Андрей Баширов - Число зверя
Сергей напрягся и попытался припомнить, кто явился ему под видом президента, но, как это часто бывает во сне, он запомнил только абстрактную оболочку.
Какого черта он не попросил у него похмелиться. У Президента обязательно должно было быть что‑нибудь с собой, или у его охраны, раз они спозаранку, да еще в выходные, собрались выйти в народ. Так кто же это был? Ельцин, Лебедь, Жириновский, Зюганов, Горбачев? Вопрос перед ожидающими Россию через несколько дней президентскими выборами был довольно актуальным. Ну, последний, сразу отпадал, он свое отпрезиденствовал. Такую страну за несколько лет развалил… Наши бывшие враги до сих пор понять не могут, как же это русским удалось создать (правда не без их помощи) свой самый могучий миф о непобедимости СССР. С кем же тогда они все это время соревновались в гонке вооружения и против кого боролись, если пришел один любитель поговорить на общие темы и за Нобелевскую премию все развалил? Ладно, это был не Горбачев. Может, Зюганов? Нет, этот бы полез брататься со всеми многочисленными соседями по коммуналке и начал обещать каждому коммунисту отдельную квартиру к 2000 году. Это был и не Жириновский, тот бы сразу всем моим соседкам по мужику выделил, а мужикам, в свою очередь, по паре кирзовых сапог для полоскания в Индийском океане. На Лебедя странный посетитель тоже не был похож, если бы тот рявкнул на мою соседку своим громовым голосом: “Лечь, отжаться!”, то она бы замертво упала. Какие только мысли в голову спросонья лезут. Чего только не придумаешь, лишь бы утром не вылезать из постели. Так кто же ко мне приходил? Остается только Ельцин, потому как все остальные демократические и прочие кандидаты, и во время предвыборной компании не особенно норовят опуститься до нас, грешных, а если бы они стали президентами, то их и подавно никакими, даже западными вливаниями, в мою перенаселенную коммуналку невозможно было бы заманить. Хотя и Ельцин предпочитает больше по Белым домам шастать, а не тараканов давить в комнатушках у бедных российских литераторов. А вот последние (имеются в виду не насекомые, а писатели) и есть основная ценность для любой страны, несущая ей славу. Всех президентов и теннисистов забудут, а литератора всегда помнить будут. О какой этакой стране вы говорите, той что дала Пушкина и Достоевского, Пастернака и Бродского? Как же, знаем — знаем. Это же Россия! Вот так‑то господа власть предержащие, заигрывайте с литераторами, глядишь, и о вас кто‑нибудь пару строчек в Истории черкнет: был у нашего Писателя один такой знакомый (Имярек), то ли приемщиком макулатуры работал, то ли президентом всей страны, помогал во всем, денег дал, дачу на Капри построил, чтоб писалось нашему любимому литератору во славу отечества хорошо. Вот такие пироги, вот так можно и прославиться на века.
Сергей открыл глаза и оглядел свое убогое жилище. Пожалуй, даже в нормальной тюрьме камеры одиночки побольше. Чего это его соседи так на его комнатенку губы раскатали. Вот ничего, заявится в следующий раз президент ко мне, обязательно у него квартирку рядом с ним на одной лестничной клетке попрошу. Чтобы огромный кабинет был и ванная большая — большая… Нет, лучше две ванные и два туалета. Или три туалета, четыре, пять, шесть. Семь туалетов! Всю страну в один общественный туалет превратили! Загадили! Надоело, надо приниматься за работу и вычистить эти Авгиевы конюшни.
Николаев почувствовав, что почти вырвался из крепких объятий Морфея и его уже ничего не связывает с миром грез. Он вскочил с кровати и сделал несколько наклонов и приседаний.
В дверь сильно постучали, и из‑за нее послышался истошный крик соседки, который уж точно и бесповоротно вернул его на землю, в ту реальность, с которой приходилось повседневно сталкиваться и волей не волей приходилось считаться. Бог ты мой, какой странный и безумный сон, какое не менее странное и долгое пробуждение…
— Николаев, сколько раз тебе орать?! Трубку возьми!
***
Всю субботу и воскресенье Федорова отходила от пережитого в ночь с пятницы на субботу. Большую часть времени она проплакала от бессильной злобы, от того, что не смогла ничего противопоставить этим новым фашистам, не смогла дать им ни малейшего отпора. Но все произошло так неожиданно. Первое ее желание было пойти и заявить на них в милицию, но подумав, она поняла, что не сделает это. Так как там придется объяснять, почему она оказалась в столь позднее время и в столь вызывающем наряде на улице, а, если ей придется сказать правду, то ни о какой охоте за маньяком уже не будет и речи. Менты просто не спустят после этого с нее глаз. Кстати, по московской программе передали, что он в ту ночь убил еще одну женщину.
Но следовало как‑то отомстить этим фашистским уродам. Марина понимала, что от милиции не дождаться прока, но и так просто оставить это дело не хотела. И, пожалуй, она знала, что сделать. С этими уродами надо бороться их же средствами. Марина подошла к телефону и поискала глазами записную книжку. Ее нигде не было видно. Она заглянула под стол и под диван. Но и там ее не было. Странно, куда она могла запропаститься? Кстати, ее Марина не видела уже с пятницы, со времени посещения ее этим писателем. Да, как она могла забыть, он же оставил ей какую‑то рукопись. Ее Марина нашла под грудой газет. На первой странице, под фамилией автора был написан номер телефона.
Марина набрала его. В трубке послышались гудки, затем женский голос сказал:
— Да, алло.
— Здравствуйте, — поздоровалась Марина. — вы не могли бы позвать Сергея Николаева.
— Он наверное еще дрыхнет.
На другом конце провода с грохотом швырнули трубку рядом с телефонным аппаратом, затем раздался стук и истошный женский крик. Через некоторое время в трубке щелкнуло и кто‑то сказал:
— Я слушаю.
— Мне Николаева, пожалуйста.
— Здравствуйте, я на проводе. А это Марина? Я вас сразу узнал. Ваш голос ни с каким другим не спутаешь. Вы звоните мне, чтобы сообщить, что прочитали мою рукопись и она вам не понравилась?
— Нет, я только приступила к ее чтению, — соврала Марина. — Дело в том, что я никак не могу найти своей записной книжки. Там были очень нужные мне телефоны и визитки. Она лежала на столике, может, вы случайно сунули ее со своими бумагами к себе в сумку?
— Вряд ли, но я сейчас посмотрю. Подождите немного.
Пока Сергей искал записную книжку у себя, Марина приподняла на всякий случай несколько подушек на диване, вдруг она туда завалилась.
— Алло, вы меня слушаете? — Вновь раздался в телефонной трубке голос Николаева.
— Да, да.
— У меня ее нет, но вместе со мной был еще Григорьев, может, вы позвоните ему? Возможно, он машинально сунул ее к себе в карман. Я видел, что он что‑то крутил в руках.
— Мне не совсем удобно ему звонить, — сказала Марина. — Вы же знаете, что у нас как‑то не сложились отношения. Вы с ним чаще видитесь, может, спросите у него о ней?
— Да я тоже с ним поцапался после посещения вас. Ладно, я позвоню ему, все равно мне нужно выудить у него кое — какую информацию, а вы обязательно прочтите мою рукопись и скажите свое мнение. Хорошо?
— Договорились. До свидания. — Марина положила трубку и подумала:
“С какой стати он решил, что у меня есть время на его дурацкую писанину. Что я ему, главный редактор или литературный агент? Пусть они читают, мне за это деньги не платят.”
Марина перелистнула несколько страничек рукописи и прочла первую попавшуюся на глаза фразу. Затем еще. Как‑то совершенно незаметно для себя она увлеклась повествованием и оторвалась только тогда, когда рядом с ней затрезвонил телефонный аппарат. Она несколько минут совершенно бессмысленно смотрела на него, слишком резок был переход от событий пятнадцатого века в конец двадцатого, затем подняла трубку и сказала:
— Алло, я слушаю…
— Привет, Мариночка. Почему не звонишь? — раздался откуда‑то из далека голос старой приятельницы Федоровой.
— А, это ты, Аллочка. Ты уже приехала из Америки?
— Да. Мы сегодня в одиннадцать по этому поводу собираемся устроить небольшую вечеринку.
— В одиннадцать? Извини, я сегодня вечером занята. Да и простыла вчера немножко.
— Зря, соберутся очень интересные люди. Ладно, потом поговорим, мне надо обзвонить еще кучу народа.
— Хорошо, до свиданья.
Марина положила трубку, взяла из стоящей возле телефона баночки две таблетки аспирина с витамином С, бросила их в рот и запила минеральной водой прямо из бутылки. Сегодня она, хоть и не совсем оправилась от происшедшего с пятницы на субботу нападения, собиралась продолжить свою ночную охоту на маньяка.
Федорова вновь вернулась к рукописи. Она хотела найти ту часть рукописи с переводом с латинского, которую было начал читать Николаев. Там еще говорилось о сатанинском проклятье, тяготеющем над Кремлем. Перелистав несколько страничек, она, наконец, натолкнулась на воспоминания венецианского посла Контарини Амброджио. Эти записки современника итальянского мастера не только подтверждали рассказ Николаева об увлечении Аристотеля Фиораванти оккультными науками, но и прекрасно дополняли его описаниями постороннего наблюдателя о настроении и нравах, что царили в то время при русском дворе.
