Светлана Климова - Ангельский концерт
— Тогда, может быть, вы объясните мне, что натолкнуло вас на мысль о том, что мои родители стали жертвами преступления?
Я был предельно краток.
— Осмотр дома на Браславской. Некоторые детали, которые упустило следствие, — о собаке я умолчал. — Косвенные улики, наблюдения соседей. Но этого недостаточно. Даже если бы мне удалось полностью доказать факт преступления и добиться пересмотра дела, установить исполнителя при таких обстоятельствах практически нереально. Я имею в виду процессуальную сторону вопроса. Что касается человеческой… Записи, которые оставили ваши родители, полностью опровергают версию самоубийства. Там много личного. — Я кивнул на сверток, все еще лежавший на столе. — Возможно, кое-что окажется для вас более понятным, чем для меня.
Тут я лукавил, однако выкладывать наши с Евой соображения насчет призраков и их роли в жизни семьи Везелей в мои планы не входило.
— Я понимаю ваше облегчение, Анна Матвеевна, — продолжал я, — после того как Галчинский обратился с просьбой именно к вам. Если не ошибаюсь, Константин Романович был близким человеком в доме еще тогда, когда был жив ваш дед, он сыграл роль… ну, скажем, доброго ангела-хранителя. Вы никогда не замечали, что между ним и вашей матерью существуют какие-то особые отношения?
Анна быстро взглянула на меня и сейчас же отвела взгляд.
— Что вы имеете в виду? — спросила она. — Для меня он всегда оставался одним и тем же — другом семьи. Он больше возился с Павлом, чем со мной, но я об этом не жалела. Наши миры не пересекались, не говоря уже о том, что я была девчонкой, а он пожилым человеком, ученым. Это уж потом, когда я стала врачом, мы не раз оказывали друг другу услуги… Что касается мамы…
Она замолчала — на пороге возник младший Муратов, потомок Везелей и Кокориных. Потомок жалобно произнес:
— Мам, мы сегодня собираемся ужинать?
Анна встрепенулась.
— Скоро, — сказала она. — Буквально сейчас. Я позову, Митя.
Парнишка скрылся. Анна спросила:
— Вы поужинаете с нами, Егор?
Не думаю, чтобы она была настолько недогадлива или ненаблюдательна, но касаться личной жизни своей матери Анна определенно не хотела. Поэтому мне ничего не оставалось, как принять приглашение — дома никого, в пустом холодильнике сплошные торосы, а жена моя в данный момент возносит Всевышнему молитвы о том, чего я никогда не узнаю.
Пока женщина хлопотала у плиты, я прихватил пепельницу и вышел на балкончик. Там, в обществе серого исландского свитера знаменитого хирурга мне почему-то стало грустно, и я представил саркастическую ухмылочку Сабины Георгиевны Новак в тот момент, когда они с Евой поднимаются по стертым ступеням единственного в городе католического храма и Сабина произносит: «Голубушка, даже не спрашивайте меня, когда я здесь была в последний раз. Страшно подумать! Вот вам судьба — и все так просто!»
Анна накормила нас ужином, состоявшим из копченых куриных крыльев, разогретых в микроволновке, спагетти и наспех нарубленного салата. Мите полагался чай со сливками, а для меня на столе появилась початая бутылка красного «Саперави». Анна тоже выпила полбокала, и ее напряженное лицо слегка порозовело.
Я помог убрать со стола, на посуду она махнула рукой, и мы вернулись к прерванной беседе. Галчинский больше не упоминался, и я не стал настаивать, но на всякий случай поинтересовался:
— Скажите, Анна Матвеевна, в последнее время никто не пытался вас расспрашивать о прошлом семьи Кокориных?
Вопрос ее не удивил — она как будто его ждала. Что-то переменилось, и теперь Анна уже могла говорить о том, что случилось в доме на Браславской, не пересиливая себя и не мучаясь.
— Я не назвала бы это прямыми расспросами, хотя… Почему-то эта встреча мне запомнилась. — По ее лицу проскользнуло и исчезло выражение досады. — Спустя неделю после похорон на прием ко мне записался… к сожалению, не запомнила данных… одним словом, господин лет тридцати, который, как бы это помягче выразиться, не слишком мне приглянулся… — Я неожиданно уловил интонацию ее матери, не раз возникавшую в дневнике, и не смог сдержать улыбку. — Он привел с собой мальчика — то ли сына, то ли племянника. Ребенок выглядел странно заторможенным, с жуткой формой экссудативного диатеза — лет сто пятьдесят назад это называли золотухой. Оба дождались своей очереди и вошли в кабинет. Господин сразу же повел себя демонстративно — был говорлив и как будто чему-то все время радовался, в отличие от ребенка. Излучал, так сказать, свет всем своим отлично выбритым лицом. Я начала заполнять формуляр на мальчика, так как он попал к нам впервые, и стала задавать мужчине вопросы, но тут заглянула какая-то дама и вызвала в коридор медсестру. Замечу, что я совершенно не терплю, когда во время приема больного мне мешают. Едва Леночка вышла, этот господин мгновенно перестал сиять, навалился на стол и вполголоса произнес: «Анна Матвеевна, вам известен адрес Шпенеров в Германии?» И уставился мне прямо в лицо своими блестящими, похожими на спелые каштаны глазами без зрачков…
Я перестал дышать.
— …«А кто это?» — спросила я. Он не ответил и продолжал меня гипнотизировать. Наконец он сказал: «Друзья Нины Кокориной, вернее — ее отца. Разве родители вам ничего о них не рассказывали? Ваш дед, Дитмар Везель, родился в Москве, в Лефортово, у него был близкий друг — пастор Шпенер. Прежде чем их семейство отправилось куда-то в Германию, пастор приезжал сюда повидаться с вашей покойной матушкой. Не могу поверить, что ваши родители не поддерживали с ними связь!» Я хотела спросить, кто он такой, этот бесцеремонный тип, но от растерянности пробормотала: «Моему деду было бы сейчас больше ста лет. Полагаю, что пастору Шпенеру никак не меньше. Скорее всего, он давно умер». «Вам об этом Нина Дмитриевна сказала?» — оживился господин. «Мама никогда при мне этого имени не произносила», — отрезала я. «А Матвей Ильич?..»
Тут вернулась Леночка, и он выпрямился, как ни в чем ни бывало отвел взгляд и потрепал волосы ребенка. Мальчик раскачивался у него на коленке, и господин этот его как бы придерживал. Я посмотрела на кисть мужчины — небольшая, крепкая, волосатая с тылу рука, на коротком мизинце — золотая печатка с изображением скорпиона…
— Слегка вьющиеся темные волосы, зачесанные назад и схваченные на затылке резинкой, крупный нос, музыкальные уши… — перебил я Анну.
— Насчет резинки не помню, остальное сходится, — мрачно заметила она.
— И что же дальше?
— Да ничего. Ребенка я осмотрела, выписала направления на анализы и к ларингологу — у него вдобавок оказались аденоиды и гнойный отит. Эта история что-то проясняет?
— Нет, — отмахнулся я. — Забудьте, Анна Матвеевна. О Шпенерах вы кое-что прочтете в дневнике матери. Скорее всего, вас посетил дальний родственник, обиженный при разделе наследства.
Не мог же я сказать Анне, что у нее побывал не кто иной, как Олег Иванович Соболь, лидер церкви «Свет Истины», в прошлом — мелкий посредник между региональными политиками и криминалитетом, и бог весть кто еще. Весь спектакль с больным ребенком был разыгран в точности в той же манере, с которой я имел сомнительное удовольствие познакомиться пару лет назад, еще в бытность адвокатом. Но при этом я был уверен, что ни к пастору Шпенеру, ни к семье Кокориных этот человек не имеет ни малейшего отношения, и логично было бы спросить: зачем он приходил? И если Соболь всего лишь выполнял чье-то поручение, кто его послал или нанял?
Тут подал голос мой мобильный, и мне пришлось извиниться. Анна вышла к сыну, а я спросил в микрофон:
— Ты дома, детка?
— Ну да, — сказала Ева, — где же еще? Сабина отправилась гулять с собакой, а потом — спать. У человека режим, не то что у некоторых… Я соскучилась. Ты когда появишься?
— Уже выхожу.
— Поторопись, — загадочно произнесла она. — У меня для тебя сюрприз.
Из общего числа сюрпризов, которые мне когда-либо преподносили, только десятую часть можно было бы считать приятными, и то с натяжкой. Однако я заторопился и, когда Анна вернулась, поднялся ей навстречу.
— И что же, на этом — все? — вдруг спросила она. — Больше ничего нельзя сделать?
В отличие от брата она не хотела подводить черту.
— Вы имеете в виду тех, кто убил ваших родителей?
— Да, — твердо сказала Анна. — Именно. Я хочу знать — кто, и почему это произошло.
Я не был ничем обязан этой женщине и все-таки почувствовал себя не в своей тарелке. Почти предателем.
— Я позвоню, — пообещал я, — если, конечно, мне что-то удастся выяснить. Но не думаю, что мы сумеем получить серьезные доказательства.
— Неважно, — тень скользнула по ее лицу. — По улицам ходят десятки убийц, которые никогда не будут наказаны. Но я-то буду знать!.. — с нажимом повторила она.
Я поспешил сменить тему — и неудачно:
