Нил Олсон - Икона
— Наверное, это было ужасно — видеть все это.
Священник кивнул.
— Я знал, что немцы убивают людей — людей, с которыми я был знаком. Мне было известно, что существуют коммунисты, спекулянты, как мой отец, немецкие пособники, — то есть я знал, что греки убивают друг друга. Но я никогда этого не видел. Видеть, как умер мой брат, было ужасно, но и как-то необычно. Перед этим меня ударили по голове, и в глазах у меня все плыло, меня мутило, поэтому я сначала не понял, что все происходит наяву. У Косты были ужасные ожоги, просто ужасные. У него все болело. Не знаю, захотел ли бы он жить с такими увечьями. Думаю, то, что сделал ваш дед, было актом милосердия. Может быть, он потому это и сделал. Однако все эти годы я продолжал его ненавидеть.
— Удивительно, как вашему брату вообще удалось добраться до часовни, учитывая его состояние. Наверное, это вы его туда принесли?
— Нет, я и тронуть его не мог из-за ожогов. Одной рукой он опирался на меня, другой — на длинную палку, как на посох. Каждый его шаг сопровождался стоном. Да, жалкое зрелище мы собой представляли: какой-то сумасшедший пророк и его ученик. Хотя не думаю, что нас кто-то видел. Под мышкой у меня была бережно завернутая икона. Из-за этого она была очень объемной, я нес ее несколько часов, но мне казалось, что она ничего не весит. Это была самая легкая ноша, какую только можно себе представить. Я помню, как я развернул ее на небольшом алтарном столе в часовне при свете свечи, увидел эти глаза — и упал в них. Именно тогда я почувствовал ее силу. Эта сила была больше, чем мог вынести человек. Я почувствовал благоговейный трепет, почти страх. Это неплохо подготовило меня к тому, что произошло дальше.
— Андреас привел вас в монастырь.
— Удивительно, не правда ли? Атеист привел меня к вере. Ему следовало бы меня убить — это было бы разумно. Возможно, его остановила просьба моего отца.
— А может, он просто не мог этого сделать.
— Возможно. Именно так я и подумал много лет спустя, когда размышлял обо всем этом. Но мне приятно, что отец хоть как-то пытался спасти мне жизнь. Трудно презирать своего отца, но еще труднее не презирать такого отца, как мой. Икона изменила его. Ведь это он был тем самым церковным служкой, который украл бумаги у Мюллера-старшего. Он знал, о чем в них говорится. Я слышал, как он говорил об этом с моим братом. Дальше я не помню ничего до того момента, как сам прочитал эти бумаги. Он погубил нашу семью, погубил себя. Эта информация — о том, что перед смертью он просил сохранить мне жизнь, — это как подарок для меня. Спасибо вам за него.
— И вы остались в монастыре, — сказал Мэтью с каким-то удивлением и даже пылом. — Вы стали священником, несмотря на все увиденное.
— А кем еще я мог стать после всего увиденного? Мне оставалось либо сойти с ума, либо обрести Бога. Я был еще достаточно молод, чтобы поверить в высшее предназначение, стоявшее за всеми ужасами, которые мне довелось увидеть. За год до этого я потерял мать, теперь — отца и брата. Мои сестры вышли замуж и уехали. Мне не к чему и не к кому было возвращаться. Душа моя была одинока, но сердце и разум — открыты. Я был готов к Слову. Мне повезло. Еще несколько лет, и я бы очерствел, стал циничным и жестоким. Я бы повернулся к Христу спиной, как это сделал ваш дед, как это теперь делают многие молодые люди.
— Но вы ушли оттуда. Я не знаю, какую должность вы занимаете в церковной иерархии, но вы бегло говорите по-английски, вас посылают на ответственные задания. Это не похоже на жизнь монаха.
— Больше похоже на жизнь политика или шпиона, да? Уверяю вас, что для такой работы я не подхожу. Мне повезло и с учителем. Жизнь в монастыре может быть очень трудной для мальчика, но настоятель был добрый человек; кроме того, наверное, ваш дед рассказал ему мою историю. Иначе он не согласился бы принять меня в обитель. Он сразу увидел, что я не был готов к религиозным наукам, и обучал меня всему постепенно, не спеша. Я учил английский, немного французский. Когда я подрос, мне даже стали разрешать читать кое-что по философии религии. Православие всегда ставило аскетизм и молитвы выше обучения. Мой аббат был космополитом и, видимо, понимал, что жизнь в монастыре была для него временным отдыхом, остановкой в пути. Возможно, он чувствовал, что и у меня жизнь сложится таким же образом. А может, я слишком ему доверял. Вероятно, ему просто нужен был помощник — и тут подвернулся я, достаточно молодой и толковый, чтобы вылепить из меня то, что он хотел.
— А что с ним стало?
— Он уже умер. Он достиг вершин церковной карьеры, став членом Священного синода. Думаю, он надеялся, что я сменю его на этом посту, но во мне было слишком много от мечтателя и слишком мало от политика. На это место был назначен другой его помощник — мой нынешний шеф.
— Человек, который послал вас сюда?
Священник занервничал и отвел глаза в сторону.
— Да, он послал меня, потому что я мог узнать икону, а кроме того, в прошлом я уже вел здесь дела. Но Томас и ваш крестный нас опередили, и результат — новые смерти.
— Новые? Вы имеете в виду, в дополнение к тем, которые случились во время войны, или с тех пор еще кто-то погиб?
— Я имею в виду — за все время существования иконы, — прошептал Иоаннес, и от его шепота заплясало пламя свечи. — Она повсюду сеет смерть. Мы уже не знаем, как обращаться с предметом такой ценности. Это знание утеряно. Она подавляет нас, овладевает нами, сводит с ума страстным желанием обладать ею. В те долгие дни, пока я искал ее, пока искал вас, у меня была возможность поразмышлять над этим. Я абсолютно убежден, что ничего не происходит просто так, даже самые ужасные вещи. Это время было даровано мне, чтобы познать свой собственный дух. Теперь у меня уже иная миссия — не та, с которой я был изначально послан сюда. Я слышал голоса.
Он снова заговорил благоговейным тоном. Казалось, в нем сосуществовали два человека: мирянин и истово верующий, и эти две ипостаси менялись с пугающей быстротой. Мэтью вдруг показалось, что священник слегка не в себе.
— И что вам сказали голоса?
— Многое. Но их нужно уметь понять.
— Но вы пришли к какому-то заключению?
— Не к окончательному. В любом случае это не то, что вы хотите услышать.
— Скажите же мне, отец. — Но уже произнося эти слова, Мэтью знал, что ответит ему священник.
— Я сердцем чувствую, что эта борьба не закончится. Убийства не прекратятся, пока икона самим своим существованием будет продолжать искушать слабых. А мы в большинстве своем — слабые существа. Она была создана для другого времени и не подходит для нашего, сила ее слишком велика для нынешнего безбожного мира. Она должна быть возвращена тем, кто породил ее.
— Вы хотите сказать, что она должна быть уничтожена? — спросил Мэтью.
— Да.
Некоторое время оба молчали. Высказанная Иоаннесом мысль медленно заполняла собой пространство между ними, и было непонятно, то ли она соединяла их, то ли, наоборот, разъединяла. Мэтью хотел объективно оценить предложение священника, подойти к нему с позиции холодного разума, но не смог. Это предложение было ужасно, даже кощунственно.
— Думаю, — произнес он медленно, — вы забываете обо всем хорошем, что связано с иконой, и слишком много внимания уделяете нескольким жадным старикам, желающим обладать ею. Вы не верите в чудесные случаи исцеления, произошедшие за многие годы? И даже если это были случаи самоисцеления, разве не следует нам уважать предмет искусства, который способен оказать такое влияние?
— Несомненно, случаи исцеления имели место. Еще в юности я видел женщину, излечившуюся от артрита, и прозревшего мужчину. Им оказалось достаточно одного прикосновения к иконе. Это были в основном бедные и сомневающиеся души — таких Господь всегда любит. У них был очень кратковременный контакте иконой. Сравните их с теми, кто обладал иконой более или менее длительное время. Али-паша, Мюллер, Кесслер. Жадные, скупые. Возможно, они и прожили долгие жизни, но были ли они счастливы? Борьба и болезни разъедали их; на их глазах умирали те, кого они любили. Вспомните о тех, кто каким-то образом пытался завладеть иконой, — все они плохо кончили. Мой отец и брат — уже двое. Вы только подумайте о жизнях, которые она смяла и искорежила. Посмотрите, что она делает с вами.
— Не надо включать меня в эту группу, отец. Я пытался покончить со всем этим.
— Да, вы очень стараетесь, только не знаю, насколько вам это удастся. Мюллер и Драгумис много лет не видели иконы, но их постоянно тянуло к ней. Я хочу иметь в союзниках кого-то вроде вас, кто испытал на себе силу иконы, кто поймет меня. Икона несет в себе смерть.
— Как такое возможно, если в ней заключена кровь Христа?
— А в чем здесь противоречие? — возразил священник. — Христа окружала смерть. Смерть шла по пятам за всеми его последователями, и многие миллионы после этого погибли именем Христовым. Он обещал спасение души, а не долгую жизнь на земле.
