Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Отец однажды рассказал ей одну историю — в те дни, когда она еще сидела у него на коленях. Историю Гензеля и Гретель. И Люсинда пришла в ужас. Эту несчастную старуху сварили заживо! Глаза Гитлера заставили ее вспомнить об этой истории. Они были как два глазка, за которыми бушевало печное пламя.
Но тут сыграла свою партию Гели; это была роль кокетливой простушки, и Люсинда подумала, что, возможно, сперва ошиблась, что на смену страшной сказке должна прийти самая банальная любовная история. Что Адольф всего лишь очередной кобелина, которому нравится вилять хвостом. О Господи, но как Гели может — пусть даже и невинно — флиртовать с человеком, у которого такие бледные безволосые ноги! Хотя колени, пожалуй, неплохи.
От Люсинды не ускользнуло, сколь внимательно Анжела смотрит вслед удаляющимся Гитлеру и Гессу. Нечто в Анжеле, в том, как она хлопотала с подносом, напомнило Люсинде собственную мать. Те же покатые плечи, те же глубокие складки в углах рта, появляющиеся после того, как она узнавала об очередной отцовской глупости. Люсинда, сама того не желая, вызвалась помочь Анжеле, вызвалась разделить с нею ее бремя.
Карл проводил их глазами, вид у него был озадаченный, просто недоумевающий. Вот и отлично! Пусть вспомнит, что его заводная игрушка в силах передвигаться и сама по себе.
Анжела кивком головы показала, какой из коридоров ведет на кухню. Голос ее брата, истошный и в нормальных условиях, сейчас, в разговоре по телефону, захлебывался яростью. Что-то о политике, что-то насчет партийных дел в Мюнхене. Люсинда зажала уши.
— Наш маленький дом, — мягко, словно извиняясь за крик брата, сказала Анжела, — наверняка показался вам чересчур скромным, фройляйн Краус. Да у вас и слуг, наверное, много…
— Только не при Карле. Они его нервируют.
Всю кухню заполнял запах масла, словно солнечный свет благоухал в окне. Большая чугунная печь, медные щипцы… Люсинда поневоле улыбнулась.
— Как мило. Чертогами демона не назвать!
— Да, мой брат без ума от всякой старинной утвари. — Анжела приняла у Люсинды поднос. — Дом и очаг. Он старомоден и сентиментален.
— И как это любезно с его стороны… ну, я хочу сказать, что вы живете одной семьей.
— Разумеется. Мы с Гели очень благодарны Адольфу, что он принял нас к себе после того, как умер мой Лео. — Она принялась переставлять чашки и сахарницы. — А вы не хотите кофе? Адольф не одобряет этого напитка, но гостям он иногда нравится, когда Адольфа… то есть когда они одни.
Мягкая, но властная манера, с которой держалась Анжела… вот она набрала воды… вот поставила кофейник на огонь… совсем как мама. Та же негромкая и чуть гортанная болтовня, словно ее пугает молчание. О новой квартире («на Принцрегентштрассе, не больше не меньше!»), куда Гитлер собирается переехать вместе с ними. Конечно, он и от этой усадьбы отказываться не желает, но ведь, сами понимаете, становится все холоднее…
— И там так много места! У Гели наконец появится своя комната.
Люсинда приняла дымящуюся чашку, поблагодарила — и дальше слова полились как бы сами собой.
— Мне кажется, фюрер умеет добиваться того, чего захочет. Сперва обзавелся куколкой, потом кукольным домом, чтобы было где жить куколке.
О Господи! Где Карл, когда она нуждается в его помощи? Может, она сейчас сделает глоток — а кофе окажется отравленным! У Анжелы полное право впасть в ярость. Но вместо этого та посмотрела на Люсинду повинно, хотя как бы издалека.
— Не думаю, что он хочет ее обидеть, — осторожно выбирая слова, сказала Анжела.
В кабинете Гитлер с прежней силой харкал мокротой и желчью.
— А мужчины никогда не хотят этого поначалу, — возразила Люсинда.
Анжела вытерла руки о передник, потеребила развязавшиеся тесемки.
— Он не похож на других мужчин. Адольф еще совсем маленьким заставил нас всех поверить в это. Всех, кроме, пожалуй, отца. — Она подняла голову к потолку. Из кабинета на втором этаже гремел голос Гитлера. — Я за него молюсь, знаете ли. За него и за мою Гели.
— Что ж, конечно… — Люсинда встрепенулась, поняв, что ее слова звучат фальшиво. — Я-то в Бога не верю, — призналась она. — Но моя мать была верующая.
Какое-то время они поговорили о том, кто откуда и из какой семьи родом.
— Я плохо помню мать, — сказала Анжела. — я была еще маленькой, когда она умерла. Но Клара, мать Адольфа, относилась ко мне как к собственной дочери. Бедный Адольф, он ее так любил. — Потупив взор, она начала было раскладывать столовые ложки, затем отодвинула их вместе с супницей в сторону. — Клара, знаете ли, доводилась нашему отцу племянницей. Так что я не вправе пенять Адольфу за его чувства к Гели. Мне кажется, это, возможно, у него в крови. — Она посмотрела на Люсинду чуть ли не с вызовом. — Или вы считаете, что Адольф и моя Гели попадут в ад?
Кажется, она произнесла это на полном серьезе. Подожди, пока Карл… хотя нет, тут было нечто глубокое, нечто сокровенное.
— Прошу прощения, фройляйн Краус, я вас напугала. Мне не следовало этого говорить.
— Нет! — Люсинда подумала о пакостных привычках отца и чуть было не расхохоталась. — Нет, отнюдь.
— В поисках ответов на свои вопросы я чего только не перепробовала. Мне бы хотелось больше походить на Адольфа. Он-то не ведает никаких сомнений. Он говорит, что на священников ему наплевать. Раз уж наш отец сумел с ними договориться, так с какой стати беспокоиться? — Анжела тревожно посмотрела в сторону кабинета. — Адольф, к сожалению, неверующий. Да и никогда не верил. — Она подлила Люсинде горячего кофе. — Как-то, не так давно, я пошла послушать одного проповедника. Вы что-нибудь слышали о Святых Последних Дней? У них появилась миссия в Мюнхене. Адольф куда-то уехал, а я однажды вечером туда отправилась.
Собственная откровенность, казалось, немного пугает саму Анжелу. Люсинда, подавшись к ней, погладила ее по руке.
— Мормоны? Вы говорите о мормонах?
Испуганно кивнув, Анжела поднесла палец к губам.
— Там я и услышала дьякона Сполдинга. Какая душевная теплота, какое понимание! Он окутан ими, как облаком. — Она покраснела, отвернулась. — Что вы обо мне можете подумать, фройляйн Краус! Да ведь и мои взаимоотношения с верой складывались всегда непросто. Но, мне кажется, слушая его, я начала кое-что понимать.
Люсинда попыталась хоть что-то уловить из проповеди Сполдинга в пересказе Анжелы. Речь шла об ангелах, трубящих в трубы, о золотых скрижалях Воскресения и о потерянном колене Израилевом. Ничего удивительного, что Анжела боится и заикнуться об этом в присутствии брата! Что касается самой Люсинды, она кое-что знала о мормонах, секта искала новых сторонников в Германии уже на протяжении нескольких лет. Главным образом, Люсинда слышала грязные байки о том, скольким женщинам приходится у мормонов спать под одним кровом.
— Не знаю, насколько всему этому можно верить, — угрюмо произнесла Анжела. — Но дьякон Сполдинг утверждает, будто наши возлюбленные могут получить у Господа прощение даже после того, как они покинут этот мир. Даже если нас за грехи отправят в адский огонь, наши дети на земле могут окрестить нас заново и тем самым снискать для нас Его милость.
— Да, это было бы неплохо, — спокойно сказала Люсинда. — А правда, что мормоны практикуют многоженство?
Анжела явно расстроилась, затем постаралась занять руки мытьем посуды. Люсинда в этот миг была готова сквозь землю провалиться. Она взяла какую-то кастрюлю, предложила оттереть ее — все что угодно, лишь бы заслужить прошение.
— Послушайте, — в конце концов сказала она. — О таких вещах с актрисами просто нельзя разговаривать. Если я беседую с Богом, то только потому, что Карл вписал монолог в сценарий.
Они обе рассмеялись, хотя Анжела сразу же затихла, услышав шум приближающихся шагов. На пороге появился Гитлер.
— Ага, я так и знал, что дамочкам захочется уединиться. — Казалось, ему необходимо находиться в центре внимания в любой компании, даже в этой. — Вы остаетесь на ужин, фройляйн Краус?
— Не думаю, мой фюрер. Нам надо выехать еще до сумерек. Но эти вопросы вы решайте с Карлом.
Гитлер хмыкнул, взгляд его стал двусмысленным.
— Вот именно этим я и займусь. — Он шутливо потянул Анжелу за край передника. — Хватит тебе хлопотать! Идите на воздух, обе! День слишком хорош, чтобы терять его понапрасну.
Повинуясь, они пошли следом за ним по всему дому, а Гитлер выгнал на террасу и Гесса, и даже сопротивляющегося Мориса. Анжела старалась держаться в тени, но не отходила ни на шаг от Люсинды. Все остальные гости и хозяева к тому моменту, как две женщины вышли на террасу, уже толпились вокруг Гитлера. Эта окультуренная корова фрау Вагнер, Хануссен, Гесс, Морис, Карл и, разумеется, Гели.
Люсинда почувствовала укол ревности. Поглядите-ка на Карла! Его некрасивое, но значительное лицо привлекало к себе внимание в любом обществе, но только не в этом. Он как-то выцвел, стушевался, удостоил Люсинду лишь мимолетным взглядом. Ей не понравилось это ощущение: связка Гривен — Краус, набранная на афише петитом, среди других второстепенных персонажей.
