Максим Окулов - По лезвию ножа, или в погоне за истиной
А затем началась чудесная служба. Нет, здесь не было горя, традиционно связанного с похоронами, была радость проводов спасенной души. Николай сподобился быть похороненным на маленьком кладбище при церкви.
Пока накрывали стол для поминальной трапезы в маленьком домике священника, мы опять уединились вчетвером: отец Николай попросил меня рассказать вкратце свою историю. Батюшка был поражен тем фактом, что и я, и Николай Причастились впервые в жизни в один и тот же день.
— В духовной жизни, Денис, не бывает совпадений. Ты и Николай каким-то удивительным, непостижимым образом связаны. Вполне возможно, что связаны вы кровью твоей матушки. Случаи обращения ко Христу палачей, пораженных стойкостью казнимых ими христиан, не так редки. Не забывай, Дионисий, раба Божия Николая и наш храм.
— Куда уж мне, батюшка! Все так переплелось: Николай, вы, Александр Иванович, мама. Это все настолько удивительно, что, совершенно очевидно, никак не может быть случайностью.
Поминки закончились ближе к вечеру. Мы с отцом и Соколовым вышли на морозный воздух. Прощаясь, Александр Иванович неожиданно хлопнул себя по лбу ладонью:
— Вот голова садовая! Совсем закрутился. Я же на завтра пригласил Катю Озерову для очной ставки, — глаза следователя смотрели на меня, но я совершенно не понимал о чем идет речь.
— Какую Катю?
— Ну твою спасительницу! Ту самую, которая увезла тебя от клуба домой.
— Ой, — вмиг покраснел я. — Завтра, да?
— Да, Денис, завтра в 11.00 утра. Так что приезжай ко мне, и закроем окончательно твое дело.
— Ну, надо так надо, — тяжело вздохнул я.
Отец отвез меня домой и помчался на вокзал: завтра в Питере у него была важная встреча. Мы договорились, что я приеду в отчий дом в субботу утром. Мне очень хотелось сходить на мамину могилку, где я не был уже несколько лет.
«О любви немало песен сложено…»
27 февраля, пятница, Москва
Пятничное утро не добавило оптимизма: резко потеплело, на улице было около нуля, а с неба сыпалось что-то среднее между дождем и снегом. В 10.45 я входил в приемную прокуратуры. Формальности не заняли много времени. В это здание обычно входят легко, лишь с выходом обратно регулярно случаются проблемы. Вот и кабинет Соколова. Я постучал, и услышав стандартное «войдите», шагнул внутрь. Кроме сидевшего за столом следователя в комнате находились еще четыре человека.
— А вот и наш дебошир! — весело сказал Александр Иванович. — Садись сюда скраю, — показал он на свободный стул рядом с двумя молодыми людьми примерно моего возраста и комплекции. — Цэ подставные, — смешно изобразил Соколов украинский акцент, — а цэ понятые, — показал он на двух пожилых мужчин, сидевших напротив. — Сейчас приведу девушку, одну минуту.
Открылась дверь кабинета, она вошла первой. Наши глаза встретились, и я полетел в пропасть… Под ложечкой засосало так, как бывает, когда самолет попадает в воздушную яму. Эти неземные глаза небесно-голубого цвета, глядящие из под светлой челки, затмили собою все вокруг: я тонул в теплых ласковых волнах, ничего не замечая: ни в миг покрасневшего прекрасного лица девушки, ни ее длинных волос соломенного цвета, ничего не было в этом мире, кроме широко раскрытых голубых глаз. С трудом совладав с собой, я опустил взгляд в пол, сердце стучало нещадно, пытаясь вырваться из груди. Такое было со мной впервые: какая-то сладкая щемящая боль разливалась в груди. Сквозь ритмичный стук крови в ушах я с трудом улавливал фразы.
— Ваша фамилия, имя и отчество, — это был голос Соколова. — Девушка, вы меня слышите? — чуть громче повторил он.
— Да-да, — еле слышно ответила она. Я украдкой посмотрел на свою спасительницу. Ее взгляд тоже был опущен вниз. — Озерова. Озерова Екатерина Витальевна.
— Год рождения.
— Одна тысяча … сьмой, — только и смог расслышать я. Мысли самостоятельно ушли прочь от совершенно неважных для меня событий, происходивших вокруг. «Что же сейчас делать?! ТАКУЮ девушку нельзя потерять. Но, Господи, как же стыдно! Она же меня ни видеть, ни слышать не захочет после того, что произошло. Свинья! Скотина! Козел!» — ругал я себя последними словами. В чувство меня привел громкий голос Соколова:
— Господин Заречин, вы слышите меня?!
— А? Что? — вздрогнув, я повернулся в сторону следователя. Тот, увидев мою физиономию, не смог сдержать усмешки.
— Встаньте, пожалуйста, — это было сказано сквозь смех. Я повиновался.
— Екатерина Витальевна, этого человека вы только что опознали?
— Да, — Катя бросила на меня мимолетный взгляд и тут же отвернулась.
— Где и при каких обстоятельствах вы с ним встречались, — продолжал Соколов.
«О, Господи! Только не это!» — я готов был убить следователя за то, что он специально заставляет ее вспомнить ту нашу злополучную встречу. Мое мысленное самобичевание продолжилось с новой силой. Кто-то начал трясти меня за рукав.
— Парень, парень, да садись ты! — это был мой сосед слева, один из подставных. Соколов смотрел на меня и был уже не в силах сдерживать смех. Смеялась и Катя, опустив глаза в пол и прикрыв нижнюю часть лица рукой. Только сейчас я заметил, что ее щеки и уши горят огнем. Я плюхнулся на стул и, насупившись, уставился на свои ботинки. «Нельзя ее отпускать одну. Это будет ужасно, если она уйдет! Тогда я никогда ее не увижу. Такой шанс бывает только раз в жизни! Надо что-то сделать, что-то предпринять, как-то объясниться…» — вертелись в голове мысли.
Кабинет тем временем опустел. Разошлись все кроме Соколова меня и Кати. Девушка склонилась над столом, подписывая какие-то бумаги.
— Все, Екатерина Витальевна, вы свободны. Спасибо, вы очень помогли этому оболтусу, — они оба посмотрели на меня. Катя с трудом сдерживала смех. Эта очаровательная улыбка и решила дело.
— Катюша, милая, простите засранца ради Христа! — я вмиг оказался стоящим на коленях перед девушкой с прижатыми к груди руками. — Я с самого начала, в смысле уже давно, в общем мне очень хотелось перед вами извиниться. Ну за тот вечер, вернее ночь. Я, кажется, вел себя по-свински, но я правда плохо помню. Так что вы меня извините, сами знаете за что, ну в смысле за то, что вы знаете, а я лишь догадываюсь, короче вот…
Они засмеялись одновременно — Катя и Соколов. Смеялись в голос, да так заразительно, что через мгновение расхохотался и я.
— Ой, уморил! Как жаль, что у меня фотоаппарата нет. Заснять бы сейчас твое, Денис, выражение лица! — следователь сел за стол, вытирая слезы.
— Какое замечательное извинение! Я в свою очередь жалею, что не взяла с собой диктофон. Этот текст достоин публикации, — у Кати был замечательный голос, похожий на звон серебристого колокольчика.
Соколов пододвинул мне заполненный бланк.
— Расписывайся здесь, горе, и дуйте оба из моего кабинета!
Не теряя ни секунды, я расписался около галочки, и мы покинули кабинет. Выходя на улицу через проходную, я взял Катю за руку и так и не выпускал ее, боясь потерять. Я решительно не представлял о чем говорить в такой ситуации. Так мы и шли молча по Большой Дмитровке, затем свернули направо в Столешников переулок. Как будто из другой жизни возникло до боли знакомое здание ресторанчика «У дядюшки Гиляя». После того памятного посещения заведения вместе с отцом я стал его завсегдатаем. Метрдотель Татьяна узнавала меня по телефону, а швейцар расплывался в радушной улыбке в предвкушении традиционных чаевых. Надо сказать, что это место не очень подходит для трапезы в масленицу: основные фирменные блюда здесь мясные, но я натурально ничего не соображал — сработала моторная память, когда ноги сами несут в знакомое место. Наверное я сильно удивил сотрудников ресторана, поскольку никого не узнавал, а лишь смотрел искоса, тайком на свою прекрасную спутницу. Я заказал два «Гиннеса» и два жульена. Осушив кружку пива, я немного пришел в себя. Вспомнив о том, что все же являюсь мужчиной, я попытался взять инициативу в свои руки, первым нарушив молчание.
— Катенька, правда, хоть все и смеялись там в кабинете, но я просил у вас прощения совершенно искренне.
— Денис, я уже все забыла, не корите себя. В принципе, ничего страшного тогда и не произошло, а ту записку я написала в сердцах, уж простите.
— Да уж, я могу себе представить ваше негодование! Катя, поверьте, тогда был совершенно невероятный день, у меня были реальные причины, то-есть их конечно не было, чтобы надираться как свинья, но все же причины были таковы, что мне трудно было… — мою тираду опять прервал звонкий смех.
— Ой, вы меня решили уморить!
— Все, хватит! — состроил я грозную физиономию. — А то вы решите, что я не только алкоголик, но и придурок! Катенька, давайте закажем поесть. Правда, здесь в основном мясо, но что-нибудь найдем. Кстати, — осенила меня гениальная мысль, — вы, вполне возможно, и не поститесь, скорее наверняка, тогда мы можем…
