Эллери Куин - Тайна греческого гроба. Грозящая беда
Тут Эллери заволновался. Все время, пока длилась эта выволочка, он сидел терпеливо, даже кивал, словно другого от инспектора и не ждал. Хотя ничего приятного в отцовской ругани не было, однако пережить можно. Но теперь он выпрямился в кресле, и что-то очень похожее на панику промелькнуло в его глазах.
— Дырявое, как что? Что ты имеешь в виду?
— Ха! — Инспектор издал победный клич. — Достал я тебя? Ты думаешь, твой старик идиот? Черта лысого! Может, Генри Сэмпсон чего не понял, но я-то понял, а если ты не видишь, значит, ты еще больший дурак! — Он хлопнул Эллери по коленке. — Послушай меня, Эллери Шерлок Холмс Квин. Ты говоришь, никого из слуг нельзя обвинить в убийстве, поскольку никто из них не бывал в доме Халкиса в то время, когда были сфабрикованы ложные улики.
— Ну и что? — медленно произнес Эллери.
— А то. Все отлично. Здорово. Истинно так. Я с тобой согласен. Однако, мой драгоценный полоумный сын, — с горечью проговорил старый инспектор, — дальше-то ты не пошел. Ты исключил всех слуг из списка возможных убийц, но разве кто-либо из них не мог быть соучастником убийцы, которому в дом Нокса доступа нет? Вот положи-ка этого табачку в свою трубочку и попробуй, как тебе.
Эллери не ответил. Он вздохнул и этим ограничился. Инспектор упал в кресло-вертушку, фыркнув от досады.
— Из всех дурацких упущений… И надо же, чтоб именно ты!.. Ты меня удивляешь, сын. У тебя мозги набекрень от этого дела. Убийца мог нанять кого-то среди слуг, чтобы на машинке Нокса напечатать второе письмо с шантажом, а самому остаться в стороне! Я не говорю, что именно так все и было, но даю голову на отсечение, что адвокаты Нокса обратят на это внимание, и тогда что останется от твоей аргументации, отбрасывающей всех подозреваемых, кроме Нокса? Твоя логика лопнет, как мыльный пузырь.
Выражая смиренное согласие, Эллери кивнул:
— Блестяще, папа, действительно блестяще. Надеюсь, верю, что никто больше сейчас об этом не думает.
— Да, — сварливо забубнил инспектор, — наверное. Генри об этом не подумал, иначе примчался бы прямо сюда и поднял бы крик. Это, конечно, утешение… Слушай, Эл. Ты небось с самого начала знал об этой лазейке, на которую я только что указал. Почему бы тебе не заткнуть ее поскорее, пока не поздно и пока мы с Генри не поплатились за это своей службой?
— Почему я не затыкаю эту дыру, ты спрашиваешь. — Эллери пожал плечами и закинул руки за голову. — Господи, как я устал… Я скажу тебе почему, многострадальный мой предок. По очень простой причине — я не смею.
Инспектор помотал головой.
— Ты точно рехнулся, — пробормотал он. — Как это — ты не смеешь? Это что, причина? Хорошо, пускай это будет Нокс. Но дело, сынок, дело в суде. Дай нам что-то более определенное, с чем мы могли бы поработать. Ты же знаешь, я поддержу тебя, сколько смогу, если ты уверен в своей правоте.
— Как хорошо я тебя знаю, — усмехнулся Эллери. — Отцовство — это прекрасно. Что может быть прекраснее? Разве что материнство… Папа, сейчас я больше ничего не могу сообщить, ничего серьезного. Но кое-что я тебе скажу, а ты волен принимать это как хочешь, учитывая ненадежность источника… Самое значительное событие в этом поганом деле еще только должно произойти!
Глава 30
Именно в этот момент между отцом и сыном возникло довольно серьезное отчуждение. Психологически состояние инспектора понятно: отягощенный заботами и переполненный эмоциями сверх меры, он боялся, что сорвется при малейшем движении хранившего молчание Эллери. Что-то было не так. Старик это чувствовал, но был не в состоянии нащупать конкретную причину и реагировал типично: горячился, громко кричал на подчиненных, но все это время его гнев косвенно был направлен на поникшую голову сына.
Несколько раз за день инспектор делал вид, что собирается уйти из кабинета. Но Эллери сразу оживал, и между ними разыгрывались сцены, в которых все больше было раздражения.
— Тебе нельзя уходить. Ты нужен здесь. Пожалуйста.
Один раз инспектор взбунтовался и вышел, тогда Эллери, напряженный, как сеттер в стойке, так разнервничался, что прокусил губу до крови. Но инспектору не хватило твердости, и он вернулся обратно, злой и красный, опять нести непонятную вахту рядом с сыном. Эллери сразу же посветлел лицом и снова сгорбился над телефоном; напряжение не отпускало, но он хоть был доволен, что можно всей душой отдаться, очевидно, сложнейшей задаче — ждать, ждать…
С монотонной регулярностью в кабинете раздавались телефонные звонки. Кто звонил, что все это означало, инспектор не знал, но всякий раз, как только телефон просыпался, Эллери срывал трубку с поспешностью приговоренного к смерти, который ждет вести о помиловании. Но все сообщения несли ему одно разочарование — он серьезно их выслушивал, кивал, роняя несколько неопределенных фраз, и клал трубку на рычаг.
Один раз инспектор попытался вызвать к себе сержанта Вели и открыл, что сержант, обычно такой надежный сотрудник, не появлялся в управлении с вечера, что никто не знает, где он, и даже его жена не может объяснить его отсутствие. Это было серьезно. Нос старого джентльмена вытянулся, а челюсти щелкнули, не суля добра сержанту. Но спрашивать у сына он не стал из гордости, а Эллери, лелеявший, вероятно, каплю обиды на отца, посмевшего в нем усомниться, решил его не просвещать. В течение дня инспектору потребовалось вызывать разных членов своей команды по вопросам, не связанным с делом Гримшоу, и, к его глубокому изумлению, обнаружилось, что несколько человек, в том числе самые доверенные его сотрудники — Хэгстром, Пигготт, Джонсон, — тоже куда-то запропастились.
Эллери спокойно сказал:
— Вели и остальные выполняют важное задание. По моим указаниям. — Он не мог больше смотреть на мучения старика.
— По твоим указаниям! — Инспектор задохнулся от гнева, красной пеленой закрывшего от него белый свет. — Ты кого-то выслеживаешь, — с усилием выговорил он.
Не сводя глаз с телефона, Эллери наклонил голову.
Каждые полчаса Эллери принимал загадочные телефонные донесения. Угроза открытого бунта уже миновала, инспектор твердой рукой обуздал, наконец, свой бешеный темперамент и с мрачной решимостью погрузился в болото рутинных дел. День все тянулся и тянулся. Эллери заказал в кабинет ленч, и они съели его молча, причем Эллери все время держал телефон под рукой.
* * *Обедали они тоже в кабинете инспектора — без аппетита, механически двигая челюстями во мраке. Никто не подумал включить свет. Тьма сгустилась, и инспектор с отвращением бросил дела. Они просто сидели и молчали.
И вот, сидя в запертой комнате, Эллери снова почувствовал былую нежность к отцу, какая-то искра пробежала между ними, и Эллери заговорил. Он говорил быстро, уверенно, словно эти слова выкристаллизовались у него в голове за долгие часы холодного размышления. И по мере того как он говорил, отцовская обида постепенно выветривалась, и сквозь глубокие морщины пробилось такое изумление, какое редко теперь посещало это много повидавшее лицо. Он то и дело повторял:
— Не могу поверить. Это невозможно. Да как же так?
И когда Эллери завершил рассказ, на мгновение в глазах инспектора появилось виноватое выражение: он и извинялся, и прощал сына, и одобрял его. Все это исчезло так же быстро, но с этого момента инспектор тоже стал следить за телефоном, как за одушевленным существом.
В час, когда он обычно заканчивал работу, инспектор вызвал секретаршу и отдал несколько таинственных распоряжений.
Через пятнадцать минут уже все сотрудники, находившиеся в управлении, знали, что инспектор Квин сегодня больше здесь не появится — уехал домой, чтобы отдохнуть перед неминуемым сражением с адвокатами Джеймса Дж. Нокса.
На самом деле инспектор Квин сидел в темном кабинете и вместе с Эллери ждал у телефона, который теперь был соединен с оператором центральной телефонной станции полиции по выделенной линии.
Перед зданием, у тротуара с включенным двигателем стоял полицейский автомобиль с двумя сотрудниками. Они ждали с тем же упорством, что и два человека, сидевшие в сером каменном здании наверху, за запертыми дверями и в темноте.
Время перевалило за полночь, когда, наконец, телефон пронзительно зазвонил.
Оба Квина вскочили с мест, готовые начать охоту. Эллери схватил трубку и рявкнул в микрофон:
— Ну?
Мужской голос прогудел ответ.
— В путь! — крикнул Эллери, бросая трубку. — К дому Нокса, папа!
На бегу надевая пальто, они кинулись из кабинета к стоявшему наготове автомобилю. Сильный голос Эллери выкрикнул распоряжения, и автомобиль тоже рванулся вперед, вскоре повернул черный нос на север и, ревя сиреной, помчался в верхнюю часть города.
Однако ехали они не к особняку Джеймса Нокса на Риверсайд-Драйв, а на Пятьдесят четвертую улицу, где находились церковь и дом Халкиса. Сирена смолкла за несколько кварталов от места назначения. На своих резиновых ногах машина прокралась на темную улицу, бесшумно скользнула к тротуару и быстро выбросила на него Эллери и инспектора. Не медля ни секунды, они ушли во тьму, сгустившуюся у входа в подвал пустого дома Нокса, стоявшего рядом с домом Халкиса…
