Чарлз Тодд - Свидетели Времени
Посередине Уайт-Холл был сооружен Мемориал павшим, и перед тем, как вернуться в Ярд, Ратлидж решил его осмотреть. Целью создателей, видимо, была простота мемориала, но он показался ему неубедительным и не отражал в полной мере кровь, сотни тысяч погибших и множество разрушенных судеб. Удрученный, Ратлидж повернул к церкви Святой Маргариты, постоял на углу Бридж-стрит, глядя на Большого Бена и на голубей, кружившихся в небе. Не хотелось возвращаться в тесный, пыльный, плохо освещенный кабинет, и он решил пройтись по мосту через Темзу.
Хэмиш молчал. Впрочем, его все равно нельзя было бы расслышать из-за ветра, шума начавшегося дождя и шелеста шин проезжавших по мосту машин.
Миновав церковь, Ратлидж услышал позади веселые громкие голоса, которые привлекли его внимание. Он обернулся. Молодые женщины в элегантных черных костюмах ждали подругу на ступенях церкви. Она только что вышла из подъехавшего автомобиля, помахала рукой и начала подниматься по лестнице. Ветер подхватил и взметнул подол ее пальто.
Он узнал походку прежде, чем услышал ее голос, весело зовущий подруг. Это была Джин…
Она присоединилась к группе, послышались новые восклицания, смех — на мгновение он увидел в бледном свете ее лицо, перед тем как они вошли в церковь. Щеки ее были розовыми от радостного волнения.
Ее свадьба состоится в церкви Святой Маргариты через две недели.
Ему сказал об этом Джейсон Уэбли, который навестил его в госпитале в конце сентября. Помявшись, Джейсон спросил:
— Слушай, старик, не знаю, слышал ли ты уже? Джин назначила дату венчания в конце следующего месяца. — И, помолчав, добавил: — Она пригласила Элизабет на свадьбу. Элизабет спросила у меня, что делать, и я сказал, что, наверное, ты не стал бы возражать.
— Нет, конечно, — солгал Ратлидж.
На самом деле его это расстроило и задело, но не потому, что он завидовал счастью Джин, а потому, что она нанесла ему глубокую рану, отняла у него кусок жизни. Он помнил тот день. Примерно семь месяцев назад, когда она сообщила ему, в очередной раз дежуря около его постели в госпитале, что хочет разорвать помолвку. Он видел страх в ее глазах — страх оказаться на всю жизнь привязанной к инвалиду. Он еще был плох, молчалив, опустошен, весь в плену ночных кошмаров, которых ей было не понять, и она думала, что он никогда не станет прежним. И придется строить семейную жизнь на жалости, а не на любви. Хэмиш сказал: «Она сбежала».
Это действительно было похоже на бегство. Но Ратлидж не ожидал такого предательства, как не ожидаешь внезапной пощечины. Ему нужен был уход, доброта, понимание, чтобы началось постепенное возвращение к жизни. Джин не могла выбрать момент хуже — сказать человеку, что порывает с ним, человеку, которому клялась в любви и верности. Хотя бы подождала недели две или месяц. Утешала бы и обнимала из простого милосердия, даже если ее слова уже были ложью.
Она выбежала из палаты с нескрываемым облегчением, что сбросила эту ношу, благодарная, что он ее отпустил. А к августу обручилась с дипломатом и уже предвкушала жизнь в Канаде, где ее будущий муж получил пост.
Ей хотелось жить счастливо и безоблачно, вдали от последствий войны, забыв о ее ужасах, как будто они были лишь плохим сном. «Пустышка, — говорила о ней Франс. — Женщина, которая никогда не сделала бы тебя счастливым».
Глядя на церковь, в которой она только что исчезла, он подумал, что, несмотря ни на что, ему повезло, что он не женился на ней тогда, в золотистом угаре 1914-го, когда война казалась лишь романтическим приключением, связанным с подвигами и славой. Она так уговаривала его сыграть свадьбу, он был красив в новенькой форме, ей кружили голову нашивки и возможность обвенчаться с героем, отправлявшимся на фронт. Но разум подсказал ему, что она слишком молода и хороша собой, чтобы неожиданно оказаться вдовой…
Он думал, как бы складывались их отношения в течение тех семи месяцев, когда, наконец, его выписали из госпиталя и он все еще находился в плену своих кошмаров и физической немощи. Кончилось бы тем, что, в конце концов, они возненавидели бы друг друга. И тогда, возможно, она пожалела бы, что пуля, полученная им в Шотландии, не прикончила его, дав ей свободу и положив конец мучениям.
Хэмиш заметил: «Ей идет черное».
Она мужественно выдержала шепотки за своей спиной, разговоры о потерянной любви, которой никогда и не существовало.
И все же он испытал мимолетное чувство утраты, когда увидел, как она исчезает в дверях церкви. Она не почувствовала ни его взгляда, ни направленных на нее мыслей. Она не заметила его присутствия и не обернулась. И он вдруг почувствовал себя совсем одиноким.
К концу недели успехи были значительными. Теперь он выгодно отличался от того инвалида, который сыпал проклятьями, роняя из рук бритву на глазах сестры. Боль в груди и плече стала не такой острой, перешла в тупую, ноющую, и ее можно было терпеть и не думать о ней постоянно. Он уже по нескольку часов мог обходиться без перевязи, поддерживавшей руку, хотя повязка на груди еще не была снята.
«Еще неделя, — думал он, — еще неделя, и я буду снова в форме».
Ужины у сестры становились все реже, несмотря на всю любовь к ней, специально приготовленные к его приходу разнообразные блюда, на ее сдержанное, тактичное поведение — она не задавала вопросов, хотя они сами собой напрашивались. Конечно, она беспокоилась за него. И вероятно, ей было трудно улыбаться и скрывать свою тревогу. Иен прекрасно понимал ее еще и потому, что перед войной было все наоборот — именно он беспокоился о сестре. И прекрасно видел теперь все скрытые знаки ее беспокойства. Как она тщательно избегает трудных тем в разговоре — того, что случилось в Шотландии; приближавшейся свадьбы Джин, встреч с заждавшимися друзьями. Он достиг уже того состояния, когда совместные ужины становились в тягость. И стал избегать их, потому что в любой момент мог сболтнуть лишнее, просто чтобы не молчать в ответ на невысказанные вопросы сестры. Например:
— Слушай, я сам знаю, что Дэвид недоумевает, почему я ему не отвечаю. Но пока я еще не могу читать его письма, и не спрашивай почему. Мне тяжело их читать. А что касается Джин, я желаю ей счастья, и мое сердце вовсе не разбито. Да, я одинок, но мне пока не хочется встречаться с дюжиной твоих друзей и подруг. И ради бога, оставим это!
Хэмиш напоминал: «Но ты и сам плохая компания, тем более для новой подружки. Возьми да и напейся, сразу станет легче!»
Совет был неплох.
Но в пятницу появились дела поважнее, напиться не удалось. Старший суперинтендент Боулс после консультации с полицейским врачом сделал выводы и пошел к Ратлиджу.
— Есть одно дело, которое очень беспокоит епископа. Убили одного из его священников. Католический священник убит в провинции Норфолка, в Остерли.
— Священник?
Ратлидж был удивлен. Хотя в глазах закона убийство священника не отличалось от убийства продавщицы или лавочника. Приговор один — виселица. Но в глазах общества человек, облаченный в сутану, защищен уже своим саном. Он не должен и не может стать жертвой нападения.
Хэмиш напомнил, что когда-то священников сжигали на кострах. Но это были другие времена. А сейчас на дворе 1919-й.
Боулс покачал головой.
— Эта война смешала все понятия, — сказал он, сев на своего излюбленного конька. — Что могло хорошего получиться, если женщины делали мужскую работу, а это противоестественно. Низы общества вдруг вообразили себя равными с верхами. Еще не такое увидим. Общество расколото, большевизм гуляет на свободе. И вот теперь убили священника.
Он взглянул на бумагу, которую держал в руке.
— Убит собственным распятием, которое стояло на алтаре в его доме при церкви Святой Анны. Местная полиция не поймала негодяя, пока не поймала. Вполне вероятно, это сделал какой-то ненормальный или грабитель. Епископ удручен, можно понять, почему он хочет помощи Ярда.
— Что мог искать грабитель? — спросил Ратлидж. Для ограбления, безусловно, имелись более привлекательные места, ведь всем ясно, как бедны приходы в тяжелые послевоенные годы.
— Там была небольшая сумма, собранная во время церковного базара на осеннем празднике урожая. А это означает, что о деньгах знали все на мили вокруг и что они находятся в доме священника.
— Это расширяет границы поиска, — согласился Ратлидж. — У священника есть экономка? Как случилось, что она не заметила грабителя?
— Она уже ушла, закончив все дела. А сам священник должен был в это время быть в церкви на исповеди, но оставил уведомление, что его вызвали к постели умирающего, поэтому он будет позже. И грабитель решил, что у него масса времени. Но случилось так, что отец Джеймс, вернувшись, пошел не в церковь, а прямо в дом, поднялся в свой кабинет. И грабитель запаниковал. К сожалению, такое часто случается и может произойти с любым домовладельцем.
