Николай Леонов - Нокаут
– Что решать, Миша, – Роберт погладил усы и неодобрительно посмотрел на Сажина, – у них сорвался матч профессиональных боксеров, билеты проданы, они горят, – он поднял ладонь к лицу, – пусть горят. Мы не пожарная команда. – Видимо, Роберт устал от такой длинной речи, тяжело вздохнул и отвернулся.
– А ваше мнение, Александр Бодрашев? – спросил Сажин.
Шурик сидел на кровати, по-турецки сложив ноги, и смотрел на выключенный телевизор. По двенадцатому каналу идет вестерн или детектив. Шурик шмыгнул носом, взъерошил рыжий чуб и не ответил: он не любил играть в демократию. Сажин советуется не для того, чтобы разделить ответственность. Не тот он человек. Решение он уже принял и поступит по-своему, хоть они все трое на голову встанут. Сажин поступит по-своему. Чего он демократа изображает?
– Шурик, мне действительно важно знать твое мнение, – сказал Сажин и перевернул карту. – Ребята, что означает король треф?
– Король треф – это вы, Михаил Петрович, и я считаю, что вы решили правильно. Пусть так и будет, я согласен.
– Какой смелый человек. Завидую, – сказал Роберт.
– Некоторым все равно, а я хочу еще раз на соревнования поехать. Такова се ля ви, – ответил Шурик и посмотрел на телевизор.
Зигмунд отложил томик стихов, который он до этого демонстративно читал. Сажин заметил движение боксера и кивнул.
– Ты? Валяй, ты вроде тоже имеешь отношение. – Он снова перевернул колоду, опять выпал король треф.
– Мне с американцем драться не хочется…
Шурик присвистнул, а Роберт хлопнул себя по коленям.
– Может, он грязный боксер? Полетит бровь, можно палец повредить, – Зигмунд посмотрел на Сажина и пожал плечами. – А вы не сердитесь, Михаил Петрович. Вы решили, что я буду драться, и я буду.
Сажин взял со стола газету с фотографией Фишбаха и, словно Зигмунд, сделал вид, что читает. Почему он соглашался на бой? Уж очень принижают любительский бокс. Три раунда вы смельчаки! Попробуйте пятнадцать, с профессионалами. Пятнадцать не будет, а с профессионалами можно попробовать. И пусть в двадцатом веке дуэли отменены, но от непринятого вызова остается нехороший осадок.
– Хорошо! – Сажин встал. – Значит, два против одного, при одном воздержавшемся, решили предложение принять.
– Я не воздержавшийся. Я – примкнувший, – Шурик соскочил с кровати, снял тренировочный костюм и стал быстро одеваться.
– Ты далеко? – Сажин вынул из шкафа плащ.
Роберт помог ему одеться.
– Я вас провожу. Можно? – спросил Шурик.
– Можно. Ребята, я вернусь поздно. – Сажин сунул левую руку в карман, а правой ловко застегнулся и подпоясался. – Вы ложитесь. Перед сном погуляйте. Не давайте парню, – он показал на Шурика, – смотреть всю ночь в ящик.
– Ну почему нельзя телевизор? – возмутился Шурик.
– Идем, – Сажин обнял его за плечи и прошептал в самое ухо: – Боюсь, заразишься западной пропагандой.
– Ты, конечно, умный, но… – Сажин и Шурик вышли в коридор и не слышали, что Роберт втолковывает Зигмунду.
– Сейчас Роберт ему устроит, – Сажин кивнул на дверь.
– Зигмунду устроишь, – Шурик ухмыльнулся. – Он парень простой. С ним не жизнь, а малина.
Они вышли на улицу и зашагали в ногу по мокрому, отражающему рекламы тротуару. Им было удобно вдвоем —одного роста, не то что с Робертом или Зигмундом.
– Иду по загранице. Запросто иду, словно так и положено. Непонятные буквы, огней побольше, лопочут кругом не по-нашему, – рассуждал Шурик, – а так вроде Рига или Таллин.
– Скорее Таллин. Только, смотри, здесь весь первый этаж либо магазин, либо кафе, – ответил Сажин, подтолкнул Шурика, и они перепрыгнули через разноцветную лужу. – А тебе не смешно, что ты иностранец?
– А я молчу, и никто не знает. Вчера вот только в магазине… – Шурик запнулся.
– Видел я твои туфли. Зря купил, – Сажин отстранил плечом мальчишку, который протягивал им пачку открыток. – Видишь, знает, что мы иностранцы. Молчи не молчи, а отличают. Иностранец, он везде иностранец. Что в Москве, что в Вене.
Мимо них прошел высокий блондин, и Сажин вспомнил Зигмунда. Шурик сказал, что Калныньш простой,—шутит, конечно. Шурик вообще редко говорит что думает. Хитрый парнишка, но с ним легко, весь как на ладошке. Хитрости простые, говорит наоборот, думает, что обманывает. У Зигмунда ничего не поймешь, смотрит в глаза, лицо красивое, открытое, а что за ним – неизвестно. И мягок, и доброжелателен, а ближе рукопожатия не подпускает. На любой вопрос ответит, вроде откровенен. Откровенен. А на глазах шторки. И на ринге такой же. Простой и открытый, на, возьми. Сажин видел, как падали мастера, поверившие этой простоте. Удар всегда не оттуда, откуда ждешь. Даже Сажин не знает, что Зигмунд в какой момент сделает. Надо атаковать, он защищается – вдруг пропустит удар, от которого мог легко уйти. Редко когда Сажин угадает момент развязки. И излюбленных положений для завершающего удара у Зигмунда нет, все не как у нормальных людей. Сейчас, наверное, слушает Роберта, смотрит внимательно, словно мать на разговорившееся дитя. И откуда такое высокомерие? Роберт – трехкратный чемпион Европы, Калныньш выступает впервые, а держится как бог, спустившийся с Олимпа. Старается выглядеть скромным, в руках всегда книжечка или журнальчик, да не читает, только делает вид, отгораживается: не приставайте, мол, скучно мне с вами, неинтересны ваши детские заботы и развлечения.
– Михаил Петрович, – Шурик дернул Сажина за локоть, – вы говорили, что через два дня у нас встреча с журналистами.
– Ну и что? – Сажин остановился и оглянулся. – А ты дорогу назад найдешь? Не заблудишься?
– Не заблужусь, – Шурик взял Сажина под руку, и они пошли дальше. – Что мне журналистам говорить?
– Что говорить? Будешь отвечать на вопросы.
– Чем я занимаюсь, кроме бокса? —Шурик потупил глаза.
– А чем ты занимаешься?
– Я учусь в техникуме, правда, меня там в лицо не знают.
– Плохо. Надо, чтобы знали.
– На какие средства я живу? – Шурик заглянул Сажину в лицо.
– А на какие средства ты живешь?
– Я работаю тренером с юношеской группой.
– Видишь, ты работаешь.
– Числюсь, – Шурик снова посмотрел на Сажина.
– Так и скажи, что ты плохо работаешь. Зигмунд, например, хирург, Роберт – ветеринар, он своих жеребят, словно детей, нянчит. Александр Бодрашев в техникуме не показывается, на работе числится.
– Сборы, соревнования, – бормотал Шурик, – и вообще непонятно.
– Что непонятно? – спросил Сажин.
– Непонятно. Прыгает акробат в цирке. Артист. Почетная профессия. Прыгает акробат на соревнованиях, заметьте, прыгает лучше, чем циркач, но он спортсмен, возможно, чемпион мира и поэтому обязан… Что? Обязан работать. Почему? Непонятно.
– Ты для этого со мной пошел? – Сажин остановился, взял Шурика за борт плаща и посмотрел в курносое, веснушчатое лицо. – Для этого?
– Так мне через два дня на вопросы отвечать. Вы мою маму знаете? Не знаете, Михаил Петрович. А моя мама всегда внушала, что нужно говорить правду. Моя мама со стыда сгорит, если узнает, что ее Шурик врал. Да еще за границей врал.
– Ой, Шурик, – Сажин отпустил его плащ и провел ладонью по лицу, – не вынимай ты из меня душу, а отправляйся в гостиницу. Знаешь дорогу?
Шурик не знал, почему вдруг толкнул Сажина к стене дома и прыгнул за ним. Вынырнувшая из переулка машина не удержалась на вираже и вылетела на тротуар, полоснув колесами по тому месту, где только что стояли боксеры, и, чуть не опрокинувшись, тяжело плюхнулась на проезжую часть. Через секунду от машины остался лишь холодный скрежет тормозов.
– А говорите, у меня плохая реакция, – чуть заикаясь, сказал Шурик.
Сажин не ответил, достал носовой платок, вытер лицо Шурику, а затем себе и снова спросил:
– Знаешь дорогу?
– Найду, – Шурик проводил Сажина взглядом и увидел, как к тренеру подошел его давешний приятель, дядя Карл, взял под руку и пошел рядом. Шурик хотел было догнать и поздороваться, но передумал и побрел обратно.
Лемке сидел в кресле богато и со вкусом обставленной квартиры и разговаривал по телефону.
– Спасибо, вы свободны. – Он повесил трубку, телефон снова зазвонил. – Слушаю.
– Господин Лемке, беспокоит администратор. Как вы и распорядились, мы дали в афишах замену Дорри на русского, билеты все проданы. Поздравляю вас, господин Лемке.
– Спасибо, спокойной ночи, – Лемке положил трубку, щелкнул зажигалкой, посмотрел на пламя и вновь взялся за телефон.
Карл и Сажин раскланялись с хозяйкой маленького кафе и заняли столик в углу.
– Французский коньяк! Шотландское виски! Русскую водку! – Карл не обращал внимания на удивленную хозяйку. – Можете не подавать. – Он подошел к стойке, оглядел блюдо с сандвичами и выстрелил в него пальцем. – Представьте, Матильда, что к вам зашли голодные студенты, которые нашли на улице кошелек. Две яичницы и кофе!
– Кофе по рецепту дядюшки Вольфганга? – лукаво улыбаясь, спросила хозяйка.
