Юлия Кристева - Смерть в Византии
Без устали выводит Себастьян на дисплей пассажи из своего «Романа об Анне» и вновь перечитывает те из них, где принцесса оплакивает отца. Автократор[16] Алексей умирает в 1118 году, дочь тяжело переживает его кончину. Историку она по душе именно такая: удрученная — так сподручнее читать первые книги «Алексиады», более строгие и полезные современному исследователю. Впрочем, следует начать воспринимать ее всерьез, ввести и в школьную программу (читать избранные места на уроках), и в университетский курс, и в обиход феминистского движения, а то и там о ней забыли. Яростно, талантливо описывает она поражения и победы своего отца, противостоящего другим порфироносным представителям страны, претендентам на трон, нахлынувшим из-за моря, awesome man.[17] Описывает, часто встав на точку зрения отца. Тем хуже. Подход Себастьяна к ней не слишком ортодоксальный, византологам он будет не по нутру. Тем лучше.
Себастьяну остается лишь проверять и развивать. Анна не может не знать об отчаянии, завладевшем Алексеем I перед валом крестоносцев, хлынувшим на Константинополь. Вот послушайте:
«…до него дошел слух о приближении бесчисленного войска франков. Он боялся их прихода, зная неудержимость натиска, неустойчивость и непостоянство нрава и все прочее, что свойственно природе кельтов и неизбежно из нее вытекает: алчные до денег, они под любыми предлогом легко нарушают свои же договоры. Алексей непрестанно повторял это и никогда не ошибался. Но самодержец не пал духом, а все делал для того, чтобы в нужный момент быть готовым к борьбе. Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых слухов. Ибо весь Запад, все племена-варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселятся в Азию; они двинулись в путь целыми семьями через всю Европу».
Увиденные из величественной столицы Востока в конце XI века — а где мы теперь, в Санта-Барбаре, Нью-Йорке, Париже? — крестоносцы были для Анны лишь сонмом опасных насекомых, потоками песка, нахлынувшими то ли к добру, то ли к худу, одному Господу ведомо. Племена кельтов, франков, латинян, варваров перемешивались и превращались для нее, не делавшей различий между Народным крестовым походом Петра Пустынника[18] и Крестовым походом баронов (как и не подозревавшей, какова во всем этом «прибое» роль Папы Урбана II[19]), в одно целое. Для историка она — современный человек, поскольку у нее свой взгляд на историю, взгляд рассказчицы. Сколько коллоквиумов от Сан-Франциско до Милана было посвящено тому, субъективен или объективен историк и что такое историческое описание: бесстрастные анналы или полное жизни повествование. Анна подобным вопросом не задавалась, решив его для себя, поскольку таков искомый путь к познанию истины. Она презирала алчность и непостоянство главарей латинских орд, которые не мылись, не ведали грамоты, но не недооценивала ни их численности, ни их отваги.
«Общий порыв увлек их, и они заполонили все дороги. Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд в небе, и на плечах у них были красные кресты. Как реки, хлынувшие отовсюду, всем войском двинулись они на нас через Дакию.
Приходу этого множества народов предшествовало появление саранчи, которая не тронула пшеницу, однако страшно опустошила виноградники».
Себастьян в поисках утраченного отца
Историк Себастьян Крест-Джонс мог бы вполне обоснованно аргументировать, скажем, перед ученым собранием, как и почему именно в историческом повествовании Анны Комниной черпал он материал для своих поисков, а не в прозе Гийома Тирского или Фульхерия Шартрского.[20] Ему и дела нет до них, когда он сидит перед дисплеем, с головой уйдя в свой роман. Тем хуже для его ассистента Минальди! Став любовником Эрмины, супруги Себастьяна, этот тип позволяет себе умничать — jeez! что за гадость! — по поводу Порфиророжденной! Себастьян не удостаивает его ни словом, Бог с ним! А сам с лупой в руке изучает текст, вышедший из-под пера принцессы, и все в нем его умиляет: и сравнение с саранчой, и описание бесчисленных толп, и уподобление их песчинкам, звездам и хлынувшим отовсюду рекам: именно здесь таится тот, кого он ищет без устали всю свою жизнь, — его собственный предок. В поисках миража он даже отправился однажды в византийский Филиппополь, ныне Пловдив в Болгарин — родной город его отца Сильвестра, патриарха рода Крестов, иммигрировавших и начале века в США. Приходские архивы, слухи, фольклор, семейные легенды — все шло в ход для восстановления семейной саги.
Разумеется, для начала он принялся докапываться до истоков фамилии Крест. Фамилии ведь кладезь информации — в них и дела минувших лет, и старинные предания. Само слово означает «крест», с этим-то все ясно. Но где и когда проживал и какими путями проходил тот единственный, кто сделал это слово своей фамилией? Из словарей этого не узнаешь, а вот песни, сказания, поговорки подтверждают, что один из крестоносцев задержался в Филиппополе. Есть песенка: «Крестоносцев давний след я пройду след в след…» И не просто задержался, а осел там и женился на красавице Милице, прапрапрабабке… Сколько же прабабушек пришлось бы перечислить? Этот крестоносец, отличавшийся красотой и мужественностью, наверняка был тем не менее презираем местными жителями, поскольку принадлежал к племени варваров-захватчиков. Анна Комнина пишет о варварах лучше кого бы то ни было — еще бы, она ведь принцесса, — но и в деревнях думали так же. Поэтому, возможно, против него составился заговор, а рано или поздно с ним расправились. Известно — все беды от чужаков, звали мы вас и т. д. Жнецы обнаружили однажды одного такого чужака, заколотого кинжалом, на поле, которое он обрабатывал, потому как из воина превратился в землепашца. Наверное, он думал, что правильно поступил, бежав от битв за Гроб Господень, хотя и был в этом одинок. В общем, странным человеком был этот первый Крест! Хотел ли он посмотреть, как-то оно будет, ежели взять, да и не воевать более, а пустить корни в каком-либо месте на земле? Это ведь тоже своеобразная алхимия, а в ту эпоху алхимики, как известно, были всем — и философами, и бунтовщиками, know what I mean.[21] Убийцу так и не нашли, да и кому это было нужно. Так с тех пор смутный след и тянется за Крестами: мол, те, кому не сидится на месте.
«Вы, господин историк из Санта-Барбары, должны знать, каким был ваш отец. Еще совсем молодого, его так и подмывало куда-то нестись, что-то совершать… Это мне еще мой дед рассказывал», — такое мнение сложилось об отце Себастьяна. Чтобы разузнать о нем побольше, он и совершил то первое свое путешествие в Филиппополь (Пловдив), будучи еще студентом и уже тогда ощущая тягу углубиться во время и пространство. Нужно быть безумием, чтобы пытаться отыскать хоть искру истины в этих россказнях оседлых задниц: пустая болтовня, мифы! Что с этим делать серьезному исследователю? Он отыскал могилу матери Сильвестра, некой Митры, и взял с собой в Санта-Барбару горсть земли с кладбища. «Нелепость это твое паломничество!» — заявила тогда Эрмина. Разобидевшись, он сунул сверток с землей в ящик стола, но не забыл о нем.
К каким же временам восходит самый первый в их роду Крест? Девять, десять веков до наступления третьего тысячелетия! Потемки времен. Себастьян ни за что не выпустит добычу из рук: чего бы это ему ни стоило, он доберется до всех документов, касающихся пребывания крестоносцев в Филиппополе. По возвращении из поездки на далекую родину он целые годы потратил на исследование путей, которыми шли крестоносцы только Первого крестового похода, прочие — сколько их там было — пришлось оставить. И вот теперь все это переплавлялось в роман.
Курсор на дисплее подведен к досье «Пути Первого крестового похода», щелк — и высвечивается карта средневековой Европы: предок Креста наверняка отправился в путь с войском Готфрида Бульонского.[22] Прошли Венгрию, перешли реку Саву, взяли Ниш, Софию, Филиппополь. Верные своему предводителю солдаты почти не разбредались, а бароны — лотарингские и нормандские, — как и их вилланы, ни за что не остались бы во Фракии: слишком жарко, слишком пестро, рябит в глазах. Трудно представить, что только одни Крест решил покинуть войско и осесть на чужбине. А может, предок явился сюда с войском Гуго Французского?[23] Вполне вероятно. Эти неграмотные варвары вызывают у Анны смех: после триумфального шествия младший брат короля Франции Филиппа I (сам король не мог возглавить крестный поход, потому как был отлучен от Церкви за расторжение брака) Гуго де Вермандуа, чей корабль потерпел крушение неподалеку от Диррахия, то бишь Дураццо, в жалком виде появляется на берегу. Алексей Комнин подбирает француза, или франка — как кому нравится, — предоставляет ему богатый стол, кров, осыпает его подарками, милостями, везет в столицу. «Не прямой дорогой, но в объезд, через Филиппополь…», — уточняет летописица. Крест вполне мог входить в число этих искателей приключений — jeez! — если только не явился в Византию с графом Тулузским — Раймондом де Сен-Жилем,[24] который более других приглянулся Алексею и который, однако, так и не сделался его вассалом, а лишь принес клятву верности.
