Матти Йоенсуу - Служащий криминальной полиции
На мужчине был поплиновый плащ, в руках он мял кепку, изрезанное морщинами лицо резко сужалось книзу. Нижняя часть лица между носом и выдававшимся вперед подбородком образовывала как бы полушарие, разделенное надвое губами. Лицо, тощая шея и маленький рост мужчины делали его похожим на беспомощную, перепуганную мартышку. Харьюнпя стало стыдно за такое сравнение, однако тут не было ни иронии, ни презрения — просто это первое, что приходило в голову, особенно при взгляде на торчавшие уши. Подойдя поближе, Харьюнпя заметил, что на виске мужчины пульсирует жилка.
— Добрый вечер...
— Из уголовной полиции? Мне сказали, что кто-то приедет... я — я Макконен. Туомас Макконен. Эдит... и я. Я хотел сказать, что Эдит — моя жена. Сейчас она... там, в квартире.
Рот маленького мужчины двигался быстро, подергиваясь. Он умолк и крепко сжал губы. Харьюнпя видел, что он хочет, но не может произнести заранее заготовленные фразы.
— Ну, а я — констебль уголовной полиции Тимо Харьюнпя, — сказал Харьюнпя бодрым тоном и пожал руку Макконена. Рука была сухой и холодной. — Доктор уже побывал здесь? Да. Может, пройдем в квартиру? — Харьюнпя пришлось чуть ли не втолкнуть мужчину в переднюю. С лестничной площадки послышался звук захлопнувшейся соседской двери. Макконен оперся о стену.
В передней стоял тяжелый запах инсектицида[5] и человеческого тела. На вешалке висели мужское зимнее пальто, женское демисезонное пальто и похожая на ссохшуюся рукавицу меховая шуба. На полке для шляп валялся дешевый парик, он напоминал какую-то морскую тварь — что-то вроде головоногого моллюска. Харьюнпя не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Он отворил дверь в комнату и замер на пороге. Макконен по-прежнему стоял, привалясь к стене.
— Кхе-кхе. Нет. Она... не была... моей женой. Я имею в виду официально. И все же одиннадцать лет мы прожили вместе. Знаете ли, это...
— Да. Ясно. — Харьюнпя помог Макконену узаконить его свободный брак.
— Я отправился утром, как обычно, на работу. Эдит... покойная... проснулась как раз в тот момент. Да... — Макконен замолчал на мгновение. И хотя Харьюнпя смотрел в сторону, он почувствовал, что губы маленького человечка сжались в бледную полоску. — Когда я вернулся домой, то, то... сразу учуял что-то недоброе. Из комнаты Эдит — ни звука... я заглянул, и вот. Вот она. Покойница лежит, вся посинев, на кровати. Я знал... но не ожидал, что ей так плохо.
Пока Макконен говорил, Харьюнпя обвел взглядом комнату. По существу, он уже приступил к обследованию. Комната служила одновременно и спальней, и столовой, и гостиной и была до отказа забита старыми вещами, какие обычно принадлежат пожилым людям; вещи эти не всегда соответствуют друг другу, но с ними, очевидно, связаны дорогие воспоминания. У левой стены стоял стол, подле него — три стула. На столе — пустая кофейная чашка, хлебные крошки, на спинке одного из стульев висела белая нижняя юбка и цветастое хлопчатобумажное платье. Возле окна стоял комод, он казался слишком большим в этой маленькой квартирке. На кружевной скатерке комода расположилась группа маленьких фарфоровых зверюшек, а за ними — прилепленные клейкой лентой к стене почтовые открытки и оплаченные счета. Запыленная хрустальная люстра свисала с потолка. На стенах — аляповатые картины, приобретенные, очевидно, у базарных торговцев; на полу — неприбранный мусор. Харьюнпя переводил взгляд с одной вещи на другую.
Макконен вздохнул в передней. Харьюнпя повернул к нему голову.
— Она чем-нибудь болела?
— Нет. Или да. Да, конечно. Прошлой весной у нее отняли грудь. Рак. Вырезали напрочь. Этим утром... покойница... должна была ложиться в больницу. На обследование. Кажется, они сомневались... — Продолжая говорить, Макконен боязливо шагнул к Харьюнпя и, заглядывая через плечо, пробормотал: — Я не застал покойную... ох... ох... — Он сделал шажок назад и глубоко вздохнул.
— Вам лучше подождать там, в передней. Можете даже прикрыть дверь... Я должен осмотреть ее, — сказал Харьюнпя тоном приказания. Это помогло Макконену решиться остаться в передней. Харьюнпя быстро подошел к кровати, находившейся справа. Возле нее, на стене, висел пестрый гобелен, на котором трое мужчин гарцевали под звездным небом. Средний держал перед собой на коне вырывавшуюся женщину, крайний оглядывался через плечо. Он смотрел прямо в сторону двери, ведущей в прихожую, где слышались всхлипывания. Оставшись один, Туомас Макконен уже не пытался сдерживать рыданий. Харьюнпя подумал, что так оно даже лучше.
Кровать была покрыта кружевным одеялом ручной работы. На ней полусидя покоилась Эдит Агнес Рахикайнен. Спина покойной опиралась о стену, голова прислонена к белому боку скачущего на гобелене коня. Ноги свисали с края кровати, пятки едва касались пола. Руки лежали на кровати ладонями кверху. Харьюнпя взял оставленное врачом «Скорой помощи» медицинское свидетельство, быстро пробежал его глазами и сунул в боковой карман. Опустив сумку на пол и переведя дух, он вытащил из нее тонкие резиновые перчатки разового пользования. Посыпанные внутри тальком, они легко сели на руки.
Эдит Рахикайнен успела одеться только наполовину. Жизнь покинула тело еще утром, видимо, вскоре после ухода Макконена. На покойнице было только нижнее белье. Блестящий лифчик из бледно-розового материала — такой лифчик невольно вызывает улыбку, когда видишь его в витрине какого-нибудь магазинчика. На ногах — шелковые панталоны на резинке, доходящие до середины бескровных ляжек. Под панталонами — корсет из того же материала, что и лифчик. Резинки крепко держали коричневый чулок, натянутый на левую ногу, а правая свешивалась голая. В беспомощных пальцах — скомканный чулок.
Харьюнпя начал с исследования конечностей. Он чувствовал сквозь тонкую резину, что мышцы уже окоченели и застыли. Одеревенение ощущалось во всех суставах, но еще не было окончательным. С прекращением давления в сосудах кровь под действием земного притяжения застывает в подкожных образованиях, напоминая синяки. Они ярко выделялись, особенно на нижней части тела, на ногах и на руках; Харьюнпя попробовал надавить большим пальцем на отек — синюшность стала меньше, однако устранить ее полностью было уже невозможно. В тех местах, на которые он нажимал, оставались углубления. Харьюнпя решил, что смерть действительно наступила восемь-десять часов назад.
Упершись коленями в край кровати, он приступил к обследованию черепа. Никаких оснований для этого не было, но чувство долга всегда заставляло внимательно осмотреть уже обследованных врачом покойников. Это, кстати, помогало ему сохранять душевное спокойствие, так как гарантировало от возможных сюрпризов, иногда обнаруживающихся при вскрытии. Если он не доводил осмотра покойника до конца, его потом мучила мысль, что у человека, умершего, по его заключению, от сердечного заболевания, при вскрытии обнаружится пролом черепа или что-то в этом роде. Он сжал череп Рахикайнен руками и стал ощупывать его пальцами сантиметр за сантиметром. На голове почти не было волос, и Харьюнпя стало ясно, почему на вешалке валяется парик. С кожи, покрытой слоем перхоти, от давления пальцев стали отслаиваться пластины толщиной в ноготь. На голове не обнаружилось никакой травмы. Харьюнпя разогнулся и взглянул на кончики своих пальцев — кроме нескольких пластинок перхоти, на них не было ничего.
Дверь из передней приоткрылась, и в комнату заглянул Макконен. Вид у него был измученный — терпение его явно подходило к концу.
— Долго ли еще? Если... Может... может, я все же войду? Хоть побыть здесь. Как-никак мы жили вместе, — сказал он.
Харьюнпя молчал. Он почувствовал в голосе мужчины какой-то новый оттенок. Он знал, что этот человек борется сейчас со страхом перед трупом близкого человека, с одной стороны, а с другой — с любопытством, вызванным необычностью происшедшего, желанием увидеть покойницу. Те же причины привлекают обычно к месту происшествия посторонних, беззастенчиво разглядывающих останки жертвы. Макконен остановился в метре от кровати. Видно было, как пульсирует на его виске жилка. Он глотнул. Кадык подпрыгнул на тощей шее. Макконен поднял руку к лицу и вернулся в переднюю, прикрыв за собою дверь.
— Ох-хохо-ооо! — дико выкрикнул он.
— Мне понадобится еще несколько минут, — сказал Харьюнпя тихо, он не был уверен, что Макконен слышит его.
Харьюнпя взял покойную за плечи и придал ей лежачее положение. Он расстегнул крючки ее лифчика. Спина от соприкосновения со стеной стала белой. Он перевернул труп на бок. Плоская правая грудь Эдит Рахикайнен была прикрыта мешочком, а левую грудь пересекал шрам в направлении подмышки. Харьюнпя решил не раздевать покойную до конца. Он провозился добрых две минуты, прежде чем ему удалось отстегнуть сережки. Замки были необычные, а резиновые перчатки осложняли работу. Пальцы Рахикайнен затвердели и скрючились, однако Харьюнпя все же снял кольца после многочисленных и продолжительных усилий. Последними он снял ручные часы и сложил все вещицы на краю комода. Цепочка протянулась до фарфоровых зверей. Среди них был слон, правда, не такой, как у Харьюнпя, да и хобот у него отломался. Это навело Харьюнпя на мысль, что надо быть более внимательным к хоботу своей животины.
