Виктория Платова - Инспектор и бабочка
– Я и булавки чужой не возьму, – продолжает наступать Лаура. – Любой вам это подтвердит. Здесь, в «Пунта Монпас», и в других местах, где я работала. А вы ответите за клевету. Никто не смеет безнаказанно обвинять Лауру Тчако!
– Никакая это не клевета.
– Ложь и клевета.
– У меня есть свидетели.
– Покажите мне этих свидетелей, и я плюну им в глаза. Я не первый день живу на свете, и деверь мой работает в полиции… Что бы ни сказали ваши свидетели, все будет ложью. Опорочить меня вам не удастся.
Пожалуй, со свидетелями Субисаррета погорячился. Сказать сейчас о том, что Лауру застукала на месте преступления восьмилетняя девчонка, означало бы спровоцировать новый поток угроз. Одними-единственными показаниями малолетнего ребенка эту фурию к стенке не прижмешь.
– А я еще посчитала вас порядочным человеком, – Лаура никак не хочет уняться. – Видно, я ошибалась.
– Видно, я тоже ошибся. Потому что посчитал порядочной женщиной и вас. А вы, как свидетельствуют очевидцы, обшарили номер покойного и кое-что из него вынесли.
– Когда я поняла, что произошло, – немедленно кинулась к администратору. А вовсе не тратила время на то, чтобы что-то там вынести. Я видела много смертей в свой жизни и отношусь к ним с должным уважением.
Ну вот, как и следовало ожидать, Лаура оседлала любимого конька: свое, исполненное тягот и несчастий прошлое. Сейчас в ход пойдет все: и приштинский деверь, и его младшая дочь, погибшая в результате бомбардировки, как же ее звали?
Флори.
Говоря о ней, Лаура лила самые настоящие слезы, нисколько не стесняясь инспектора и даже по-дружески апеллируя к нему. Теперь о дружбе и доверительности можно забыть навсегда; горничная показывает зубы, а выдержке ее можно только позавидовать. Лаура – знатная манипулянтка и совсем не бездарная актриса, павлиньи перья отражаются в глазах Икера, лишая его сил и аргументов, ничего он из чертовой албанки не вытянет, ничего.
– Свидетели утверждают обратное. Вы вовсе не кинулись к администратору, а прикрыли дверь. И какое-то время оставались в номере. А вышли из него уже с пакетом.
– Может, я и чемодан вынесла? – ну вот, Лаура уже начала потешаться над Икером.
– Вы – не дура.
– Конечно, не дура. Но, прежде всего, я честный человек.
– Вас видели роющейся в чужих вещах.
– Кто?
– Сразу несколько свидетелей, – продолжает упорствовать Икер, не скажешь же прожженной дамочке, что свидетель у него только один, и этот свидетель – маленькая Лали.
– Хотела бы я на них посмотреть.
– Вам представится случай.
– Буду с нетерпением ожидать.
Ввязавшись в нелицеприятный разговор с Лаурой, инспектор нажил себе врага, это очевидно. И нисколько не приблизился к пропавшим документам и ценностям Кристиана Платта – это тоже очевидно. Он мог бы дождаться, пока Лаура уйдет и отпереть ее шкафчик отмычкой, но вряд ли она хранит украденное в гостинице. А санкцию на обыск квартиры, где она обитает (где-то же она обитает!), ему никто не даст: для этого нужны более веские основания, чем догадки несовершеннолетней. Да и со времени кражи прошло довольно много времени, и Лаура, наверняка, не теряла его понапрасну. Сто против одного, что паспорт и все остальное уже перекочевало в албанский бар с бесплатными орешками. Что ж, приходится констатировать, что рычагов давления на Лауру у инспектора нет, припугнуть ее нечем и взывать к ее совести – бессмысленно.
– Флори бы вас не одобрила, – неожиданно даже для себя произносит Субисаррета. – Ей бы очень не понравился поступок крестной.
– Да пошел ты!..
Павлиньи сполохи на шарфе становятся ярче, а глаза Лауры, наоборот, темнеют: в них столько ненависти, что, обратись она во что-нибудь материальное, от инспектора и клочка бы не осталось. Он был бы сметен взрывной волной, испепелен пожаром, погребен под толстым слоем вулканического пепла.
– Флори ведь была хорошей девочкой. Чистой душой…
Успокоившиеся было пальцы Лауры снова начинают сжимать концы шарфа: вот оно, слабое место албанки, на которое инспектор надавил совершенно случайно. А если надавить посильнее? Призвать на помощь все чистые, невинные души этого мира?
– Что бы сказала Флори, если бы узнала, какими делишками промышляет ее любимая крестная? А другие дети…
– Какие еще дети?
– Какой пример вы подаете им? Маленькая девочка из номера двадцать семь. Она тоже видела, как вы прятали украденное.
То, что происходит в следующую секунду, логическому объяснению не поддается. В круговой обороне, которую заняла Лаура, появились ощутимые бреши; лицо, до того высеченное из камня сверхтвердой породы, вдруг обмякло и, наскоро проскочив стадии туфа, базальта и пемзы, превратилось в губку. Губку можно выжимать – такое количество влаги сочится из всех пор. Но это не слезы раскаявшейся воровки, напрасно Субисаррета грешит на восставшую от летаргического сна совесть.
Это – страх.
Лаура взмокла от внезапного ужаса, как будто увидела за спиной Субисарреты что-то дьявольское, а может, и самого дьявола. Ужас, бьющийся в глазах горничной, так велик, что инспектор невольно оборачивается: никого.
За его спиной никого нет.
Что же тогда так испугало Лауру?
– Она… видела? – губы горничной едва шелестят, и Икеру приходится напрягаться, чтобы расслышать сказанное.
– Девочка? Да.
Только теперь Лаура начинает плакать, так горько и отчаянно, что Икеру с трудом подавляет в себе желание утешить ее. От прожженной дамочки ничего не осталось, наглая и циничная актриса на глазах превратилась в несчастную женщину средних лет; павлиньи перья, которыми она беспрестанно утирается, промокли, несколько капель попало даже на воротник жакета и костяные пуговицы. Рисунок, выбитый на пуговицах, незатейлив: головка цветка, то ли хризантемы, то ли георгина. Даже цветок проникся горем Лауры, лепестки его съежились, что же сказала о горничной Лали?
Она неопасна.
Именно так, плачущая женщина не представляет никакой угрозы: ведь она не притворяется, не ломает комедию, стараясь разжалобить полицейского инспектора. Она нашла единственный для себя выход – утопить ужас в слезах, вдруг он не выплывет?
– Значит, малышка что-то видела?
– Больше, чем вы думаете.
– Ну, хорошо. Я скажу правду. Я кое-что взяла в номере. Сама не знаю, как это произошло. Раньше такого со мной не случалось.
Субисаррета не особенно верит в Лаурино «раньше», наверняка к рукам хитрой албанки прилипло множество вещей, но до сих пор никто не смог или не захотел поприжать ее. Или кражи были до того искусны, что никому и в голову не приходило обвинить именно Лауру. Все это неважно, как неважен побудительный мотив, развязавший горничной язык. Главное – у инспектора появился реальный шанс вернуть украденное, нужно только дожать ситуацию, не дать Лауре опомниться.
– Значит, вы признаете, что присвоили себе вещи покойного?
– Да какие вещи? Самую малость. Телефон…
– Телефон – совсем не малость, Лаура. Телефон – улика в деле об убийстве. Перед чем еще вы не смогли устоять?
– Паспорт.
– Вы совершили уголовное преступление.
– Бог мой, если бы вы пережили то, что пережила я…
– Опять будете кормить меня баснями о вашей несчастной родине? Что еще вы вытянули из багажа покойного? Подсказать вам?
– Э-э..
– Портмоне, не так ли?
Успокоившаяся было Лаура снова начинает рыдать:
– Я хотела сделать подарок Арбену…
– Решили презентовать полицейскому краденую вещь? Лихо.
– Прошу вас…
– Шутки закончились, Лаура. Речь идет не только о сокрытии улик. О воровстве. А это – уголовное преступление, – снова повторяет Икер. – И за него вы отправитесь за решетку.
– А если я все верну?
– И мы сделаем вид, что ничего не произошло? Так не пойдет.
Перемены, произошедшие с Лаурой, разительны: еще несколько минут назад она хамила Субисаррете и откровенно издевалась над ним, теперь же так крепко ухватилась руками за его запястья, что не отодрать.
– Не губите меня, прошу вас! Заклинаю вас Флори, моей погибшей девочкой…
– О Флори нужно было думать раньше, – морщится инспектор, пытаясь высвободиться. И все же, несмотря на легкую брезгливость, которую он испытывает к горничной, ему жаль Лауру, не очень счастливую женщину. Жаль нелепый салатовый костюм, нелепые костяные пуговицы, нелепую павлинью расцветку на шарфе: все, что она может позволить себе – бесплатные орешки в баре и рюмку дешевого красного вина. Эта жалость иррациональна, ведь до сих пор, отмечая хватку Лауры, он испытывал к ней глухую неприязнь. Даже ее добровольная помощь с купюрой не изменила этого отношения. Что тогда? Неужели тень погибшей девочки Флори? Или тень другой девочки – здоровой и полной лукавства? Помнится, Лаура хорошо отзывалась о Лали.
