Владимир Кашин - Тайна забытого дела
Единственное, что портило общий вид кабинета и вместе с тем в некотором смысле понравилось Василию (если вообще в милиции что-то может нравиться), это допотопный железный сейф с чернильными кляксами на коричневых стенках и следами пластилина на дверце. Точно такой же сейф Василий видел у следователя, и он словно возвращал парня в уже ставшую для него привычной атмосферу допроса, помогал держаться в постепенно выработавшейся манере поведения.
Их взгляды встретились. И Василий невольно отвернулся — столько было стремительной энергии в немного поблекших глазах хозяина кабинета.
Когда Василий снова взглянул на него, этот человек доброжелательно улыбался.
«Что за игра в кошки-мышки!» — зло подумал парень, решив, что новый следователь, за которого он принял Коваля, пытается искусственно создать непринужденную обстановку, располагающую к откровенности.
Затем он немного успокоился, обратив внимание на погоны Коваля. Подполковничьи звезды на двух просветах и весь облик немолодого офицера с седыми висками вызывали чувство уважения. Василий недавно вернулся из армии и еще не забыл, что такое подполковник. Помнил и то, чем старше начальник, тем проще он держится с солдатом.
— Садитесь, — подполковник указал на кресло.
Подтянув брюки, которые раньше были узковаты, а теперь — без пояса — как это раздражало и унижало Василия! — словно стали шире, молодой Гущак сел. Кресло приняло его в свои ласковые объятия, и Василий подумал, что, наверно, оно стоит здесь специально для того, чтобы размагничивать волю допрашиваемых.
От этой мысли в его сердце снова вспыхнула враждебность, и он отвел взгляд в сторону.
Коваль сел не за стол, а рядом с Василием.
— Познакомимся. Подполковник Коваль.
— Зачем нам знакомиться? С протоколами допросов вы, наверно, знакомы. А больше по этому делу добавить не могу ничего.
— Не надо сразу становиться в позу, — дружелюбно заметил Коваль, не сводя с парня пристального взгляда. — Вы, я вижу, наизусть уже знаете некоторые протокольные формулировки. Но официальный лексикон оставим в стороне. Давайте попросту поговорим.
— Я привык говорить «товарищ подполковник», а «попросту» выходит «гражданин». Так, что ли?
— Когда демобилизовались? — Коваль сделал вид, что не замечает озлобленности парня.
— Прошлой осенью.
— В каких служили войсках?
— В ракетных.
— Стратегического действия?
Василий Гущак поднял голову, и Коваль увидел его нахмуренный лоб, сдвинутые на переносице густые брови, сжатые губы. «Типичный холерик, — подумал подполковник, — вспыльчивый, подозрительный, упрямый, бурно реагирует на малейшую несправедливость, даже кажущуюся. Но за всем этим упрямством и грубостью, возможно, кроется обыкновенная слабохарактерность».
— Ракеты стратегического действия?
— Я присягу принимал.
Коваль улыбнулся.
— Правильно. А дедушке своему тоже не рассказывали?
— Нет.
— И он не интересовался?
— Нет.
— А чем интересовался?
Василий пожал плечами.
— Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Дмитрий Иванович Коваль.
Василий понял подполковника. Его мрачное, насупленное лицо немного Посветлело.
— Можете меня так называть — по имени и отчеству. — Подполковник встал, обошел стол, открыл ящик, достал пачку «Беломора». — Курите?
— Нет.
Коваль закурил папиросу и пустил дым вверх, чтобы не «задымить» некурящего Василия Гущака.
— В вашей семье не ждали приезда дедушки Андрея?
— Я даже не знал, что он существует.
— А мать?
— Она мне когда-то говорила, что дедушка еще в молодости уехал за границу. И там вроде бы без вести пропал.
— А зачем уехал? На заработки? Или сбежал?
Василий отвел глаза:
— Какая-то забытая история. Подробностей не знаю.
— И дедушка ничего не рассказывал?
— Нет.
— Не интересовались?
— Спрашивал. Он только отмахнулся: «В другой раз».
Коваль задумчиво стряхнул пепел.
— Но хоть что-то он все-таки рассказывал о своей молодости?
Василий ответил не сразу. Но пауза, которую сам он создал, угнетала его. Любой посторонний звук словно касался его обнаженных нервов. Где-то внизу, под окном негромко заурчал мотор автомобиля. Над городом стоял легкий шум. «А ведь с подполковником, — подумал Василий, — можно разговаривать, не то что с этим Субботой…»
— Дедушка говорил, что жил сначала в Виннипеге.
— В двадцатые годы?
— Наверно.
— Приблизительной даты его выезда за границу не знаете?
— Вскоре после гражданской войны.
— Он принимал в ней участие?
— Об этом не рассказывал. Но тогда ведь мало кого события не коснулись.
— А на чьей стороне?
— Думаю, если бы на нашей, так раньше вернулся бы или совсем бы не уезжал.
Коваль про себя похвалил парня за такой ответ, а вслух сказал:
— Всякое бывало. Рассказывайте дальше.
— Работал он на хозяина-фермера. Влюбился в его дочь. Да фермер не разрешил ей выйти замуж за бродягу, выгнал его. Дедушка нанялся на стройку, освоил несколько профессий, хорошо зарабатывал. В Канаде рабочие руки тогда в цене были. Потом женился на поповне. С детьми не торопились. Сперва хотели хозяйство нажить. Дедушка открыл свою лавку, машину купил, кару по-английски. Однажды поехал с женой в турне по Америке. Дороги там отличные, машины высокого класса, скорость в сто миль не ощущается. И вот на большой скорости не смог он затормозить. В дерево врезался. Жена погибла, он в больницу попал. Год пролежал, разорился, леченье и лекарства там дорогие. На остатки жениного приданого еще одну лавчонку купил. Новую семью завести не решился, так и состарился в одиночестве. Вот и все, что я о нем знаю.
Подполковник Коваль погасил папиросу, постучал пальцами по столу.
— Что вам больше всего запомнилось из рассказов деда? Что произвело впечатление? Какие-нибудь детали…
Василий подумал несколько минут, потом сказал:
— Ну, о церкви…
Глаза Коваля засверкали так, словно его и на самом деле заинтересовало, как там в Канаде с церквами дело обстоит.
— Он верил в бога?
— В молодости не верил. А женившись на поповне, должен был в церковь ходить. Правда, церковь там не только для молений и богослужений. Она там и клуб, и деловая контора, и место отдыха. Строят их модерново, из стекла и бетона, как дворцы. Внизу, в подвале, обязательно кафе.
— Языка родного не забыл?
— Считал, что не забыл. Но говорил не очень понятно. Все время путал наши слова с английскими: «Взял кару, и поехали на тур в Америку». Или жаловался: «В больших городах часто негде кару запарковать», то есть машину негде поставить. А к тому же еще и многие украинские слова у него из диалектов — ведь канадские украинцы по большей части выходцы из Галиции, с Карпат. И очень чувствуется местный акцент.
— А числительные как произносил? Ну, например, сколько, говорил, долларов сюда привез, а сколько оставил там?
— О деньгах я с ним не разговаривал! Меня они не интересовали, — встрепенулся Василий и потупился.
— А все-таки знали о них?
— Знал. Привез десять тысяч долларов. — Василий помолчал, потом продолжил: — Он говорил, что уехал когда-то с Украины гол как сокол, хотя здесь у него миллионы оставались.
Коваль улыбнулся:
— В двадцатые годы миллионерами были все. Коробка спичек несколько миллионов стоила.
— Нет, он говорил, что у него настоящие деньги были.
— Откуда же?
— Не знаю.
— Не спрашивали, почему столько лет там прожил и о миллионах своих не заботился?
— Сначала хотел вернуться, но не было денег на билет в Европу. Билет этот дорого стоил. А потом, когда женился, то и думать об этом перестал. Когда немцы на нас напали, помогал Советской Армии, говорил, что был членом какого-то украинского общества, которое собирало средства на медикаменты для наших госпиталей.
— А знаете ли вы, зачем он вернулся сюда? — неожиданно проговорил Коваль таким тоном, словно сам только и ждал случая, чтобы рассказать об этом Василию.
— Не знаю. Мать все ворчала: черт принес этого бандита на нашу голову.
— Кого, кого?
— Другой раз, как рассердится, так не очень-то выбирает слова. Характер такой. Но что там творилось во время революции или сразу после нее… — Он пожал плечами. — Меня ведь в то время и на свете-то не было.
Коваль внимательно слушал молодого Гущака. И неожиданно почувствовал, что наступает та благословенная минута, минута вдохновения, которая означает, что поворот в ходе мыслей назрел и вот-вот появится идея, которая укажет правильный путь. Это было очень неопределенное, интуитивное чувство. Но Коваль слишком хорошо знал себя и уже заранее радовался. Такое чувство бывает, наверно, у капитана, когда корабль снимается с якоря и, подхваченный дружными волнами, выходит в открытое море.
