Валентина Демьянова - Страсти по Веласкесу
— Не завидуй! Ты, конечно, не такая умная, но тоже не без способностей, — отмахнулась я.
Услышав это, Дарья только закатила глаза.
Отсмеявшись, я уже вполне серьезно спросила:
— Как думаешь, стоящая мысль?
— Разумная, но…
— Ну, говори!
— Ты деньги потеряешь. Она же тебе ничего не заплатит. А если объявится заказчик, так еще и аванс придется вернуть.
— Нашла о чем печалиться! Наше с тобой счастье дороже всех денег! Значит, одобряешь?
— Тебе решать, но, если ты от нее избавилась, я бы вздохнула спокойно, — сказала Дарья, смущенно пряча глаза.
Глава 25
Софью Августовну, я конечно же застала дома, причем не одну, а в компании с Розой. Роза занималась уборкой, а Софья Августовна сидела в своем любимом кресле, следила за ней и изводила бесчисленными указаниями. Мое появление было встречено обеими женщинами с радостью. У Розы появился шанс хоть на короткое время избавиться от нудных поучений, а у Софьи Августовны образовался свежий собеседник.
— Давненько не заглядывала, — заметила Роза, с трудом поднимаясь с колен.
— Всего-то пару дней, — ответила я, усаживаясь на стул.
— Чем занимались? — светским тоном поинтересовалась Софья Августовна.
— В командировку ездила.
— Все картину ищешь? — подала голос из-за спины хозяйки Розы.
— Работа у меня такая.
— Не надоела? Хлопот-то сколько!
— Мне нравится, — ответила я и обратилась к Софье Августовне:
— Все спросить хотела… Как картина «Христос в терновом венце» попала в вашу семью?
Брови Софьи Августовны изумленно взлетели вверх, а улыбка медленно ушла с лица. Глядя мне в глаза, она холодно произнесла:
— Я уже отвечала на этот вопрос. Картина принадлежала моему отцу.
— Не хочу обижать недоверием, но это не совсем так. Изначально ею владел князь Батурин… — мягко сказала я.
— Совершенно верно! — нимало не смутившись, подтвердила Софья Августовна. — Картина действительно принадлежала ему. А после моего рождения он подарил ее моей матери. В знак любви.
— Князь Батурин?
— Конечно.
— Выходит, вы не дочь Мансдорфа? — бестактно уточнила я.
— Я ношу его имя, но я ему не дочь. Я дитя страстной, но грешной любви, — с пафосом проговорила Софья Августовна, потом грустно усмехнулась и уже серьезно пояснила:
— Барон, желая избежать скандала и просто по доброте своей, дал мне свое имя, но я ему не родная.
— Значит, он знал, что князь Николай и его жена, баронесса Мансдорф…
— Баронесса здесь ни при чем! — резко оборвала меня Софья Августовна.
— Как ни при чем? Она же ваша мать!
— Моей матерью была Екатерина Щербацкая.
— Я баронесса Мансдорф?
— Она приходилась моей матери кузиной. В молодости мать поссорилась с родителями и в гневе убежала из дома. Должна заметить, она была наделена страстным нравом, который не раз давал себя знать. Думаю, если бы не характер, ее жизнь сложилась бы иначе… спокойнее и без череды трагических событий. Ну, матери давно нет в живых, и не мне об этом судить… Собственных средств мать не имела, да и не могла незамужняя девица жить одна. В те времена это было просто неприлично, ее бы не поняли и не приняли в обществе, поэтому она поселилась в доме своей кузины.
— В качестве кого?
— Как близкая родственница, подруга, компаньонка. Помогала баронессе вести дом, следить за слугами. Днем составляла компанию на прогулках, вечером вместе с хозяевами принимала гостей.
— Она познакомилась с вашим отцом уже в Павловке?
— Да. Он часто бывал у Мансдорфов.
— Барон знал об их романе?
— Думаю, нет. Эти отношения тщательно скрывались. Вот баронесса была в курсе происходящего, но она любила мою мать и входила в ее положение. Желая помочь влюбленным и оградить их от пересудов, она часто отправлялась на прогулку в обществе матери, а тут в укромном уголке уже поджидал мой отец. Нужно сказать, что это было практически единственной возможностью для них побыть наедине. Но когда мать забеременела, баронессе пришлось все рассказать мужу.
— Зачем?
— Она просила его дать ребенку свое имя. Понимаете, тогда все было не так, как сейчас. Незаконнорожденный ребенок… какое будущее ждало меня и мою мать?
— И барон согласился!
— Да. Правда, не обошлось без скандала. Он очень гневался на жену, называл ее сводней, потакающей разврату… но, в конце концов, согласился. Мать с баронессой уехали в полтавское имение Мансдорфов, где через полгода она меня и родила. Когда они вернулись в Павловку, баронесса объявила, что я ее дочь.
— Родители продолжали встречаться после вашего рождения?
— Да, но баронесса уже устранилась от покровительства.
— Вы помните своего настоящего отца?
— Смутно, хотя мать рассказывала, что он меня любил и пользовался всякой возможностью увидеться со мной. Мне очень жаль, что он погиб раньше, чем я начала что-либо хорошо понимать. Его расстреляли.
— Я знаю. А как сложилась судьба ваших приемных родителей?
— Сразу после февральских волнений баронесса уехала за границу, в Италию. Барона к тому времени уже не было в живых. Трагическая история, и мне не хочется ее вспомнить.
— Вы не отправились вместе с баронессой. Почему?
— Во-первых, страстно любя моего отца, мать и помыслить не могла о том, чтобы разлучиться с ним навсегда. Во-вторых, баронесса не звала нас с собой. К тому времени ее отношение к моей матери изменилось.
— Теперь я понимаю, почему ваша матушка так дорожила картиной.
— Ничего ценнее у нее не было, — просто ответила Софья Августовна.
— Значит, вам приятно будет на склоне лет снова увидеть вещь, так много значившую для вашей матери, — сказала я, наклонилась к стоящему у моих ног футляру и, вытащив картину, торжественно водрузила ее на стол.
Я слышала, как восхищенная Роза громко прошептала:
— Нашла! Разрази меня гром, нашла! Ну молодец, девка!
Я все слышала и была искренне благодарна Розе за ее доброе отношение ко мне, но глаза мои были прикованы к Софье Августовне. Она глядела на картину останавливающим взглядом, а по лицу у нее медленно разливалась синюшная бледность.
— Возьмите. Это вам.
Теряя уверенность, я тихонько пододвинула полотно к лежащим на столе узловатым старушечьим рукам. В ответ она, будто испугавшись, резко отдернула их и спрятала под стол.
— Возьмите. Она ваша, — настойчиво повторила я.
— Нет. Не нужно. Я не хочу, — еле шевеля губами, проговорила Софья Августовна и ухватилась за ворот платья, словно он душил ее.
— Да почему? Неужели из-за проклятия? Так вы зря боитесь, к вам оно не имеет ни малейшего отношения. Когда ваша матушка произнесла его, она имела в виду совсем других людей. А у вас на нее все права.
— Чушь! Вы ничего не понимаете. О каких правах говорите? — натужно прохрипела Софья Августовна.
Роза, до того момента наблюдавшая за происходившим круглыми от удивления глазами, сорвалась с места и побежала к раковине. Трясущимися руками она набрала в чашку воды и, расплескивая ее от волнения на пол, поднесла хозяйке.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем к щекам Софьи Августовны снова прилила кровь, и она перестала задыхаться. И как только почувствовала себя лучше, так сразу же попросила Розу:
— Подай мою сумку, пожалуйста.
Та явно имела насчет всего происходящего собственное мнение, но спорить не решилась и беспрекословно выполнила просьбу. Сходила к шкафу. Вытащила старомодную сумку и, не говоря ни слова, положила перед Софьей Августовной. Непослушными руками старуха расстегнула замок и достала уже знакомую мне фотографию князя Батурина.
— Видите, что здесь написано?
Ее скрюченный палец гневно уперся в нацарапанные на картоне буквы. Я кивнула.
— Читайте! — приказала она.
— «Будь проклят», — покорно прочитала я.
— Вот с этого все и началось!
— Кто это сделал? Ваша мать? Он ее чем-то обидел?
— Мама здесь ни при чем. Это сделала венчаная жена князя, когда узнала о его измене. Неизвестный доброжелатель сообщил ей, что у ее мужа есть любовница и незаконнорожденный ребенок. Она в тот же день приехала в Павловку к моей матери требовать объяснений.
— Опрометчивый поступок. Довольно унизительно оказаться лицом к лицу с удачливой соперницей.
— Мне кажется, бедная женщина надеялась, что все, написанное в письме, окажется ложью. Но моя мать ничего не отрицала. Напротив, она даже бравировала своим положением. Нимало ни смущаясь, признавалась и в связи с женатым мужчиной, и в том, что имеет от него дитя. А когда разъяренная княгиня начала обвинять ее в распущенности, высокомерно заявила, что ей стыдиться нечего. Именно она, Екатерина Щербацкая, является настоящей женой князя Николая, потому что в основе их отношений лежит не расчет, а искренняя любовь. Князь перед Богом признал ее своей законной супругой и в подтверждение своих клятв подарил заветную картину. Охваченная отчаянием княгиня ничему не хотела верить и кричала, что все это подлая клевета и заговор против их с мужем семейного счастья. В ответ на эти причитания моя мать засмеялась и злорадно предложила пройти в соседнюю комнату. Когда княгиня Батурина увидела на стене «Христа в терновом венце», она потеряла над собой контроль. Забыв всякую гордость, она упала перед соперницей на колени и принялась умолять ее отказаться от князя. В ответ та только снисходительно улыбалась. Когда ее слова и доводы были исчерпаны и больше сказать было нечего, княгиня поднялась с колен и, глядя матери прямо в глаза, прокляла и ее, и все ее потомство до седьмого колена…
