Александр Щелоков - Крысы в городе
— Дело мы вам найдем, — она засмеялась. И неожиданно сменила тему: — Вы с Фроськой давно схлестнулись?
Вопрос неприятно задел Лекарева.
— Мы не схлестнулись, — сказал он хмуро. — Я ее люблю.
Улыбка Дарьи Петровны померкла.
— Аж завидки за Фроську берут. Мне мой Корней никогда не говорит «люблю».
— Мало я тебе говорил всяких слов? — пытался оправдаться хозяин.
— И-и, когда то было! Правда, все больше «давай», разве не так?
— Погодь, погодь, поживут молодые с наше, и тоже все пойдет как у всех — без слов. А «давай» и они сказывают.
— Ладно, — хозяйка перешла к делу. — Сейчас располагайтесь. Потом пообедаем. И одна просьба к вам, Георгий. Не открывайтесь соседям, кто вы есть.
— В смысле? — Лекарев не понял, что имела в виду хозяйка.
— Что вы милиционер.
— Почему?
— Не любят вашего брата у нас в селе.
Проглотив обиду, Лекарев поинтересовался:
— Почему же такое?
— По многому, — ответил хозяин. — Разных причин достаточно.
— Назови хоть одну.
— Поживешь с нами, увидишь. Тутошние менты не закону, а деньгам честь отдают. Господину Гуссейнову, например.
— Какому Гуссейнову?
— Видел особняк на окраине? Вот там и будет жить новый хозяин русских земель. Он ждет закона, когда землицу продавать начнут. И купит все вокруг с потрохами.
— И вы станете спокойно смотреть?
— Георгий, — вмешалась в разговор хозяйка, — Корней не хотел спорить. Мы просто просили вас не говорить, кто вы.
— Все, договорились. Буду молчать.
— Лучше, если ответишь, что прапорщиком служил по контракту, — подсказал Корней. — Ранен в Чечне. Это хорошо будет…
Вечером Лекарев решил пройтись, посмотреть село. Оно оказалось на удивление похожим на множество таких же, разбросанных на просторах России. Дома вытянулись порядком по краю глубокого оврага. Здесь из-под земли били ключи, и у жителей никогда не возникало трудностей с водой. По дну оврага ручей тек к большому озеру. Единственное неудобство для селян — приходилось таскать то пустые, то полные ведра вниз и вверх по крутому склону. Попытки копать колодцы успеха не имели. Водоносный слой лежал глубоко, и добраться до него не удавалось.
Несмотря на раннее время, улица была пустынной. Только у бревенчатого дома с пятью окнами по фасаду, с высокой, блестевшей новым цинком крышей, с большим сараем на задворках стоял крепкий старик с бородой и курил.
— Здравствуйте, — сказал Лекарев, помня особую деревенскую вежливость.
Хозяин подошел к штакетнику.
— Здравствуйте. Надолго к нам?
— Отпуск здесь решил провести.
— Это пользительно. Раньше к нам отпускников из Придонска навалом наезжало. Теперь приток поиссяк. Вы, должно быть, единственный. У кого встали?
— У Дарьи Петровны.
— У Корнея, значит. Он мужик хозяйственный. А я Урусов. Тарас Тимофеевич.
Старик вышел за ограду. Смел ладонью со скамейки, стоявшей у калитки, невидимую пыль.
— Садитесь, побалакаем. Покурим.
Лучшие философы российской современности находятся не в академиях и институтах, а проживают в деревнях и селах. Здесь они не связаны обязанностью за скромную зарплату угождать политике, подлаживаться к правителям, а посему обо всем судят здраво и оригинально, с глубоким проникновением в суть вещей, в прошлое, настоящее и будущее. Лекарев заметил это давно, ему всегда доставляло удовольствие слушать рассуждения деревенских мудрецов, особенно если их обременяли старорусские бороды, право носить которые у крестьян не рискнул отобрать даже сам Петр Первый.
Тарас Тимофеевич Урусов оказался именно таким философом. До ушей заросший бородой, которая компенсировала обширную плешь на голове, он даже внешне выглядел мудрецом.
— Слыхал, будто у вас там в Москвах опять Гробачев в президенты нацелился?
— Горбачев? — задав вопрос, Лекарев хотел поправить старика, не обижая его.
— Ну, я и говорю — Гробачев. Так что, он в самом деле намыливается?
— Вроде бы.
— Дает, голозадый! Во дает! — Урусов восхищенно ахнул. — Ни стыда, ни совести. Вроде нашего Ермила Таратайкина. Выставляться — так в полном обозрении.
— Кто этот Ермил?
— Был у нас в совхозе мужик. Здоровый, сила в нем как у трактора. А в башке — пробка. Ни бум-бум. До чего не мог умом дойти, силой дожимал. Однажды решился на спор быка поднять. Конечно, спорил с большой поддачи. Подлез он, значит, под брюхо скотине, под напружился, и враз у него пояс на портках лопнул. Они и свалились. Народу вокруг собралось много: как же, Ермил мир удивлять собрался. А он в аккурат всем и выставил голый зад на обозрение. Бабы в лежку. Мужики животы рвут. Но с кулаками ни на кого не кинешься: портки поддерживать надо. Так потом Ермил из села и съехал.
— Какая ж мораль?
— Ты что, не понял? Если один раз при всем народе поднатужился и предстал перед миром без порток с голым задом, то вдругорядь уже не выставляйся. Признали тебя лучшим германцем, вот и мотай нах хаузе, дёр швайнехунд!
Где— то за лесом заунывно заревела сирена. Лекарев насторожился.
— Что там у вас? Военные?
— Были. Теперь другие поселились. Вроде бы карташовцы.
— Хозяйство какое-нибудь?
— Да нет, скорее тюремщики. Держат их за забором, а чем они там занимаются, нам не ведомо. Стрельба, конечно, слышна. С военными у нас проще было: брали молоко в деревне, покупали зелень. Теперь все окончилось. На заборах по всей колючке понавесили объявления: «Частное владение. Стреляют». И все тебе.
— И как к этому в деревне относятся?
— Боятся. Промеж себя говорят: «банда».
— Неужто никто ничего не знает? — В Лекареве взыграло милицейское любопытство.
Урусов подумал.
— Лично я — нет. Но, как говорят, туда Псих вхож.
— Кто этот псих?
— Яшка Лопаткин. — Сказано это было таким безразличным тоном, словно речь шла о человеке, которого все хорошо знают.
— Он что, в самом деле того?
— Кто знает? — Урусов пожал плечами. — Теперь кто может определить? Раньше вроде был мужик как мужик. Побывал на афганской войне. Вернулся с чудинкой.
— В чём это выражается?
— Кто его знает, — ответил Урусов любимыми словами.
Село не город. С Психом Лекарев познакомился на четвертый день. С утра он ушел на озеро. Берег был пустынен на всем протяжении, которое охватывал глаз. Лекарев постелил на траву половичок, разделся и прилег: хотелось немного обветрить тело, согреть на солнышке нывшую рану.
Он лежал в одиночестве минут двадцать и вдруг услыхал шаги приближающегося человека. Поднял голову. Увидел мужчину, не брившегося по крайней мере дня три. Рыжая щетина на щеках и подбородке ярко блестела.
— Привет, — сказал Рыжий. Подошел и присел рядом на траву.
— Привет, — отозвался Лекарев с той же ленью в голосе, что и подошедший мужик.
— Отдыхаем? Это хорошо. — Рыжий говорил как учитель, одобрявший поведение примерного ученика. — А это у тебя откуда? — Он указал пальцем на раненое плечо.
— На гвоздь напоролся. — Лекарев не был склонен к задушевным беседам.
— Давай-давай, свисти! — Рыжий задрал рубаху, и на пузе, лишенном жировых отложений, Лекарев увидел большой неровный рубец. — Уж я-то гвоздя от язя отличить умею. Пуля?
— Осколок, — соврал Лекарев.
— Хорошо, — одобрил Рыжий.
— Чего ж хорошего?
— Хорошо, что ранетый, а не убитый. Ты ведь у Корнея поселился? Прапор из Чечни. Так?
— Раз все знаешь, чего спрашивал?
— Проверка на вшивость. — Рыжий был доволен.
— Сам-то где поцарапал пузо?
— Афган, будь он проклят!
За лесом заныла сирена. Гукнув два раза, смолкла.
— Что там у вас орет? — спросил Лекарев. — И без того тошно.
Рыжий засмеялся.
— Пока это так — бирюльки. А вот заорет по— настоящему, кое-кому, без понта, тошно станет.
— Не понял.
— А может, и не надо? Меньше знаешь — крепче спишь. Лекарев сделал безразличное лицо и прикрыл глаза.
— Мне в конце концов все равно. Но коли орут на всю округу, значит, хотят, чтобы все слышали.
Рыжий промолчал. Посидел немного. Встал.
— На всякий случай, будем знакомы: Лопаткин Яков. В случае чего — заходи. Где живу, у Корнея можешь узнать.
Два дня спустя, когда Лекарев совершал вечернюю прогулку, к нему подошел Лопаткин.
— Привет, прапор! — И без предисловий: — Хочешь, завтра свожу тебя…
— Куда?
— На Кудыкину гору сирену вблизи послушать. Лекарев прекрасно понимал — им заинтересовался кто-то из тех, кому служит Псих. Почему и с какой целью? Если верить деду Урусову, то на территории бывшей военной базы обосновались карташовцы — боевики-националисты из отряда, созданного неким Карташовым. Насколько было известно Лекареву (вплотную он с этим не сталкивался), карташовцы вербовали бойцов из людей, потерявших надежду устроить жизнь в обществе, которому со своим боевым опытом они оказались не нужны.
Конечно, можно было бы сразу отказаться от предложения Психа и положить конец разговорам. Зачем совать голову в петлю, конец которой находился неизвестно в чьих руках. Но натуру переделать трудно, а у Лекарева она была авантюрного склада.
