Гилберт Адэр - Убийство в стиле
— Даже если что?
— Ну, — сказал он, — даже если мне и показалось, что вы чуточку перегнули палку. Устроить такой розыгрыш в переполненном театре, знаете ли, это равносильно тому, чтобы закричать: «Пожар!» Произойди худшее, вы устроили бы смертоубийственную давку. Все это было настолько правдоподобно, во всяком случае в первые минуты, что я не удивился бы, если бы чересчур впечатлительные зрители поверили, будто действительно за кулисами прячется настоящий убийца. Не думаю, что вы побеспокоились взять разрешение, верно?
— Ну, разумеется, нет, — фыркнула романистка. — Воображаете, через какую волокиту нам пришлось бы волочиться? Это же было во имя Доброго Дела, не забывайте. К тому же публика была сверхискушенной. Даже если бы на сцене и произошло настоящее убийство, заверяю вас, они ограничились бы вежливыми аплодисментами. Разве вам показалось, будто они были способны кинуться в панике к дверям?
— Не-е-ет, — сказал Трабшо. — Но ведь я же сидел в самом первом ряду и не видел, как они реагируют. В любом случае, — добавил он умиротворяющим тоном, — ничего плохого не случилось. Смешно было до колик. И, как вы сказали, это правда было во имя Доброго Дела. И в конце-то концов, я всего лишь бывший полицейский и не мог бы принять официальные меры, даже если бы захотел.
Следующие несколько минут ушли на изучение меню. Когда выбор был сделан и заказ принят, наконец настало время для дурных новостей, о которых Эвадна Маунт уже предупредила старшего инспектора.
— Знаешь, Кора… — начала она нерешительно.
Кора немедленно заметила перемену в голосе подруги.
— Да? Что такое?
— Ну… до меня дошли новости — нехорошие новости — буквально за пять минут до поднятия занавеса. Ты простишь меня, знаю, но я почувствовала, что их следует скрыть, пока ты не отыграешь.
— Хорошо, — сказала Кора резко, — я отыграла. Выкладывай.
— Фарджион…
— Ну?
— Боюсь, он… — она искала, как смягчить удар, — боюсь, он присоединился к Великому Большинству.
— Что! — вскричала Кора. — Ты говоришь, что он уехал в Голливуд?
Эвадна заерзала в пароксизме смущения.
— Нет-нет, милая. Попытайся сосредоточиться. Я говорю, — она трагично нахмурилась, — я говорю, что он умер.
— Умер?! Аластер Фарджион?
— Да, боюсь, что так. Режиссер услышал это известие по радио и сообщил мне, как я сказала, ровно за пять минут до твоего выхода на сцену.
И снова, будто замешкавшееся эхо:
— Умер! — Ужас и недоверие боролись за превосходство на пепельном лице Коры. — Боже мой! Фарджион умер! Сердечный припадок, я полагаю?
— Нет. Я понимаю, почему ты так подумала. Собственно говоря, однако, это не был сердечный припадок. А нечто куда, куда более худшее.
Возникла краткая пауза, потому что обе промолчали.
— Ну? — наконец, сказала Кора.
— Ну…
— Да говори же, Эви, Христа ради! Затягивая, ты делаешь это только в тысячу раз хуже.
— Ну, как тебе известно, я уверена, тебе известно, у Фарджиона была вилла вблизи Кукхема… ты же это знала, правда? Я слышала, это был последний крик элегантной жизни. Он постоянно собирал там гостей на воскресенья… Ты бывала приглашена?
— Да-да, — нетерпеливо кивнула Кора.
— Ну, видимо, на этой его вилле вспыхнул жуткий пожар, и он погиб в нем.
— Господи, какой ужас! Он был один, ты не знаешь?
— Понятия не имею. Мне известны только основные факты. И никаких подробностей. Произошло это сегодня днем, почти к вечеру.
Трабшо вмешался в первый раз:
— Прошу прощения, что перебиваю. Это, очевидно, был тяжелейший удар для вас обеих. Но вы позволите мне спросить, о ком, собственно, вы говорите?
Кора уставилась на него.
— Не хотите же вы сказать, что не знаете, кто такой Аластер Фарджион?
— Ну, вообще-то, да.
— Кора, деточка, — мягко вмешалась романистка, прежде чем ее подруга успела излить свое изумление перед таким невежеством полицейского, как она, несомненно, намеревалась. — Ты забываешь, что горизонты не всех ограничены Уордур-стрит с одной стороны и Шафтсбери-авеню с другой. Вы все, занятые в шоу-бизнесе, часто забываете, как далек этот мир от большинства людей, занятых обычными будничными делами.
— Простите, простите. Ты, как всегда, права, дорогая, — с раскаянием ответила Кора. Она вновь повернулась к Трабшо. — Меа culpa[7], мой дорогой. Меня просто до того удивило, что вы никогда не слышали о Фарджи… то есть Фарджионе. Мне казалось, его фамилию знают все, потому что он самый… был самым, — поправилась она, — самым блистательным творческим артистом в нашей британской кинопромышленности.
— Я не часто хожу в кино, — виновато сказал старший инспектор. — Этот Фарджион, он был, как вы их называете, кинопродюсером? Так?
— Нет, он был кино режиссером, и, прошу вас… — тут она подняла ладонь правой руки перед его лицом, чтобы помешать его, как она догадывалась, следующему вопросу (он помнил этот жест раньше, но, поскольку в тот раз ладонь принадлежала Эвадне Маунт, актриса, видимо, заимствовала его у романистки или, возможно, наоборот), — прошу вас, не спрашивайте меня, в чем разница между продюсером и режиссером. Если бы я получала по серебряной гинее за каждый раз, когда мне задавали этот вопрос, я могла бы сразу уйти на заслуженный покой. Просто положитесь на мое слово, милок, разница между ними есть.
— А теперь он умер, и такая трагичная смерть к тому же, — сказал Трабшо. — Искренне сочувствую. Он был вашим близким другом, насколько я понял?
— Близким другом? — выплюнула Кора. — Близким другом?? Это надо же!
— Прошу прощения?
— Да я терпеть не могла Аластера Фарджиона. И никто не мог.
Старший инспектор полностью ошалел. Ему была известна незапамятная репутация театрального люда, как безответственных, переменчивых существ, капризных до беспредела. Но это уже была полная нелепость.
— Значит, я чего-то все-таки недопонимаю, — сказал он. — У меня сложилось впечатление, будто его смерть вас сразила.
— О, так и есть. Но, понимаете, по чисто профессиональным причинам. Его самого я не выносила. Он был вшивой паучьей свиньей, если мне будет дозволено смешать мои зоологические уподобления, чванным, надутым поросенком, наглецом с нижестоящими и льстецом со стоящими выше. К тому же, вы не поверите, он имел сверхбесстыдство льстить себя мыслью, будто он — дар Божий для любой женщины, — добавила она, неожиданно изобразив девичью кокетливость, которая при иных обстоятельствах выглядела бы комичной.
— Он был красавцем?
— Красавцем? Фарджи? — Кора засмеялась невеселым жестким смехом. — Фарджи, к вашему сведению, был толстым. Не просто простительно, симпатично толстым. Он был непомерно толст, чудовищно. Вот почему, когда Эвадна сообщила известие о его смерти, я сразу подумала о сердечном припадке. С ним они уже много раз случались. К тому же он был самым тщеславным, самым эгоцентричным человеком, какого мне доводилось встречать. Нарциссист до мозга костей.
— Толстый нарциссист? — сказал Трабшо. — Гм, это, должно быть, давалось непросто.
Кора теперь говорила импульсивно, почти судорожно.
— Я всегда считала, что он вообще стал кинорежиссером из чистого нарциссизма. У него был особый приемчик, уникальный приемчик, можно сказать. Во всех до единого своих фильмах, прямо в начале, еще до завязки, он вставлял несколько кадров двойника, какого-нибудь статиста, который выглядел его копией. Своего рода фирменный знак, вроде пеликана «Гиннесса», знаете ли, или уродца на банках мармелада.
— Понимаю… — сказал Трабшо, хотя, правду сказать, понял он не совсем.
— Бедняга Фарджи. Он славился тем, что безоговорочно и безнадежно влюблялся в своих ведущих актрис. Но поскольку он неизменно изнывал от страсти к того типа ледяным блондинкам, холодным и неприступным внешне, жгуче горячим внутри, которые уж никак не могли изнывать от страсти к нему, то был вынужден ухаживать за ними посреднически, через разных обаятельных молодых актеров, подбирая им их в партнеры в своих фильмах. Ну, прямо, как Сирано де Бержерак, но только у Фарджи непомерно большим было брюхо, а не нос.
Она позволила себе тень улыбки в адрес своего остроумия.
— Затем, когда он наконец собирал всю свою жиденькую смелость, чтобы перейти к действиям, то неизбежно получал отпор и принимался мстить, терзая, практически пытая ее на съемках. У него иногда бывали неприятности с некоторыми мужьями или любовниками, можете мне поверить. Помнится, его однажды серьезно вздули в вестибюле «Дорчестера».
— Так значит, он был холостяком?
— Вовсе нет. Он женат… то есть был женат, только Богу известно, сколько лет, на одной и той же женщине. Хэтти. В кинопромышленности все знают Хэтти Фарджион. Она из тех безопасных женушек, к которым мужчины без твердой почвы под ногами приковывают себя пресловутой каторжной цепью. Любопытная вещь, — продолжала она, — когда Фарджи отсутствовал, Хэтти превращалась в сущую чертовку, в визгливую стервозу, в самую что ни на есть ведьму на помеле, как говаривала моя милая старая мамочка. В повсюду сующую свой нос, всезнающую интриганку, физически, мягко выражаясь, очень-очень мягко, невзрачную и склонную топать своими кривыми ножонками, если ей возражали. Однако когда они бывали вместе, внезапно становилось ясно, в каком страхе он ее держит.
