Василий Казаринов - Тень жары
ЧЕЛОВЕК ПРОПАЛ!
— впрочем, вряд ли кто-то из туземного населения расслышал в ночи этот крик, а если б даже и расслышал, то наверняка ничего бы не понял: иностранные языки даются жителям Огненной Земли с большим трудом.
5
Что ж, теперь я по крайней мере знаю, что мне делать.
Выйти во двор, встать к глухой кирпичной стене и, сдерживая порывающийся перейти с ходьбы на бег шепот (регламент игры предписывает водящему избегать скороговорки), вести отсчет; и медленно отодвинуть от ноющих висков занемевшие ладони, отступить на шаг, увидеть: желтая стена вся в трещинах, вздутиях и струпьях; чуть выше, широко расставив ноги, стоят буквы, прыснутые из пульверизатора с краской: "Витя Цой, вернись!" — и довести положенный счет до конца, а потом громко выкрикнуть: "Я иду искать! А кто не спрятался — я не виноват!"… Однако прежде я отведу эту несчастную старуху домой.
Мы спустились в подземный переход, потом миновали сверкающий надраенным никелем и дымчатым стеклом отель, свернули в чудовищно захламленный глухой двор (сюда стаскивают картонные отходы уличной и палаточной торговли); старуха остановилась перед парадным — подслеповато щурясь, она вглядывалась в окно на первом этаже; потом тихо заплакала.
Я встретила ее возле прачечной — она беспомощно озиралась и со стороны казалась птенцом, выпавшим из гнезда. Ростом — никак не больше метра сорока — и фигурой она была совершенный ребенок, вот именно птенец.
– Потерялась вот… — она зачем-то показала мне пустую сетчатую авоську. — В прачечную пошла, а обратно как, к дому — не помню…
Она назвала улицу. Это совсем недалеко, минут пять-семь ходу; я взяла ее под локоть, мы медленно двинулись к перекрестку; вдруг я случайно оглянулась на витрину и чуть было не споткнулась на ровном месте. Листок, приклеенный к стеклянной двери, сообщал, что сегодня прачечная отдыхает по причине санитарного дня.
– Когда вы ушли из дома? Вчера? Позавчера?
Вид у нее был испуганный: похоже, она опасалась, что я не отведу ее на родную улицу, а покину здесь, среди незнакомых домов, деревьев, машин и людей… От нее исходил тонкий, сладковатый, совсем древний запах.
Она мелко-мелко закивала головой.
Авоська у нее пустая, значит, в лучшем случае вчера сдала свое ветхое белье, а потом кружила по Агапову тупику, плутала, и душа ее медленно мертвела от мучительного неузнавания квартала, поблизости от которого прошла, наверное, вся ее жизнь, и где она знала каждый камень, куст, дерево, пучок травы, взломавший асфальт… Я поймала себя на мысли, что точно так же ничего вокруг не узнаю: я родилась и выросла в каком-то другом городе.
Возможно, и мой учитель вот так же ушел из дома, забылся, заплутал… Эта мысль меня грела, однако, недолго. Он был в абсолютно трезвом уме и здравой памяти. В беспамятстве не пишут пригласительные письма ровным твердым почерком.
Я усадила старуху на лавочку, собралась было уходить, но тут обратила внимание на маленькую странность: только окно на первом этаже было оживлено сиреневыми хлопьями герани — все остальные окна были пустоглазые, совершенно неживые.
– Выселяют нас, видишь, — просто объяснила старуха. — Я одна в доме осталась… Куда я поеду? Всю жизнь тут… Вон уж и отключили все, воду, газ… Сказывали, дом этот, стеклянный…
"Отель", — догадалась я.
— …В общем, расширяться этот дом будет. А чего, красивый дом, богатый.
Как же она будет — без воды, газа, без тепла — холода скоро нагрянут…
– Ничего, — сказала старуха, смахнув застрявшую в глубокой морщине у рта слезинку и аккуратным жестом упрятала выбившуюся из-под платка прядку пегих волос. — Проживем как-нибудь.
На прощанье она меня перекрестила… Что ж, в бога я не верю, но, возможно, прозрачная тень креста, вычерченного этой крошечной рукой, поможет мне искать. Здесь неподалеку; мимо этого отеля наверняка проходил в последнее время Иван Францевич, тут пролегает путь, который проходят все пенсионеры Агапова тупика: через квартал отсюда, в сером доме, где на запущенном балконе растет худосочная березка, на первом этаже находится почта; здесь все наши старики получают пенсию. В прежние годы я несколько раз провожала учителя до почты. Тогда отель еще строился, отгородившись от мира глухим массивным забором, ритмично проштемпелеванным через каждый метр фирменным клеймом какой-то очень известной строительной кампании — то ли австрийской, то ли итальянской, то ли турецкой.
Теперь на месте забора паркинг. А на ступеньках прогуливается швейцар — он торчит туг с утра до ночи.
Возможно, он видел пожилого хромого человека.
6
Когда-то на этом месте был скверик; узкие дорожки извивались между пышной сиренью и сходились к обширной клумбе, в центре которой рос массивный каменный цветок лепной вазы — такие цветы культивировались прежде в парках культуры и отдыха, и Бог знает, какими ветрами бетонное семя занесло его сюда с тех плантаций, где вдоль аллей стояли гипсовые гребцы, копьеметатели и пионеры с горнами… Здесь было тихо и темно — детям под нашим старым добрым небом этого вполне хватало; собирались здесь по вечерам — сидеть на лавочках, дышать свежими запахами и обниматься. Отель подмял под себя все прежнее: сквер, лепную вазу, сутулые лавочки, на которые волнами накатывала сирень, — ах, как хорошо было тонуть в этих темных пахучих волнах! Я принюхалась, отметила про себя:
ВСЕ АРОМАТЫ ФРАНЦИИ
В ОДНОМ НАБОРЕ!
…и порыскала взглядом: от кого бы могли исходить ароматы такой плотности?
По сверкающей лестнице нисходила азиатская женщина средних лет в невероятно белоснежном пиджаке. В стороне от парадного подъезда стоял полный мужчина со щеками такой восковой спелости, что в них хотелось впиться зубами, как в мягкую, сочащуюся янтарным соком грушу, — что-то в его позе было неловкое; уронив левое плечо, он пытался нащупать что-то в кармане. Смысл позы расшифровать оказалось нетрудно: в глубинах просторных брюк совершенно автономно от взгляда, скользящего по лакированному паркингу, от выражения лица, от правой руки, в которой быстро тлела сигарета, происходило характерное шевеление — мужики имеют обыкновение, впав во внезапную задумчивость опускать руку в карман… Внезапно за спиной моей возник звук — оглушительный! — если брать во внимание его природу… (во всяком случае, нужно обладать большим талантом и навыком, чтобы исторгать из себя подобные густо-басовые рулады).
Эта женщина с тщательно отштукатуренным лицом бухгалтера совместного предприятия прохаживалась на углу паркинга и жевала что-то продолговатое, полуочищенное от кожуры блестящей обертки; старик Корсаков тут бы не смолчал:
СОЧНАЯ МЯКОТЬ КОКОСА
И ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ МОЛОЧНЫЙ
ШОКОЛАД СОЗДАЮТ ПОИСТИНЕ
НЕПОВТОРИМЫЙ ВКУС…
БАУНТИ — ЭТО РАЙСКОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ!
…подавив икоту, я присмотрелась к обладательнице столь нетривиального таланта… А что, ее дедушка мог вполне иметь красивые льняные волосы и прекрасное рязанское лицо.
– Слушайте, — спросила я. — Ваш дедушка, часом, не служил в Конармии? Там был один боец, который восхитительно умел вот так развлекать ратных товарищей… Называлось это, кажется, "орудие номер два нуля, крой беглым".
Она продолжала жевать и трубить, совершенно не смущаясь собственной неосторожностью; больше того, она продолжала, даже встретившись со мной взглядом.
Глаза у нее были карие — красивые, спокойные и глупые.
– Катись ты, — парировала она, заканчивая на высокой ноте; скомкала фантик и пульнула серебряным шариком в меня; я увернулась, и маленький снарядик вприпрыжку понесся к ногам грушеголового господина, невозмутимо продолжавшего свои потаенные массажные пассы. Я, было, подумала посочувствовать: "Вам трусики жмут?" — однако вовремя прикусила язык: не ровен час, меня здесь еще поколотят.
Швейцар в зеленой униформе, расшитой золотом, напоминавший генералиссимуса, переломившись пополам (в нем, как минимум, два метра роста), учтиво объяснял что-то на вполне приличном английском японской женщине; та слушала и бессмысленно улыбалась — не кому-то конкретному, а в пространство. Уличный генералиссимус производил впечатление подростка: патологическая худоба, подчеркнутая баскетбольным ростом, смуглое, скорее даже закопченное узкое лицо — точно только-только прибыл сюда с берегов самого синего в мире Черного моря, где можно расслабиться, разомлеть на солнце и не думать о том, что мама тебя только затем и произвела на свет, чтобы ты в идиотски-пышной ливрее торчал под козырьком отеля, кланялся богатым самураям и рассылал во все стороны лакейские улыбки.
Я поинтересовалась: что он заканчивал — ИнЯз или Институт международных отношений?
