Николай Оганесов - Играем в «Спринт»
Судя по времени, Нина ушла недавно. Перспектива оставаться в запертой квартире меня не устраивала — на два часа дня у меня была назначена встреча, ни отложить, ни перенести которую я не мог.
«Ничего, на крайний случай сгодится и окно», — решил я и закрыл глаза.
Еще минут десять я ворочался на своем сверхмягком ложе, силясь отыскать хоть какой-то смысл в происшедшем, и не заметил, как меня снова сморил сон.
* * *
Никаких психических отклонений я за собой не замечал. По крайней мере до сих пор. Но когда, проснувшись, услышал, что кто-то опять возится с дверным замком, первым делом подумал о слуховых галлюцинациях и поспешил посмотреть на часы.
Они показывали час дня. Секундная стрелка бодро бегала вокруг оси, из чего я заключил, что и хронометр мой, и сам я в полном порядке.
Между тем в замочной скважине провернулся ключ и в комнату вошла Нина.
— Добрый день, — сказала она.
— Здравствуйте, — сказал, вернее, прокаркал я, поскольку полноценной речи все еще мешали распухшие до невероятных размеров миндалины.
— Ну как вы? Лучше?
Видно, я не был создан для одиночества: вопрос Нины при всей его обыденности вызвал у меня острую потребность в общении. Захотелось поговорить с ней, поболтать о том о сем, без ухищрений, без задних мыслей, не контролируя каждое слово из боязни выдать себя. Но, увы, я не мог себе это позволить.
— Спасибо, вроде ничего, — ответил я.
— Давно проснулись?
— Только что. — Делиться известием об утреннем посетителе я счел излишним. — А вы с работы?
— У меня перерыв до половины второго. Принесла кое-что из продуктов.
Я в два приема подтянулся к изголовью, собираясь встать.
— Нет, нет, лежите, — остановила меня Нина. — Вам надо отлежаться. Температуру мерили?
— Не успел.
Она подала градусник. Я послушно сунул его под мышку и откинулся на подушку.
— Послушайте, а ведь мы с вами так толком и не познакомились. Вас как зовут?
— Нина, — сказала она, выкладывая из сумки свертки.
— А меня…
— Я знаю, вы уже говорили: Сопрыкин Володя.
— Наверно, раскаиваетесь, что разрешили мне остаться?
— Глупости… Скажите лучше, как вас угораздило простудиться в такую жару? — Нина вышла на кухню, но через дверной проем было видно, как она надрезает пакет молока. — А может, у вас грипп?
— Гриппозный больной — разносчик инфекции, — процитировал я из какой-то брошюры. — Он смертельно опасен для окружающих… Повис я у вас на шее, и идти мне некуда. Но вы потерпите, ладно? Вот переберемся мы с матерью сюда окончательно, она вас непременно навестит и выразит благодарность за спасение своего несчастного ребенка. Уж будьте уверены.
Нина поставила кастрюльку с молоком на огонь.
— А вы собираетесь переезжать? — спросила она.
— Ну да, затем и приехал…
И с некоторым опозданием я стал излагать незамысловатую историю, которую сочинил про запас вчера, сидя на набережной:
— Переезд — дело решенное. Мать давно рвется к морю. У нее хронический тонзиллит, слышали о такой болезни?
— Слышала, — отозвалась Нина.
— Неприятная штука. Врачи советуют менять климат, да и я в принципе не против. Все упирается в квартиру. Дали мы объявление о размене и у себя, и у вас в городе. Еще в прошлом году. Повторили несколько раз, только все без толку. Не хотят отсюда на север меняться, мы ведь с мамой за Уралом живем, я вам, кажется, говорил… Так вот, нет желающих, и все тут. Мы уже надеяться перестали, а недавно письмо пришло. От мужика одного. Он перевод по службе получил, перебирается с семьей в наши края. Вроде реальный вариант — двухкомнатная в районе цирка, семнадцатиэтажный дом, знаете, наверно…
Конечно, я врал, но врал по необходимости, в интересах дела, и потом, мое вранье было враньем безобидным, оно никому не причиняло вреда. А что самое удивительное — я настолько свыкся со своей выдумкой, что и сам почти верил тому, что говорил.
— Я, конечно, отпуск оформил, на месте хотел посмотреть, что к чему. Мне бы телеграмму перед выездом дать, предупредить, а я по запарке и не подумал, что могу не застать хозяев. Не повезло, короче. Разминулись. И опоздал-то на самую малость, всего на несколько часов: я — сюда, а обменщик этот с женой к родственникам уехал погостить. Соседи сказали, что вернется только через неделю, не раньше. Придется ждать, не ехать же обратно…
— Понятно, — суховато сказала Нина, и я догадался, что упустил момент, когда ее настроение сделало неприметный поворот к худшему. — Мне пора. — Она показала на плиту: — Скоро молоко закипит, не забудьте выключить. Продукты в холодильнике. — И прошла в соседнюю комнату.
— А вы не боитесь? — спросил я, гадая, что именно не понравилось ей в рассказанной истории.
— Чего, по-вашему, я должна бояться? — донеслось из-за двери.
— Ну, оставлять меня одного. Вдруг обчищу квартиру?
Нина вышла, держа в руках светло-коричневую, под цвет платья сумку.
— Не боюсь, — спокойно сказала она и неожиданно спросила: — Между прочим, вы на себя в зеркало смотрели?
— Нет, а что?
— Да так, посмотрите на досуге… И не забудьте принять лекарство, таблетки на столе.
Уже у порога Нина обернулась:
— Считайте, что вам не повезло, Сопрыкин Володя. У меня брать нечего.
И вышла, громко захлопнув за собой дверь.
Замечание Нины нисколько меня не задело. Я не принадлежу к числу мужчин, которые получают удовольствие, разглядывая себя в зеркало, и то, что сразу после ее ухода оно попалось на глаза, мне лично представляется чистой случайностью.
Просто зеркало стояло на краю тумбочки, куда я положил термометр, и, должно быть, машинально я взял его и поднес к лицу.
Хватило одного взгляда, чтобы догадаться, на что намекала Нина.
Я никогда не считал себя красавцем и, в общем, довольно сдержанно отношусь к собственной внешности, но то, что увидел, превзошло все мои ожидания. Можно подумать, что за одну ночь я прошел месячный курс голодания.
Из зеркала таращился тощий субъект с ввалившимися щеками, распухшими потрескавшимися губами и туго обтянутыми кожей скулами, из которых кустиками торчала рыжая, с красноватым оттенком щетина. А чего стоили уши — таким ушам позавидовал бы матерый африканский слонище. Жалкий портрет грабителя-самозванца довершали спутанные, торчащие во все стороны волосы цвета лежалой соломы.
Ошеломленный увиденным, я вернул зеркало в исходное положение и, избегая думать о зрелище, свидетелем которого только что стал, попробовал трезво определить, насколько далеко зашли последствия болезни.
В мою пользу была температура: тридцать семь и четыре по сравнению со вчерашней — пустяк, который можно не принимать во внимание. Голова тоже как будто работала ясно. Зрение в норме. Что еще? Я напряг мышцы, и они пусть не сразу, но подчинились. О вчерашней хвори, как ни странно, напоминала только общая слабость и чем-то похожая на ревматическую ломота в суставах.
Что ж, не так уж и плохо. Назначенное на два часа свидание не отменялось, а этого я опасался больше всего.
Откинув одеяло, я поднялся с дивана.
Голова слегка закружилась, и, чтобы не потерять ориентировки, я сосредоточил взгляд на фотографии, которая была просунута между стеклянными задвижками книжной полки. Сергей Кузнецов смотрел в пространство с безмятежной улыбкой человека, не подозревающего о грядущих несчастьях. Хотел бы я знать, каким виделся ему мир, что в нем радует и что огорчает, когда смотришь такими вот глазами?
Мои размышления прервало донесшееся из кухни шипение. Через край кастрюльки бежала пена. Я отключил газ.
От запаха подгоревшего молока судорогой свело желудок и потянуло на свежий воздух. Но сделать это оказалось не так-то просто. Пять минут ушло на джинсы, столько же, чтобы напялить на себя рубашку. Хорошо, на сандалетах нет шнурков, иначе, нагнувшись, я рисковал потратить полчаса на разгибание. В конце концов с одеждой было покончено. Мытье и чистка зубов — щетки у меня не имелось — заняли не меньше, чем одевание, но и эта процедура осталась позади.
Держась на всякий случай поближе к стенам, я вышел наружу. Погода была пасмурной. Не то чтобы тучи или туман, видимость как раз отличная, но во всю ширь неба простиралась сплошная серебристая пелена, а вместо солнца над головой висел матовый плафон, внутри которого светила стосвечовая лампа. Не знаю, в чем тут секрет, только все вокруг, даже листья на деревьях, стали почему-то в этом освещении необычайно контрастными, выпуклыми, а видневшиеся со двора верхушки кипарисов отдавали густой, переходящей в черное синевой.
Я запер дверь и сунул ключ под коврик. Конечно, лучше бы оставить его при себе, но я не оставил — вдруг в мое отсутствие вернется Нина?
По узкой бетонированной дорожке я вышел на улицу.
