Екатерина Лесина - Лунный камень мадам Ленорман
– Что с ними будет? – Анна коснулась горла, пытаясь понять, остался ли след от этой петли.
– Суд, – Франц не обернулся. – И я постараюсь, чтобы этот суд не был снисходителен.
Молчание. Пауза затянулась, а когда стала вовсе невыносима, Франц развернулся.
– Тебе следует отдохнуть, Анна. О нас мы поговорим позже.
Тон его был непреклонен.
О нас… Анна закрыла глаза, позволив себе поверить, что у них и вправду имеется совместное будущее.
День. И снова.
День ко дню. Осень собирает их, грозовые бусины в нитях ноября. И каждый день чуть короче предыдущего. Холод пробирается сквозь заслоны окон, и камины, которые разжигают поутру, не способны одолеть его. Анна мерзнет.
Она знает, что истинная причина вовсе не в осени, но в отстраненности Франца.
Он избегает Анну.
А она позволяет избегать, боясь того разговора, который все разрушит. Пусть будет так, как есть, свыклась же.
Утро. Завтрак на четверых. Кашель Ференца, с каждым днем все более сильный, его несмешные шутки и хлопоты мадам Евгении, которая взялась за Ференцем ухаживать. Она садится рядом с ним, и нет более нелепого зрелища, чем эта пара.
Странная. Он – все еще красив, пусть чахотка и гасит эту красоту. Она… нет, мадам Евгения не уродлива, но она много старше Ференца. Она толста и громкоголоса, напрочь лишена манерности и… чужда. Два существа из разных миров. Но от ее прикосновений Ференцу становится легче.
Франц же…
Он встает из-за стола раньше других и уходит к себе. Просит не беспокоить.
Анна исполняет просьбу. День за днем. У нее не болит горло, и красный след прошел. Она стала спать спокойно, больше не видя во снах ни сестры, ни родителей, словно кто-то всесильный взял и стер то болезненное прошлое, которое преследовало Анну.
Но и будущее оставил неясным.
Иногда она плакала – бессмысленные слезы, но позволявшие душе очиститься от нагара глупых эмоций. И выплакавшись, Анна запиралась в своей комнате, сидела до утра, до слепоты в глазах вглядываясь в задернутые дождем окна. Но большую часть времени она пребывала в странном полусне-полуяви, когда все происходящее вокруг осознавалось, однако словно бы не касалось ее, Анны.
– Не спеши бежать, – сказала ей как-то мадам Евгения, и эта подброшенная мысль прочно укоренилась в сознании Анны.
Бежать.
Прочь из дома, ставшего чужим, впрочем, никогда-то он не принадлежал Анне! Прочь с острова, который является тюрьмой, от человека, что спрятался от Анны. Там, в большом мире, она найдет для себя местечко, устроится гувернанткой или же в компаньонки подастся, главное, что забудет о нем.
Попытается.
Конечно, вновь протянется нить из писем и слов, привычное зло, но Анна сумеет.
И она вновь и вновь складывала вещи в саквояж, не решаясь, впрочем, обратиться с просьбой. Остров был тем и хорош, что уйти без ведома хозяина не представлялось возможным. Но однажды Анна все ж решилась.
Она постучала в дверь, и дверь открылась сразу, точно Франц ждал ее визита. Он выглядел уставшим и… больным? Бледный какой, на лбу – испарина, дышит тяжело, как после долгого бега.
– Здравствуй, – Анна уже видела его за завтраком, и он эхом отозвался:
– Здравствуй.
– Я уезжаю…
Молчание.
Почему не остановит? Словом? Жестом? Намека довольно, что Анна и вправду ему нужна не как часть безумного его плана, на сама по себе.
– Я… буду писать.
Анна сделала шаг назад.
– Стой, – он вдруг оказался рядом и, схватив за руку, болезненно сжал. – Ты не уйдешь, Анна. Я не позволю, слышишь?
– Слышу.
– Ты моя, – его глаза вспыхнули. – Только моя и ничья больше, ясно?
– Ты сам от меня заперся.
– Я не был уверен, что… – Франц тряхнул головой. – Пять лет я мучил тебя. И едва не убил, я не знал, захочешь ли ты меня видеть. Остаться со мной. И я решил, что, если ты уйдешь, не стану удерживать. Я позабочусь о тебе, куплю дом, назначу содержание. Так я думал. Но видишь ли, Анна, ты пришла, а я не готов тебя отпустить.
– Жаль, – она позволила себе прикоснуться. – Если бы я знала, я пришла бы раньше… рассказать тебе, что я видела тогда?
– Я знаю.
Потому как видел то же самое? Анна вновь позволила себе поверить. В конце концов, разве так уж сложно воплотить в жизнь подобное предсказание?
Младшенькая вновь добралась до гардеробного шкафа, пусть не с фломастерами, но с клеем и крупными покупными стразами, которые и наклеила на светлое Галкино пальто. Галка со вздохом отвесила младшенькой подзатыльник и проворчала:
– Долго не гуляй.
– Не буду.
– И вообще не гуляй. Он тебе не пара.
– Слышала уже. – Машка обувалась поспешно, сама не понимая, чего именно боится: того, что Галка вдруг запрет ее дома, или что Мефодий передумает.
Он ведь не звонил, целую неделю не звонил, а Машка разве что не спала с телефоном в обнимку. И она прекрасно понимала, что глупо ждать звонка, что у него дела, и вообще между ними ничего, помимо обоюдной симпатии, которая далеко не повод для знакомства, не было, но…
Ей же кольцо надо вернуть.
А кольцо – предлог, только вот смелости набрать его номер не хватало. И когда телефон зазвонил, Машка с раздражением бросила:
– Алло…
Номер был незнакомым.
– Привет, – раздался такой родной голос. – Ты меня не забыла?
– Нет. – Она, заплетавшая младшей косички, расческу выронила.
– Приходи на свидание…
– Куда?
– Придумаем.
– А когда?
– Завтра, – Мефодий, кажется, смутился и уточнил: – Придешь?
– Приду.
И завтра наступило как-то слишком уж быстро. Машка чувствовала себя не готовой… да, она надела новую юбку, шерстяную, в клетку. И пальто тоже почти новое, симпатичное, темно-зеленое с рыжим лисьим воротником, но…
Галка права. Что у них с Мефодием может быть общего?
Одно приключение.
Старый дом на острове, который не сгорел, но мог бы… убийца… расследование и допросы, к счастью, недолгие: знала Машка не так уж и много.
– Привет. – Мефодий ждал у подъезда с корзиной роз. Крупные темно-бордовые цветы выглядели до того совершенными, что казались искусственными. – Это тебе…
– Спасибо.
Машка не знала, что еще полагалось отвечать в подобных случаях, и смутилась. А потом спросила:
– Мы с ними пойдем гулять?
Розы отправились к Галке, и младшенькая пришла в восторг, а старшенький проворчал, что в квартире развернуться негде, а тут еще розы воняют…
– Пахнут, – возразила Машка и поспешно ретировалась. А Мефодий на лестнице поймал за руку и сказал:
– Переезжай ко мне жить.
– На остров?
Он покачал головой.
– Я решил закрыть дом, городу передам. Хотят – пусть музей делают. Или санаторий. Как-то там неуютно, – он повел плечами, точно его кожаная куртка сделалась тесна. – Я тут квартирку прикупил, большую… места двоим хватит.
– Только двоим?
– Стаська уехала к себе. И вправду салон гадательный открывает. А Гришка – в Англию отправится, как хотел…
Про Софью спрашивать было неудобно, но Мефодий понял.
– Сядет. И надолго. Призналась во всем, и… мне ее жаль. Я с ней поговорить пытался, а она меня обвинила, что я Гришку за кордон отсылаю. Разлучаю с ней.
Машка кивнула… жаль ей Софью? Немного, но… она ведь сама приняла решение.
И убивала.
И продолжила бы убивать, уродуя не только себя.
– Так что, переедешь? – Мефодий остановился под фонарем. Зимой темнело рано, и фонари зажглись, разливая густой желтый свет, в котором плясали снежинки.
Снежинки садились Машке на руки, на шарф и на меховой воротник пальто.
– Я подумаю…
…Галка не обрадуется. И скажет, что Машка слишком спешит. А старшенький вновь обживет Машкину комнату и, как знать, насколько…
– Думай, – Мефодий снял снежинку с Машкиного носа. – Только недолго.
– Час у меня есть?
– Минут десять, не больше, – очень серьезно ответил он.
Так быстро Машке думать еще не приходилось…
