Агата Кристи - Неоконченный портрет
— Да почему, черт возьми? — спрашивал отец.
А мама шептала:
— Это няня. Она сказала ей, что это нельзя. — И Селии: — Ничего, родная, не играй, если не хочешь.
Но иногда она говорила мягко:
— Знаешь, родная, Бог создал для нас прекрасный мир, он хочет, чтобы мы были счастливы. Его день — это особенный день, это день, когда мы можем позволить себе что-нибудь особенное… мы только не должны делать так, чтобы приходилось работать другим — слугам, например. Но вполне позволительно самим повеселиться.
Как ни странно, хотя Селия и очень любила мать, мнения своего она не изменила. Раз няня говорит, значит, так оно и есть.
И все же она перестала волноваться из-за матери. У матери на стене висело изображение святого Франциска, а рядом с кроватью лежала книжечка «Подражание Христу». Бог, думала Селия, наверное, специально не замечает, что по воскресеньям играют в крокет.
А вот отец вызывал у нее большое беспокойство. Он нередко отпускал шуточки о вещах совершенно святых. Однажды за обедом он рассказал смешной анекдот про викария и епископа. Селии было не смешно, она просто в ужас пришла.
И наконец она однажды разрыдалась и, всхлипывая, поделилась с мамой на ушко своими страхами.
— Но твой отец, малышка, очень хороший человек. И очень набожный человек. Он каждый вечер, словно ребенок, встает на колени и молится. Он один из лучших людей на свете.
— Но он насмехается над священником, — сказала Селия. — И он играет по воскресеньям, и песни поет, совсем не церковные песни. И я ужасно боюсь, что его отправят в Геену Огненную.
— А что ты знаешь о Геене Огненной? — спросила мать, и голос ее был сердитым.
— Это то, куда ты попадаешь, если грешишь, — сказала Селия.
— Кто пугает тебя всем этим?
— Да я не боюсь, — ответила, удивившись, Селия. — Сама я туда не попаду. Я всегда буду хорошей и попаду в рай. Но, — тут ее губы задрожали, — я хочу, чтобы и папочка попал в рай.
Тогда мать долго с ней говорила — о любви к Богу и о доброте, и о том, что Бог никогда навечно не отправит людей гореть в огне — он не может быть таким недобрым.
Но Селию слова эти не очень убедили. Ведь есть Рай и есть Ад, есть овцы и есть козлы. Если б только… если б только была она уверена, что папочка не из тех, кто козлы!
Конечно же, был Ад и был Рай. Это бесспорный факт, такой же бесспорный, как рисовый пудинг или то, что надо мыть за ушами или же говорить: «Пожалуйста» и «Нет, спасибо».
4.
Селии часто снились сны. Некоторые были просто смешными и чудными — в них все было вперемешку. Но некоторые были особенно приятны. Это были сны о тех местах, которые она знала, но которые в снах были другими.
Трудно объяснить, почему это так будоражило, но все же это (во сне) будоражило.
Сразу за станцией начиналась долина. В жизни настоящей как раз рядом с ней проложена была железная дорога, но в приятных снах там бежала речка и примулы росли по всему берегу вплоть до самого леса. И каждый раз Селия диву давалась: «А я и не знала, я всегда думала, что там — железная дорога». А вместо нее зеленела прекрасная долина и переливалась на солнце речка.
И были еще во снах луга у самой оконечности сада, там в жизни настоящей был уродливый домишко из красного кирпича. И — что волновало Селию больше всего — во сне находила она потайные комнаты в своем доме. Иногда она выходила на них через кладовую, иногда — и совершенно неожиданно — проход в них был через отцовский кабинет. Но они были там всегда — даже если ты и забывала о них надолго. И всякий раз, узнавая их, замирала от восторга. А они всякий раз смотрятся по-иному. Но всегда, обнаруживая их, ощущаешь эдакую тайную странную радость.
И был один жуткий сон — про Стрельца с напудренными волосами, в красно-синем мундире, с ружьем. Самым жутким было то, что из рукавов у него вместо рук торчали культяшки. Каждый раз, как он является во сне, просыпаешься с воплями. Это самое верное средство. Просыпаешься — и ты лежишь в своей кроватке и рядом — няня, в своей кроватке, и все ХОРОШО.
Не было особой причины так уж бояться Стрельца. Застрелить он тебя не мог. Ружье у него было символом, оно впрямую не угрожало. Но что-то было в его лице, в ярко-синих глазах, в какой-то злобности взгляда, когда он смотрел на тебя. От страха начинало тошнить.
И было еще то, о чем думалось днем. Кто бы знал, что когда Селия степенно вышагивала по дорожке, она на самом-то деле возвышалась в седле на белом коне. Ее представление о лошадях было довольно приблизительным. Она рисовала себе эдакую супер-лошадь размером со слона. Когда она прохаживалась вдоль узкой кирпичной стенки огуречного парника, то ступала по кромке бездонной пропасти. Иногда она бывала герцогиней, иногда — принцессой, иногда — девочкой, пасущей гусей, иногда — нищенкой. От этого всего жизнь Селии была очень увлекательной, и была она ребенком, что называется, «хорошим»: была очень спокойна, с удовольствием играла одна и не одолевала старших просьбами развлекать ее.
Куклы, которых ей дарили, никогда настоящими ей не казались. Она послушно в них играла, если няня предлагала это, но без особого восторга.
— Она хорошая малышка, — говорила няня. — Фантазии, правда, никакой, но всего ни у кого не бывает. Томми, старшенький у капитана Стреттона, вечно донимал меня своими вопросами.
Селия вопросы задавала редко. Мир ее был в основном в ее головке. А мир окружающий любопытства не возбуждал.
5.
Но то, что случилось однажды в апреле, заставило ее испугаться внешнего мира.
Они с няней собирали примулы. Стоял апрель, было ясно и солнечно, редкие облачка скользили по голубому небу. Они прошли вдоль железной дороги (там, где в снах своих Селия видела речку), поднялись на холм и зашли в лесок, где расстилался желтый ковер из примул. Они рвали и рвали цветы. День был чудесный, примулы источали приятный нежный аромат, который особенно нравился Селии.
И вдруг (прямо как во сне про Стрельца) кто-то во всю глотку заорал на них хриплым голосом.
— Эй, вы, — орал голос. — Что вы тут делаете?
Это был здоровенный красномордый дядька в бриджах. Он грозно глядел исподлобья.
— Это — частные владения. Нарушителей привлекут к ответственности.
Няня сказала:
— Пожалуйста, извините. Я не знала.
— Давайте-ка убирайтесь отсюда, живо.
Они уже повернулись и пошли, а голос еще кричал им вслед:
— Я сварю вас заживо. Да, сварю. Сварю заживо, если вы не уберетесь из этого леса через три минуты.
Селия, спотыкаясь, рванулась вперед, отчаянно уцепившись за няню. Ну почему няня не идет быстрее? Дядька этот сейчас нагонит их. Он их поймает. Их сварят живьем в кипятке, в большом котле. Ее стало тошнить от страха… Она бежала, спотыкаясь, и маленькое тельце ее дрожало от ужаса. Он догоняет их… он заходит сзади… их сварят… Ей было чудовищно плохо. Быстрее — ну, быстрее же!
Наконец, они выбрались на дорогу. Селия судорожно вздохнула.
— Теперь… теперь он нас не поймает, — пробормотала она.
Няня взглянула на нее, напуганная мертвенной бледностью ее лица.
— Что с тобой, милая? — Внезапно она поняла. — Неужто ты и в самом деле поверила, что он сварит нас? Но это же шутка, ты же знала это.
И, поддавшись притворной уступчивости, которой владеет каждый ребенок, Селия проговорила:
— Конечно же, няня. Я знала, что это шутка.
Но много времени прошло, прежде чем она оправилась от страха. И всю жизнь не могла его до конца забыть.
Страх был до ужаса настоящим.
6.
Когда Селии исполнилось четыре года, ей подарили на день рождения кенаря. Ему дали вполне неоригинальное имя — Золотко. Скоро он стал совсем ручным и усаживался Селии на пальчик. Она любила его. Он был ее птичкой, которую она кормила коноплей, но он был и ее товарищем по приключениям. Жили-были Хозяйка Дика, королева, и принц Дикки, ее сын, и вдвоем они странствовали по белу свету и с ними приключалось много интересного. Принц Дикки был очень красив и носил одежду из золотого бархата с черными бархатными рукавами.
Позже в том же году у Дикки появилась жена по имени Дафния. Дафния была крупной птицей, со множеством коричневых перышек. Она была нескладной и неуклюжей. Расплескивала воду и опрокидывала то, на что садилась. Она так и не стала такой же ручной, как Дикки. Отец Селии звал ее Сьюзен, поскольку она «громыхала».
А Сьюзен имела обыкновение тыкать в птичек соломинкой, чтобы посмотреть, что они станут делать. Птички ее боялись и всякий раз, ее завидев, начинали биться о клетку. Сьюзен многое считала смешным. Она очень смеялась, когда однажды в мышеловке нашли мышиный хвостик.
Сьюзен обожала Селию. Она играла с ней в такие, например, игры: спрячется за шторой и вдруг выпрыгнет оттуда с криком — «Бу-у». Селия же не слишком любила Сьюзен — очень уж она была здоровая и неуклюжая. Куда больше Селии нравилась миссис Раунсуэлл, кухарка. Раунси, как звала ее Селия, была необъятной великаншей, самим воплощением спокойствия и невозмутимости. Она никогда ничего не делала второпях. Передвигалась она по кухне медленно и величаво, как бы совершая некий поварской ритуал. Она никогда не суетилась и не выходила из себя. На стол всегда подавала точно с боем часов. Раунси была начисто лишена воображения. Если мама Селии спрашивала: «Итак, что вы нам предложите сегодня на обед?», ответ бывал всегда одним и тем же: «Можно было бы курочку и имбирный пудинг, мэм». Миссис Раунсуэлл прекрасно могла приготовить суфле, волованы, кремы, рагу из дичи, любые пирожные и печенья и самые изысканные французские блюда, но она никогда не предлагала ничего кроме цыпленка и имбирного пудинга.
