Чарлз Тодд - Свидетели Времени
Действительно, такое случается.
— Пришло сообщение от главного констебля Норфолка с просьбой послать из Ярда человека, но это будет скорее политический шаг. Показать наше участие, встретиться с епископом и взглянуть на место происшествия. Вы поговорите с епископом или с его помощником, убедите его, что местная полиция действует правильно, и, когда он будет уверен, что все возможные шаги предприняты, вернетесь в Лондон. Меня информирует местный инспектор Блевинс, о нем хорошо отзываются, он вполне компетентен, у него прекрасная репутация человека с головой. Дело займет несколько дней, не больше. Кстати, погода в октябре там стоит хорошая.
Ратлидж вспомнил, что погода там в это время сырая, но ничего не ответил.
Хэмиш сказал: «Хорош отпуск. Смотри, чтобы этот человек не подставил тебя. А главное, он не хочет держать тебя в Лондоне».
«Скорее всего, хочет отвлечь внимание на меня, чтобы у Блевинса были развязаны руки и он воспользовался ситуацией», — подумал Ратлидж.
Хэмиш хмыкнул: «Как уже было в Шотландии?»
Боулс тем временем продолжал:
— Если выедете сейчас, будете на месте уже сегодня вечером. Есть вопросы? — Он кивнул на множество бумаг, разложенных на столе Ратлиджа. — Этим займется Паркер.
— Я уже почти все закончил. Собирался передать сержанту Уильямсу. Он знает, что в какую папку положить, а что передать офицеру, ответственному за расследование.
— Пришлю за ними Уильямса. Есть поезд в десять тридцать. Можно успеть, если поспешите. — И Боулс в ободрительной улыбке ощерил зубы, напомнив крокодила. У Боулса заодно были такие же немигающие желтые глаза.
— Очень хорошо. — Ратлидж встал, взял у шефа бумаги, сунул их под здоровую руку и пошел открыть ему дверь.
— Докладывать вам по телефону?
— Нет необходимости. Это просто визит вежливости, вам не придется самому там работать.
Доктор Флеминг снял повязку с груди Ратлиджа, осмотрел рану, потыкал и пощупал — эти манипуляции заставили пациента поморщиться, и кивнул, удовлетворенный результатом:
— Вам дьявольски повезло. Инфекция не проникла глубоко. Но все-таки не помешает пока заклеить пластырем. Меры предосторожности не будут лишними. Как самочувствие?
Ратлидж взглянул вниз, на неровный выпуклый красный шрам.
— Могу дышать почти свободно, но не смогу противостоять и шестилетнему ребенку.
Флеминг хмыкнул:
— И не надо. Постепенно восстановитесь. Все будет хорошо, не надо волноваться. Что касается руки, то не поднимайте первое время ничего тяжелого, не давайте ей большой нагрузки. За двадцать лет своей практики я знаю, что Природа — самый лучший целитель, надо только ей дать шанс. Наша ошибка в том, что мы этого не понимаем и частенько не даем ей этого шанса.
Ратлидж знал, что это любимая сентенция доктора Флеминга.
— Поездка несерьезная, — заверил он врача.
— Кого пытаетесь обмануть? Я бы на вашем месте ехал поездом. Для мышц груди поездка за рулем будет преждевременна и затруднительна.
Но Ратлидж покинул Лондон на своем автомобиле. Последствия шока и клаустрофобия все еще не прошли. Он не мог представить себя сидящим в битком набитом людьми поезде, упираясь в колени соседей напротив. Могло кончиться конфузом — не исключено, что он вскочил бы и заорал, чтобы дали воздуха.
К тому времени, как он достиг Нориджа, грудь так болела, что он вспомнил про мать Природу. Хэмиш ему тут же попенял, что он сам виноват, не воспользовавшись советом доктора.
Ратлидж нашел отель на окраине города и остался отдохнуть на ночь, понимая, что вечернее оживленное движение по улицам не для него. Хэмиш, который всю дорогу изводил его, наверное, тоже утомился и за ужином притих.
Ратлидж буквально валился с ног от усталости и сразу уснул. Хэмиш никогда не преследовал его во сне — его голос звучал лишь в часы бодрствования, как горькое напоминание о кровавых событиях на Сомме в 1916-м, где погибли не сотни и даже не тысячи, а сотни тысяч. Ими пожертвовали, бросая в атаку за атакой. Да и он сам был погребен заживо, засыпан землей при попадании снаряда, но его спас запас воздуха, который был в одежде мертвого человека, упавшего на него сверху. Потом ему повторяли вновь и вновь, что именно капрал Хэмиш Маклауд спас ему жизнь. Кровь, запекшаяся коркой на лице и руках капрала, была свидетельством расстрела из английских ружей, а не вражеских, и именно Ратлидж отдал приказ его расстрелять, что произошло прямо перед тем, как вражеский снаряд накрыл их атакующий клин. Шок и контузия были так велики, что Ратлидж не мог сразу ответить, что капрал был расстрелян за неподчинение приказу в ночь перед наступлением.
Ратлидж промолчал, но память и голос Маклауда отныне преследовали его постоянно. Людей послали в атаку, не дав отдыха, а его поставили перед выбором: либо сохранить жизнь человека, либо исполнить служебный долг. Все происходило перед усталыми, измученными солдатами, которые не отказались выполнить приказ и подняться из окопа на верную смерть. Хэмиш был расстрелян, но погибли и все остальные. Три года спустя Ратлидж все еще не мог избавиться от чувства вины.
Она глубоко въелась в его плоть и кровь, в его душу. Стала его второй натурой.
Он потом воевал еще два года, несколько раз упрямо и целенаправленно рисковал жизнью, шел на пулеметное гнездо, из которого лился свинцовый дождь, во весь рост поднимался в атаку. Он искал смерти — и вышел невредимым, без царапины на теле, но с надломленной психикой.
Снова и снова его награждали, называли героем, ведь он не боялся смерти.
В этом заключалась горькая ирония судьбы.
Глава 3
На следующее утро Ратлидж шел по улицам Нориджа, разыскивая нужный адрес. Это был небольшой дом за новой католической церковью, который казался гораздо старше, чем дома по соседству. Мрачное викторианское здание с остроконечной крышей, казалось пронзавшей низко бегущие облака. За домом небольшой сад. Ратлидж шел под мелким моросящим дождем, серым туманом окутавшим землю. На деревянной табличке золотыми буквами было выведено «Приемная Епископата». Он приподнял дверной молоток в виде огромного латунного кольца, отпустил, и раздался устрашающий адский стук. Ратлидж огляделся по сторонам в ожидании, когда ему откроют. Несколько рабочих стояли в яме у дороги, лопатами выкидывая наверх зловонные комья мокрой земли из неисправного канализационного коллектора. Вокруг собрались мальчишки и с любопытством заглядывали в яму. Прохожие отворачивались и прятали носы в платки. На углу стояли две женщины, увлеченные разговором, подолы их юбок были такими же темными от дождя, как зонты над их головами. Мужчина, который проходил мимо сточной канавы с собакой на поводке, с силой потянул ее прочь, когда она остановилась, принюхиваясь. Никто не обращал внимания на человека, стоявшего в ожидании у двери ректория. Дождь, все усиливаясь, делал свое дело, разъединяя людей и заставляя спешить по домам.
Хэмиш, чьи предки были ярыми последователями Писания и передали ему эту веру, был напуган перспективой войти в это гнездо папизма и идолопоклонства, что рассмешило Ратлиджа, и он заверил шотландца, что его душа в полной безопасности.
«Ну да, откуда тебе знать, ведь твоя англиканская церковь немногим лучше этой!»
Дверь открыла экономка, ее рыжие волосы были седыми у корней, лицо в веснушках, что говорило об ирландской крови. Она окинула визитера взглядом с ног до головы и, когда он назвал себя, спросила:
— Вы больны?
Ратлидж улыбнулся.
— Я по официальному делу.
— Тем не менее вы выглядите так, что вам необходима чашка чаю. Бедный епископ тоже еще не завтракал, все пишет отчеты. Входите же.
Она приняла у него пальто и шляпу, пощелкала языком, с сожалением глядя на промокшую материю, и аккуратно повесила пальто на стул, чтобы просушить. Потом повела инспектора по коридору в самый конец. К немалому удовлетворению Хэмиша, в коридоре не было ниш с изображениями святых, как и отвратительного запаха ладана, чего он опасался. Только небольшое распятие над входом — и больше никаких признаков, что здесь могут претендовать на чью-то душу.
Открыв дверь в комнату в глубине коридора, экономка пропустила Ратлиджа вперед. За окнами, выходившими в сад, лил унылый серый дождь, от этого краски дня поблекли. С небольшого персикового дерева стекали струи воды. В комнате у дальней стены стояло высокое бюро с распахнутыми дверцами и заваленной бумагами наклонной столешницей для письма, там же — стол и удобные кресла, повернутые к неяркому свету, проникавшему из окон. В одном из них с раскрытой книгой на коленях сидел человек в простом одеянии священника и глядел на мокрые цветочные клумбы за окном. Он поднял голову, когда экономка громко объявила имя гостя.
Ратлидж тут же с иронией заметил Хэмишу, что человек в кресле совсем не похож на ловца душ. Комната напоминала больше кабинет ученого — место уединения и раздумий.
