Питер Устинов - Крамнэгел
— Весь этот треп я от вас уже слышал раньше, — грубо перебил его Крамнэгел, — вы мне даже говорили тогда, что я, видно, болен, потому как не хочу лететь тринадцатого числа. Так вот что я вам скажу: потемки человеческого разума меня не касаются и не интересуют, меня интересуют активные действия, таким уж я всегда был, таким и помру — но только не в газовой камере, а в открытом бою с оружием в руках. Только… — Он помолчал. — Только я пока не собираюсь помирать, мне еще кое-кого нужно самому сперва убить. А потом и пожить немножко.
— Убить? — безучастно спросил Арни.
— Убить. Завтра вечером. На открытии стадиона. Там ведь все будут, верно? И Эди, и Ал.
— Вы хотите убить Эди?
— С чего вы взяли, что я хочу убить Эди? Эту жалкую глупую сучонку? Я не намерен убивать людей, чтобы избавлять их от их собственных несчастий. Если они такие жалкие и несчастные, то, наверное, того и заслуживают, и кто я такой, чтобы класть их несчастьям конец? Что же до Карбайда, то мелкие счеты я так не свожу. С меня хватит того, что он схлопочет по первое число за плохую организацию охраны. Нет, сэр, если уж Крамнэгел берется убивать, то впредь он будет убивать людей на самом верху.
— На самом верху?
— Вот именно. Я не желаю тратить пули на всякую сволочь вроде Реда Лейфсона. Когда-нибудь он захлебнется собственным ядом и утонет в нем. Я не стану охотиться даже на такое жулье, как мэр Калогеро, — рано или поздно его прикончит либо Шиллигер, либо Роттердам, либо Тортони, либо какой-нибудь из подпольных синдикатов. Матч начинается ровно в восемь, так? Губернатор штата Дарвуд Макалпин пожмет руки игрокам обеих команд и откроет памятную доску. Так вот, позвольте вам сообщить, что на свое место он уже не вернется. И матча ему не видать, потому как он умрет.
— О боже! — в ужасе вскричал Арни. — Но что он сделал вам плохого? Ал Карбайд — еще могу понять…
— Этот сукин сын вручил мне билеты для кругосветного путешествия, так ведь? — устрашающе напряженным голосом перебил его Крамнэгел.
Ход мыслей Крамнэгела внезапно открылся Арни, как вдруг открывается исследователю мир, никому доселе не известный. Он лежал перед ним, ярко освещенный и четко видимый, и хотя в нем было слишком много деталей, чтобы усвоить их все сразу, в общих очертаниях не могло быть никаких сомнений, а остальное легко угадывалось.
— Вы вините во всем его…
— А где он? Сидит в своем кабинете или скорее всего потягивает коктейли у своего домашнего бассейна, пока в Городе убивают не тех, кого нужно, и не на тех, на кого нужно, сваливают вину. Я пристрелю этого мерзавца. Арни, а затем объявлю о временном помрачении ума. Вот здесь-то вы мне и понадобитесь.
Арни почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.
— Я не советую вам действовать подобным образом, Барт, право, не советую.
— А я к вам не за советом пришел. Вы всегда охотно выручали людей, которые насиловали малолетних детей, вы выручали убийц-педерастов и всяких прочих психов. Теперь моя очередь. Я ведь выпал из общества, вы не забыли, Арни? И вы поможете мне избежать приговора за убийство — это все, чего я прошу у вас и у Шпиндельмана.
— Шпиндельман? Да он никогда в жизни…
— Вы что, смеетесь? По-вашему, он откажется защищать начальника полиции, обвиняемого в убийстве губернатора штата? Да это ведь и есть одно из тех дел, за которые он берется не ради денег. Тут уж дело верное — вопрос его славы. Лучше не придумать — человек служил Городу верой и правдой почти что тридцать лет; служил настолько хорошо, что Город устроил ему чествование, на котором вручили памятный адрес и билеты в кругосветное путешествие, да еще первым классом, а не каким-нибудь туристским или чартером. Так вот, с тем же самым человеком несправедливо обошлись за границей, он возвращается обратно и видит, что его любимый Город превратился в помойку, в вертеп, где процветают коррупция, насилие, взяточничество — дальше можете продолжать сами. Так как же он поступает? Да очень просто — честно, по-настоящему, по-американски, — причем, заметьте, только потому, что он против насилия, взяточничества и воровства; поскольку все от него отмахиваются, он убивает этого чертова губернатора, чтобы привлечь внимание ко всем здешним безобразиям.
— Послушайте меня, Барт…
— Переведите все это на первосортный английский язык, и ваше дело в шляпе.
— Вы хотите подменить собой закон?
— А разве Иисус Христос спрашивал разрешения в муниципалитете, чтобы изгнать торгующих из храма? Нет, сэр, не спрашивал. Ему просто повезло, что тогда еще не было винтовок.
— Барт, — настойчиво сказал Арни. — Вам нужно на время уехать отсюда.
— В Колорадо-Спрингс? Слышал уже. Не пойдет.
— Я могу положить вас в больницу.
— Это пожалуйста, но только послезавтра. С удовольствием у вас полечусь.
Арни решил попробовать иной подход:
— Я ведь понимаю, что вы все это говорите не всерьез, Барт. Не понимаю только, за что вы мстите мне. Довольно жестоко с вашей стороны — у меня не такое уж здоровое сердце. — Он прикрыл его руками. — У меня был приступ, пока вы отсутствовали, врачи говорят, мне не так-то много осталось жить.
Неожиданно для Арни Крамнэгел вскочил и затряс его, как тряпичную куклу.
— Ты добьешься моего оправдания, Арни. Ты и Шпиндельман. Вы оба добьетесь этого. А своему сердцу ты велишь подождать, пока не кончится мой процесс. Ты дал мне обещание, и ты его выполнишь, ясно? Скажешь, что я был не в своем уме, когда убивал губернатора, а потом я, значит, поправлюсь, благодаря твоему лечению и твоим лекарствам. Это будет чудесное исцеление, одно из самых больших чудес в истории медицины. И оно прославит тебя. Тебя и Шпиндельмана. Ты только подумай об этом. Если вам нужен продажный судья, найдите его… Вы же всех их знаете. Не мне вас учить. Сделайте так, я потом заплачу вам за это.
— Вы мне заплатите? Как?
— Я напишу книгу. Книгу о своей жизни. Можете рассматривать весь этот эпизод как начало рекламной кампании для моей книги. Мне-то самому и строчки написать не придется — я выяснил еще в Англии. Лишь продам свое имя, а все остальное за меня сделают. Я даже не читал своих чертовых мемуаров; все, что мне пришлось делать, — это просто жить своей жизнью. А потом по книге поставят фильм — и вот он я, во всех журналах, пожимаю руку актеру, исполняющему роль Большого Барта.
Арни хотел высмеять Крамнэгела, но ядовитое красноречие отказало ему. Ведь примеров подобного рода множество. Кэрил Чессмен,[32] скажем, продержался так долго, что читающая публика успела привыкнуть к нему и стала протестовать против беспричинной казни выдающегося литературного таланта. Так называемый сладкий аромат удачи уже щекотал ноздри Крамнэгела. А ведь если бы не эта двуличная Далила — Эди, он уже тратил бы свои гонорары. Арни сделал последнюю попытку заговорить с позиции человеческого достоинства и прочих добродетелей, которую человек обычно занимает, когда остается наедине с собой.
— Барт, — сказал он, — я тоже вижу, какие безобразия творятся вокруг…
— Но вы привыкли мириться с ними…
— Я вовсе не это хотел сказать, Барт. Я дал вам высказаться. А теперь, по справедливости, дайте высказаться мне.
— Пожалуйста. Я только должен напомнить вам, что вы торопитесь на ужин, Арни. Вроде бы важное дело.
— Можно ли думать об ужине, когда человек в беде? — солгал Арни.
— Вы начинаете понимать мою точку зрения…
— Это всегда была и будет моя точка зрения. Это больше, чем точка зрения, Барт, это принцип врачебной этики.
— Отлично звучит, Арни. Только не тратьте таких высоких слов на меня. Приберегите их для присяжных.
— Никаких присяжных не будет, Барт. По той причине, что не будет преступления. Все, что вы мне сейчас изложили, объясняется просто: вы несчастны, озлоблены и разочарованы. Я понимаю почему — и, поверьте мне, все это излечимо. Но зачем же вымещать наболевшее на стране, которая дала вам возможность стать тем, кем вы стали, и пачкать ее имя оскорбительными комментариями, которые вызовет ваш поступок? В нашей великой стране каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок имеют возможность выбора между честным поведением и преступлением, между прямой дорогой и кривой, между правильным образом действий и ошибочным. Это и есть цена и беда той свободы, которой мы наслаждаемся, и на каждом перекрестке мы должны останавливаться и вновь обдумывать свой выбор. Сейчас на таком перекрестке оказались вы. Ради бога, Барт, и ради всех нас не сделайте неверного выбора.
Крамнэгел окинул его взглядом, в котором жалость сочеталась с симпатией.
— Чушь собачья, — сказал он.
— Вы даже не считаете нужным удостоить меня возражением? Но разве вы не обязаны мне ответить?
— Чушь собачья, — повторил Крамнэгел. — Вот вам весь мой ответ. Вы пытаетесь поделить общество на плохих людей и хороших… Все вы так пытаетесь сделать, я знаю. Хотите, я вам кое-что скажу? Хорошие люди — они и есть плохие. Подумайте-ка над этим. Поразмыслите. Здесь — корень ошибки. Нет у нас выбора. И демократии никакой тоже нет. Да, конечно, законом вертят люди — не те люди, какие нужно, — но это вовсе не значит, что мы свободны. Размахивайте американским флагом, и вам все сойдет с рук, даже убийство — я же сам видел. А вот оденьтесь буддистом, и черта лысого у вас будет шанс уцелеть. Чтобы разоблачить весь этот цирк, нужно второе пришествие Христа — пусть он только сюда сунется и попросит себе праведного суда… Да он, наверное, не раз уже возвращался, у него, наверно, уже в привычку вошло являться сюда, как у бродяги на пляже входит в привычку время от времени пробовать воду. Так вот что я вам скажу, Арни, — за эти две тысячи лет она ничуть не потеплела. Теперь отправляйтесь на свой ужин, а то опоздаете. Не забывайте, вы ведь человек хороший, а хорошие люди всегда точны. Я не хочу, чтобы были неприятности.
