Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
— Французы наступают на пятки в прямом смысле слова, — сказал Акинфов. — Не поверите, позади нас наши егеря смешались с наступающими французами.
Он говорил с обыденной доброжелательностью, что удивило меня, ведь только что я ловил недобрые взгляды штабс-ротмистра.
—Как же это? — спросил я.
— Видел собственными глазами, — ответил штабс- ротмистр. — Идут вперемешку и мирно беседуют. Действует соглашение о перемирии. Вот так-то.
Некоторое время мы молчали, а затем штабс-ротмистр козырнул и поскакал вперед.
Потоки беженцев поредели. Похоже, что почти все желающие успели покинуть Москву. Я оглядывался на переулки, мимо которых мы проезжали, и видел, что они обезлюдели. Сверхъестественным ужасом веяло от них. Но ужаснее всего выглядели раненые солдаты, оставленные попросту на траве под стенами опустевших домов. Я припомнил, сколько тюков мы собрали накануне, и откуда-то появилась во мне уверенность, что Жаклин сбросила всю поклажу и на дарованные подводы сколько смогла собрала раненых солдат.
«А видел ли их молодой граф Ростопчин Сергей Федорович? — задался я вопросом. — Возможно, заметил, что иные брошены под стенами тех домов, которые он собирался сжечь».
Затем мысли мои перекинулись на Жаклин. Сердце сжималось от горя, когда я вспоминал, как она оттолкнула меня, как страшным голосом сказала, чтобы не смел прикасаться к ней.
От этих дум меня отвлек Косынкин. Он выглянул из коляски и, сияя от радости, спросил:
— Андрей, а ты помнишь, я говорил, что второго сентября непременно что-то случится?
— Помню, Вячеслав, помню, — ответил я, чтобы польстить его самолюбию. — Второй день девятого месяца. Дважды девять равно восемнадцати. Восемнадцать — это три шестерки. Сегодня день Зверя. Помню, Вячеслав.
— Вот, — с удовлетворением промолвил он. — А Парасейчук не верил!
Мы двигались из Москвы по Рязанской дороге. Прямо перед нами в щегольской коляске ехал господин средних лет с молодою женой. Дама в шляпке от солнца то и дело вертела головой, разглядывая офицеров. Услыхав рассуждения Косынкина, она оживилась.
— Александр Никифорович, вы слышали?! — она схватила за руку мужа.
—Голубушка, числа не числа! Рано или поздно французов отсюда вышвырнут! — пылко проговорил тот.
—Господин офицер! — окликнула она егеря. — Это правда, что Москву сожгут?! Я слышала, там остались люди! Их нарочно выпустили из тюремного замка… Это… это такое утешение! Это так радостно!
—Мало ли что говорят, сударыня, — хмуро ответил унтер-офицер.
— Нет-нет, я точно слышала! — поспешно воскликнула женщина, не желавшая расставаться с героическими образами.
— Что же тут радостного, голубушка? — проворчал ее супруг.
— Пусть знают французы! — воскликнула дама, гордо подняв голову.
Молодая барыня искренне полагала, что Москва — это она, это ее муж, отчего-то кативший в тыл в щегольской коляске, а не находившийся в армии, и мы, случайные попутчики, приятные собеседники, — все мы и есть Москва. И я поймал себя на мысли, что и сам, думая о Москве, представлял себе исключительно блистательное общество. Но теперь мы бежали во всю прыть, а исполнить наш долг доверили одутловатому Гавриле Яковлевичу, его мерзкому горбуну и пьяной голытьбе в овчинных полушубках, выпущенной по такому случаю из тюремного замка. И честь умереть за Москву также предоставили черни. И было барыне утешительно и даже радостно…
Неожиданно колонна остановилась. Впереди началась суматоха. Сопровождавшие нас егеря приподнимались в стременах, стараясь что-либо разглядеть. Из головы колонны донеслись крики:
—Французы! Французы!
— Это не французы, а поляки! — уточнил какой-то поручик.
—Что происходит? — спросил я его.
—Нас отрезали! Мы окружены! — выкрикнул он.
— Окружены?! — жеманным голоском воскликнула барыня. — Александр Никифорович, вы слышали? Мы попали в плен к французам!
Из коляски показалась головка Алессандрины. Ее глаза сверкали надеждой.
Я спрыгнул на землю и, схватившись за голову, застонал. Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся — это был Вячеслав.
— Что ты? Что? — спросил он. — Держись! Живы будем!
—Будем, дай-то бог, — сказал я. — Вот что, Вячеслав! Господа! — я окликнул егерей. — Помните: графиня не должна оказаться у французов! Если она попадет к ним, произойдет катастрофа! Все наши жертвы станут напрасными!
— А вы?! — воскликнул один из унтер-офицеров.
Ошеломленный Косынкин смотрел на меня, ожидая
ответа.
— А я должен прорваться к генералу Милорадовичу.
Я вскочил в седло и пустил коня галопом. За спиной остались наши полки, попавшие в окружение. Двое польских улан бросились мне наперерез, над головой засвистели пули.
— Выручай, выручай, родимый! — шептал я на ухо коню.
Глава 32
В деревне, куда я влетел на полном скаку, готовились к постою.
—Где Милорадович? — крикнул я.
Мне указали на избу, я бросился к ней и у входа столкнулся со знакомым штабс-ротмистром.
—Вы здесь?! — воскликнул он.
—Срочно к Милорадовичу! — выдохнул я.
Акинфов подал знак караулу, и меня пропустили внутрь.
Генерал спал на походной кровати, прикрыв рукою
глаза. Лицо его, обрамленное русыми волосами, казалось безмятежным.
—Ваше высокопревосходительство! — крикнул я.
Милорадович опустил руку, лицо его сразу же сделалось усталым, он повернулся, посмотрел на меня и сказал:
— Что, действительный статский советник, опять не можете справиться с беременной женщиной?
—Мы попали в окружение! — выпалил я. — Я один прорвался сюда. Польские уланы отрезали…
—Что вы несете? — буркнул он. — Я только прилег отдохнуть…
— Ваше высокопревосходительство, — вдруг раздался голос штабс-ротмистра, — к вам Панчулидзев.
В избу стремительно вошел генерал.
— Что стряслось, Иван Давыдович? — спросил его граф.
— Беда, Михаил Андреевич, — ответил тот. — Наши полки окружены. Дайте приказ ударить…
— Я вам ударю! — оборвал его Милорадович.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал я. — Там графиня де ла Тровайола. Она же Селинская. Нельзя допустить, чтобы она попала к французам. Нужно прорвать окружение, я готов идти в первых рядах…
—А! Ну да, вы-то еще не навоевались, — протянул Михаил Андреевич. — Обождите на воздухе, я сейчас.
Мы с генералом Панчулидзевым вышли во двор. Акинфов присоединился к нам.
— Ваша подопечная постаралась, — сказал он. — Попади такая картав руки Бонапарта, считай, завтра же он был бы в Твери.
Я взглянул на штабс-ротмистра с благодарностью. Его слова успокаивали: хоть кто-то оценил мои старания. Он что-то такое заметил в моем взгляде и с сочувствием добавил:
— Вижу, пришлось вам связаться с последней сволочью, граф.
— Она не сволочь, — возразил я. — Просто она не на нашей стороне.
—А я не про нее, — сказал штабс-ротмистр. — Я про Косынкина.
—Вы знаете его? — удивился я.
— Косынкина-то?! — ухмыльнулся Акинфов. — Он служил в полиции Смоленска…
— Вот как? — удивился я. — Он не рассказывал мне об этом.
— Неудивительно. Не самый славный эпизод его биографии. Хотя, как посмотреть, — продолжил штабс- ротмистр. — Он занимался тем, что по ночам убивал иностранцев, особенно французов.
—Как убивал? — спросил я.
—Так, убивал, — сказал Акинфов.
— Заладили вы! Убивал и убивал! Мало ли убивают на войне! — неожиданно вмешался в наш разговор генерал Панчулидзев. Он продолжал расхаживать по двору. Акинфов дождался, когда генерал отошел, и вполголоса сказал:
— Вот и ваш Косынкин не делал разницы между войной и убийством мирных жителей только за то, что они иноверцы! Он убивал французов, поляков, жидов…
