?
— Я не боюсь никакого врага, честное слово. Удивительно, как он смог меня одолеть. Даже после больницы — веришь? — чувствую в себе силы неисчерпаемые.
— Верю. Ты был очень сильный, сильнее любого спортсмена.
— И я тебе верю… ну, что ты о нас говорила. Только сейчас ни на какую любовь не способен. Словно все пропитано страхом и ненавистью за что твой брат меня ненавидит?
— Нет, не то слово… Наверное, он боится за меня, что я замешана в такую ужасную историю.
— Наверное?
— Мы с ним не вспоминаем об этом, не говорим.
— Как странно!
— Надя! — послышался голос из окна.
— Я люблю тебя, — сказала она очень тихо. — До завтра. Переживи эту ночь.
Легко сказать! Но я пережил. На веранде, закутавшись в плед. Большая Медведица милосердно светилась над замшелой крышей. Моя душа, сказал доктор, из царственного дворца превратилась в сарайчик, в котором прячется гроб.
Утром, трясясь от холода, я пил чай и нечаянно задел трубку телефона. Он ожил, быстро подключили (ну да, я ведь гордость Змеевки). Взял визитку и позвонил ювелиру.
— Это твой друг Макс.
— Я тебе звонил несколько раз, — глухо донеслось в ответ.
— Телефон не работал. Так приезжай?
— Как управлюсь с делами.
По ступенькам пронеслись шаги, я напрягся. Звонок. Надя, оживленная, свежая, как заря.
— Ты жив! — прижалась ко мне, обняла за шею, я ничего не чувствовал, как трухлявый пенек. Сели за столик.
— Чаю хочешь?
— Я вот что думаю, Макс! Давай уберемся в мастерской?
— Мне неприятно туда подниматься.
— Вот потому и неприятно, что разор… Ну, разреши, я сама? Я быстро.
— Улики уничтожишь.
— Господи, какие улики?
— Кровь, — я сам чувствовал, что улыбаюсь странновато.
— Макс, не надо!
— Ничего не трогай. Мне нужно вспомнить. Понимаешь, Надя? Всего лишь вспомнить! Ведь я был там, я свидетель. Но наказан беспамятством.
Это тебя твой Ангел хранит.
— Ты, что ли?
— Не смейся. Ты вспомнишь, когда будешь подготовлен. А пока… значит нельзя.
— Андрей уехал?
— Да.
— Что он тебе про ту женщину рассказывал, ну, пропавшую?
— Почти ничего. Он собирался тогда в субботу приехать, я его не ждала. Пока врач тобой занимался, меня следователь допросил — коротко — и я ушла к себе.
По лицу ее (строгие «классические» черты статуи) видно было, как она переживает, рассказывая.
— К себе в мансарду и там просто сидела.
— Почему же ты к брату не бросилась?
— Не знаю. Вдруг услышала звонок в дверь, но у меня не было сил… потом спустилась. Следователь разговаривал с Андреем о маленькой блондинке в белом. И попросил меня переодеться.
— Зачем?
— Я была в крови, мое темно-синее платье взяли на экспертизу. Ну, переоделась, снова вышла к ним. А Котов спрашивает: «Почему ваша связь с Любезновым была тайной?» Я как-то плохо соображала и переспросила: «Тайной?» — «Ну, если брат не в курсе…» — «Андрей, ты не приезжал на прошлые выходные…» Андрюша объяснил, что работал на международной выставке. Ну, и я объяснила, что мы с тобой любим друг друга. А Котов говорит: «Вы видели с десяти до одиннадцати вечера в саду Любезнова женщину?» Я вспомнила и крикнула: «Видела! Это она его убила!»
— А дальше?
— Я потеряла сознание. Котов доктора позвал, мне сделали укол, и я спала до семи. Потом поехала в больницу, потом на допрос. Вернулась, взяла из сарая кувалду и пошла, ну, к «Надежде»…
— Ты хотела ее разбить?
— Что ты! Просто примериться, насколько у меня хватит сил. Андрей меня увидел из окна и испугался (он, оказывается, заснуть не мог, под утро снотворное принял и только проснулся). Я попросила у него прощения.
— За что?
— За то, что скрыла.
— Что скрыла-то? Его ж в Змеевке не было.
— Но я могла бы позвонить, написать ему, что замуж выхожу.
— Так у нас до этого дошло?
— До этого.
— А что, он о каждом твоем шаге должен знать?
— О каждом. В общем, говорю: «Тебя же Котов на десять вызвал, езжай скорее и дай показания, а то мне не верят». Мне про статую никто не верит. А ты?
