Линда Ла Плант - Красная Орхидея
— Вам они не нравились?
— Этого я не говорила. Просто это люди не моего типа. На первом месте у меня всегда были дети, а также мистер Чарльз. Знаете, до того как я стала работать на него, я стряпала для его отца. Я работаю в Холле лет с тридцати, а сейчас мне уже семьдесят два.
— Долго.
— Да. Мой муж умер от несчастного случая на ферме, и я пришла работать сюда. Своих детей у меня нет, так что это действительно доставляло мне радость… — Она сделала какое-то странное телодвижение, будто нервно поерзала на своем стуле, натирая серебро. — Я любила их как своих детей.
— Вы знаете Даниэллу, горничную миссис Виккенгем?
— Да-да, знаю. Она работала тут несколько лет — и слава богу, что она тут была, потому что я не смогла бы так носиться с ее светлостью, как это делала Даниэлла. Миссис Виккенгем — дамочка крутого нрава и бывала скора на расправу.
Сперва Анна показала фото Луизы Пеннел. Миссис Хеджес помотала головой. Также она не признала и Шерон Билкин. Анна была разочарована. Она достала фотографии, на которых были засняты плотские утехи в сауне, — снимки слегка подретушировали, так что остались видны лишь лица мужчин, дабы установить их личность. Хотя миссис Хеджес и не смогла припомнить имени, она сообщила, что, кажется, один из них испанец, довольно известный художник.
— Он не очень хороший человек. Он много раз тут гостил, и всегда в амбаре. Иногда он там рисовал.
— Это еще до того, как амбар переделали?
Миссис Хеджес замялась.
— Жена Эдварда Виккенгема совершила самоубийство в амбаре, верно?
Миссис Хеджес тягостно вздохнула и махнула рукой:
— Да-да, ужасно, очень печально.
Анна не ожидала, что старая экономка продолжит разговор, поскольку упоминание о самоубийстве, очевидно, расстроило ее. Однако та подалась вперед и заговорила тише.
— В этом доме творятся нехорошие вещи. С годами я приноровилась: сделать свою работу — и уйти к себе в комнату. Чего глаза не видят…
— Но если вы считали, что там творится нехорошее, почему же вы остались?
Миссис Хеджес взяла тряпочку для полировки и принялась начищать серебряный кубок.
— Мой муж умер молодым, оставив меня попросту без гроша, и старый мистер Виккенгем помог мне выкарабкаться. Это, пожалуй, была единственная реальная поддержка в моей жизни. У меня нет семьи, так что девочки и даже Эдвард были для меня как родные. Они заботятся обо мне и очень хорошо ко мне относятся.
— Вы, должно быть, очень переживали за Эмили?
Есть! Наконец-то Анна попала в цель: миссис Хеджес, глаза которой наполнились слезами, отвлеклась наконец от серебра:
— Я пыталась оправдывать его, то, как именно он себя тешил, но только не в отношении Эмили! Это непростительно. — Ее голос сделался еле слышным. — Я сразу поняла, что вы здесь неспроста. Если мистеру Виккенгему станет известно, что я рассказала вам то, чего говорить не должна, бог знает, что он со мною сделает. Впрочем, я скопила денег и могу куда-нибудь уехать.
Анна протянула руку и мягко пожала старческую ладонь экономки, подбадривая ее. Та крепко ухватила руку гостьи.
— Мне следовало бы что-то предпринять, когда я узнала, что происходит.
Чарльз Виккенгем мастерски парировал всякий вопрос, точно искушенный дуэлянт. Он делал выпады и отражал удары и с виду ни разу не встревожился и не устыдился, когда его спрашивали о его сексуальных наклонностях, — напротив, даже как будто смакуя, обсуждал устраивавшиеся в их доме оргии. Когда Ленгтон обвинил его в связи с собственной дочерью, Чарльз только махнул рукой:
— Не надо об этом снова. Я уже устал обсуждать проблемы моей дочери и ее непомерное воображение. Есть доктора, в том числе специалисты, которые могут подтвердить, что Эмили — ужасная маленькая лгунья. У меня не было сексуальной связи с моей дочерью.
— А как насчет беременности? — Ленгтон в упор посмотрел на Виккенгема.
В глазах у того что-то, кажется, промелькнуло.
— Все это плод ее фантазии. Разумеется, я опросил весь штат — ну, знаете, конюхов, садовников, — была ли у кого-нибудь интимная связь с ней. Естественно, я это сделал, поскольку она была несовершеннолетняя, но все это оказалось неправдой, все происходило в ее маленьком больном мозгу.
— Она утверждает, что перенесла аборт.
Он вздохнул, потряс головой:
— Утверждает! Что ж, если у вас есть какое-либо доказательство этого аборта, я бы не прочь с ним ознакомиться, потому что это полный обман!
— Итак, вы не делали операцию вашей дочери?
— Я?! Боже правый, за что мне такое? Я ее отец! Это очень серьезное обвинение. Знаете ли, я и в самом деле подумываю, что разговор нам лучше было бы вести в присутствии адвоката.
— Это не обвинение, мы всего лишь на стадии расследования, — спокойно сказал Ленгтон.
— Расследования чего, господи? Того, что у меня была связь с дочерью и что я сделал ей операцию? Я ведь уже несколько раз повторил, что у нее проблемы с психикой и нельзя верить всему, что она болтает. Далее, вы расспрашиваете меня о датах, касающихся расследования убийства, причем двойного убийства, — все это, согласитесь, довольно дико. Такое впечатление, будто вы специально перетрясли нераскрытые преступления, лишь бы найти повод совершить приятную загородную поездку, вместо того чтобы выполнять в Лондоне ту работу, за которую вам, собственно и платят.
— Мы вовсе не находим тут ничего приятного, мистер Виккенгем.
— И я тоже, уважаемый старший детектив-инспектор Ленгтон, и я тоже. Я считаю уместным подать официальное прошение комиссару Столичной полиции.
— Это ваше право. — Ленгтон уже едва владел собой: у него руки чесались вцепиться в горло этому наглому, бессовестному позеру.
Виккенгем стоял против них, то опираясь локтем о каминную полку, то засовывая руки в карманы. Иногда трогал галстук и расправлял воротник, сдергивал крошечные шерстяные катышки со своего бледно-желтого кашемирового свитера, но ни одним жестом не выказывал того, что он нервничает или вообще как-то обеспокоен задаваемыми ему вопросами.
Ленгтон разложил фотографии, на которых остались видны лишь головы мужчин, купавшихся с Виккенгемом в джакузи. Он мельком глянул на каждое лицо, сказал, что знает их и что они не близкие друзья — просто знакомые, которых он по случаю принимал в гостях.
— Устраивая с ними сексуальные оргии?
Виккенгем пожал плечами:
— На колу висит мочало… Да, мы порой здесь развлекаемся. Но то, что происходит в некоем частном доме, — это частная жизнь.
— А ваши жена и сын тоже с вами порой развлекались?
— Да, и они тоже. Позвольте напомнить вам: они взрослые люди. Наши сексуальные утехи могут вам не нравиться, но это всего лишь дело вкуса.
— А ваша дочь Джастин?
Виккенгем раздраженно засопел:
— Она могла делать то, что ей нравится. Ей уже исполнилось восемнадцать, и если она решила к нам присоединиться — это ее личное право. Никто никогда и никого ни к чему не принуждал.
— У нас имеются свидетели, которые говорят, что Луиза Пеннел была здесь за неделю до убийства.
Виккенгем был неплохим актером: он никоим образом на это не отреагировал, лишь закрыл глаза:
— Простите, как, говорите, ее зовут?
— Луиза Пеннел.
— Ах да, Красная Орхидея — так, кажется, прозвали ее в газетах.
А Шерон Билкин была знакома с невестой вашего сына. Вам это известно?
— Шерон… кто?
Ленгтону уже прискучило играть в эти игры, и он поднялся:
— Шерон Билкин. Ее тело было найдено недалеко от трассы М25 в поле.
— Не в моем, надеюсь, — криво ухмыльнулся он.
Ленгтон понимал: какой бы довод он ни швырнул мерзавцу, это ничего не даст — у него на все найдется ответ. Интуиция подсказывала Виккенгему, что они еще только закидывают удочку, и он был уверен, что от него они уйдут без улова.
— Спасибо, что уделили нам время, — процедил Ленгтон.
Он взглянул на Льюиса, который все это время хранил молчание. Тот поднялся и, подойдя к шефу, спросил разрешения «воспользоваться уборной».
Виккенгем хмыкнул:
— Уборной? — Он указал на дверь. — Отсюда прямо и вниз, в коридор, вторая дверь.
Льюис поспешил к выходу, оставив Ленгтона и Виккенгема стоящими друг против друга. Детектив в упор посмотрел на хозяина и встретил его твердый взгляд.
— Зря, выходит, прокатились? — произнес Чарльз.
— Не совсем, было весьма познавательно. Мы проверим ваших знакомцев, чтобы подтвердить то, что вы сказали.
Виккенгем рассмеялся, тряхнув головой:
— Да пожалуйста, только знайте, они люди довольно влиятельные и с большими связями. Сомневаюсь, что им хотелось бы пускаться в подробности насчет своих плотских утех в Мейерлинг-Холле.
Ленгтон направился к фотографиям, выставленным на крышке рояля. Виккенгем остался стоять, глядя на него. Потом посмотрел на часы. До возвращения Льюиса никто более не сказал ни слова.
