Екатерина Лесина - Лунный камень мадам Ленорман
– Я все ради тебя делала!
– Конечно, мама. – Поганец руку погладил. – Я тебя люблю.
– И я тебя люблю. – Она вскинулась. – Я их всех…
– Убила?
– Да.
– И отца?
– Он сказал, что ты недостойный наследник, – капризно заявила Софья, цепляясь за сына. – Что тебя надо отправить в закрытую школу, в Англию. Я не могла позволить разлучить нас!
– А если бы я сам хотел уехать?
– Ненадолго?
– Надолго, мама. Выучиться. Быть может, в университет поступить… там хорошие университеты, а я действительно не тупой, и баллы высокие не нарисованы. Или вы думаете, что так просто проекцию объемную нарисовать? Рассчитать? Установить оборудование? А я сам все делал.
И если так, то мальчишка прав. Он не туп, он просто подросток, который выглядит чересчур взрослым.
– Учиться можно и у нас, – Софья держала сына крепко. – Ближе…
– Да, мама… и все-таки, как ты его… убила?
Ему было откровенно неприятно произносить это слово, которое переворачивало события, делая отступление невозможным. А Софья молчит, и Мефодию приходится самому вступать в беседу.
– Сердечные препараты? Ты ведь постоянно по врачам ездила.
– У меня давление повышенное.
– Именно, и прописывали для понижения. А ты подсыпала Кириллу… прошлась вместе с ним, и когда он потерял сознание, спихнула его в воду.
– Он хотел лишить Гришеньку наследства… и лишил, – Софья вскинулась, уставившись на Мефодия с ненавистью. – Он завещал все тебе! А ты…
– Ты его медленно травила. Гретины таблетки использовала?
– Я… надеялась, что он поймет, что болен… передумает.
– Он не передумал. И ты избавилась от него, а потом решила избавиться от меня тоже, чтобы твой дорогой мальчик получил-таки причитающееся наследство. Вот только не рассчитала, что он примет предназначенную мне дозу. Не в коньяке она была, верно? Вода?
Софья кивнула и раздраженно заметила:
– Я помнила, что ты с выпивкой завязал. И Гришенька, прости пожалуйста… я не думала, что так выйдет.
– Понимаю, мам. И да, я ведь и вправду воду пил, – он виновато улыбнулся, – коньяк запивал… какой-то он у тебя, дядечка, дюже мерзкий. Про него я помнил, а вода вот начисто из головы вылетела.
– Хорошо, – Мефодий поежился и привлек Машку к себе. Вдвоем было определенно теплей. – Если со мной все ясно, то Грета при чем? Она никак не могла наследовать мне. Логичней было бы избавиться от Стаси!
Стася сидела в углу и разглядывала камень, кажется, больше ее ничего не интересовало. Белый шар перекатывался с ладони на ладонь.
– Я не собиралась претендовать на наследство, – вполголоса произнесла она. – Софья это знала…
– А Грета претендовать не могла, – Мефодий держал Машку рядом. Как-то вот спокойней ему было от осознания, что с ней все в порядке.
– Она, – плаксиво заявила Софья, – развратница! Она Гришеньку соблазнила! А он несовершеннолетний…
– Мне шестнадцать, и я в состоянии сам решить…
– Молчи! Ты не понимаешь! Ты еще маленький и…
– Зато ты большая, мама, – фыркнул Григорий. – И сядешь, как большая.
Он вскочил, но тотчас сел на место, взял Софью за руку и сказал:
– Не волнуйся, я тебя не брошу!
– Я не хотела убивать. – Она смотрела снизу вверх. – Я не хотела убивать ее… думала, испугается… приступ… и уедет… а я найду Гришеньке девочку… хорошую, чистую девочку… нельзя же так, как она… она была шалавой… за шалаву много не дадут… меня должны понять, должны…
В этом Мефодий сомневался.
Впрочем, как бы там ни было, все закончилось.
Свет пробивался сквозь толстые стекла. Он окрашивал паркет предрассветной краснотой, искажал тени, оттесняя их к порогу. Анна открыла глаза и потянулась, ощущая неприятную ломоту во всем теле. Голова же болела вовсе невыносимо.
И Анна не сдержала стон.
– Все хорошо, милая? – Хрипловатый низкий голос заставляет вздрогнуть. – Пить хочешь? Сейчас.
Мадам Евгения двигалась с удивительным для немалых ее габаритов проворством. Она поднялась, наполнила высокий бокал водой и поднесла к губам Анны, придержала голову, позволяя напиться.
Значит, ее не убили?
Как хорошо, что ее не убили!
– Вот так, осторожно, не торопись… и прости уж мальчика, едва не опоздал, со мной возился. Кто ж знал, что их двое!
Пухлая ладонь гладила волосы Анны.
Она жива!
И странно так… больно… неприятно, но… жива.
– Дурнота пройдет, это из тебя отрава выходит. А горло что болит, так от веревки, – пояснила мадам Евгения и руку к шнурку протянула. – Тебе надо подкрепиться. Поверь мне, еда способствует и выздоровлению, и возвращению душевного спокойствия…
Анна поверила. Ей хотелось верить этой странной женщине, которая решилась подыграть Францу, зная, сколь смертельно опасной выйдет его задумка.
– А… – Она хотела спросить о Франце, но горло саднило как при ангине и даже хуже. Мадам же Евгения приложила палец к губам.
– Спать услала, всю ночь возле тебя просидел. И дальше порывался, ну да я сказала, что ты еще не скоро очнешься. Соврала. Вот такой на мне грех!
Она улыбалась, ничуть не раскаиваясь в обмане, и улыбка несказанно шла ей.
– Сейчас ты поешь, – пухлая ладонь легла на лоб Анны, – и уснешь, а проснешься, тогда и поговорите…
Анна подчинилась.
Вновь ее разбудил аромат кофе. И кто-то, нежно коснувшийся щеки, сказавший:
– Анна, открой глаза.
Она открыла и зажмурилась от яркого ослепляющего света.
– Доброе утро, Анна, – Франц сидел в кресле, которое накануне занимала мадам Евгения. – Я завтрак принес…
Завтрак? Снова завтрак? Сколько же Анна спала?
– Сутки, – ответил Франц. – Мадам Евгения полагает, что сон способен исцелить куда лучше лекарств. Как ты себя чувствуешь?
Лучше. Много лучше, чем при предыдущем пробуждении. Ушла головная боль, исчезла та непонятная ломота во всем теле, горло вот еще слегка саднило, но и только.
– Ты… выйдешь?
Анне не хотелось отпускать его, но… это ведь неприлично.
– Не выйду, – Франц забросил ногу за ногу. – И тебе уйти не позволю. Анна, позавчера я едва сам не умер, когда подумал, что ты… ты не представляешь, что я пережил! А я не представляю, что пережила ты и захочешь ли вовсе видеть меня. Но я должен объясниться.
Он подал руку, помогая сесть. Голова все еще кружилась, и слабость осталась, но Анна, несомненно, была жива.
– Я должна привести себя в порядок. – Ей было невыносимо думать, что он видит ее такой – беспомощной и… старой.
– Приведешь, – пообещал Франц. – Позже. А теперь, моя родная, послушай.
Родная?
– Я знал, что Ольга не могла покончить жизнь самоубийством. Это не вера в лучшее, скорее уж – понимание ее характера. И пожалуй, мне стоит благодарить убийц за то, что не позволили состояться той свадьбе. Влюбленные слепы? Да, а я еще и оглох, и потерял разум. Когда я узнал о связи Ольги с братом… он ведь сам рассказал мне…
– Он желал тебя остановить.
– О да, но в тот миг я возненавидел Ференца. Мне казалось, что он нарочно, он издевается, отбирает самое лучшее, светлое, доброе в моей жизни. Мы поссорились… Господи, да я впервые кричал на него! Швырнул в лицо перчатку, вызвал на дуэль, но, к счастью, он не принял вызов. Против Ференца у меня не было шансов, я все-таки не боец.
Кто он, человек, с которым Анну связывала нить слов и бумаги, ожидание, жизнь от письма к письму?
– Ференц поддержал меня тогда… не позволил сойти с ума или наложить на себя руки. Он месяц был при мне неотлучно. Поил. Водил по… не важно, повторял только, что я должен благодарить провидение, что Ольга мертва. Она бы уничтожила меня, а я… я не мог без нее дышать. Так мне казалось. И тогда именно Ференц подбросил мысль, что она не сама умерла. А если так, то я должен найти убийцу.
Ференц? Там, на берегу, он и слова не сказал об этом своем поступке – предпочел не расставаться с привычной маской злодея?
– Он не столь уж плох, мой брат. А эта его идея… я понимаю, что он лишь пытался удержать меня от глупых поступков, перенаправить мое горе в другое русло, и у него получилось. Чем дальше я думал, тем отчетливей осознавал его правоту. Я составил список подозреваемых… признаюсь, что игра в детектива весьма меня увлекла.
Виноватая улыбка, пожатие плечами. Анна вздыхает. Игра? Отнюдь. Скорее, способ выжить. Она сама разве не играла, скрываясь ото всех в отцовском поместье?
– Изначально подозреваемых было много больше, однако мне удалось сократить список…
