Т. Ричмонд - По ее следам
Да, Ал, иногда я позволяю себе смеяться. Надеюсь, ты не возражаешь. Ты бы ведь не хотела, чтобы я совсем перестал смеяться после твоей смерти? Страшно сказать, я могу не думать о тебе целыми днями – а потом вдруг тону в воспоминаниях. Сидел сегодня на занудной деловой встрече – работаю на прежнем месте, но планирую последовать твоему совету и поступить в архитектурный – и втихую перечитывал письмо. Рядом со мной ты чувствовала себя живой. Ты меня любила.
Кук прав: забывать нельзя, это преступление. Люди смутно помнят то, что произошло, и я сейчас говорю не о близких, родных и любящих (хотя список тех, кто попадает в эти категории, значительно изменился), а обо всех остальных. Алиса Сэлмон, говорят они. Та, которую похитили? Нет, это было под Рождество. Да нет же, на нее напал ее собственный парень, и она утонула. Нет, парня отпустили, я точно знаю. У нее были трудности на личном фронте? Вроде бы какой-то профессор в итоге нашел разгадку…
Я даже пару раз ходил на свидания – надеюсь, ты не против. Ничего серьезного не вышло, так что пока у меня перерыв. Иначе нечестно получается. Может быть, через некоторое время я смогу начать заново. Ты точно не против? Какой бы ни была моя новая девушка, ты задала ей высоченную планку.
Когда ты умерла, у меня слегка поехала крыша, все время писал ответы на то письмо про леммингов (Куку об этом знать необязательно). А теперь мне снова хочется улыбаться. Твоя мама сказала – мы с ней встречались в «Старбаксе», Дейв не желает видеть меня у них дома, – что я не должен изводить себя. «Живи, – сказала она, – жизнь продолжается».
– Как жить?
– День за днем. Шаг за шагом.
Знаешь, есть такой жест, когда показывают кавычки? Многие иронично шевелят пальцами, рассуждая о своих «отношениях». У нас никаких кавычек не было, Ал, поверь. Все вокруг напоминает о прошлом. Когда кто-то сидит по-турецки. Большие очки. Расклешенные юбки, телепередача про Маргит, Прага. Когда кто-нибудь в поезде читает сообщение и улыбается, мохнатые наушники, маленькие татуировки. Посторонний человек скажет, что это глупость, но я-то знаю, в таких мелочах – ты.
И музыка. Раньше я терпеть не мог песни, которые тебе нравились. А теперь полюбил и даже составил плейлист из летних хитов. Сентиментальную фигню добавлять не стал, выбрал только ту музыку, от которой ты подскакивала с дивана и вопила: «Обожаю эту песню!», погромче включала радио в машине или срывалась на танцпол в Клэпхем-Гранд, улыбаясь мне через плечо.
Сейчас я включу айпод, Ал, надену наушники и пойду бродить по ночному парку, как любила делать ты. Буду идти и слушать твой голос…
«Pompeii» Bastille
«Wake Me Up» Avicii
«Locked Out of Heaven» Бруно Марс
«Ho Hey» The Lumineers
«Wrecking Ball» Майли Сайрус
«Drinking from the Bottle» Келвин Харрис (при участии Тайни Темпа)
«I Need Your Love» Келвин Харрисм(при участии Элли Голдинг)
«I Love It» Icona Pop
«Play Hard» Дэвид Гетта
«You and Me» The Wannadies
«Get Lucky» Daft Punk
«We Are Young» Fun (при участии Жанель Монэ)
* * *Отрывок из письма, отправленного профессором Джереми Куком, 6 ноября 2012 г
– Она убила моего ребенка!
Я отшатнулся от ее вопля, но Меган ухватила меня за пояс.
– Потому я и поехала в Саутгемптон. Надо было рассказать Алисе, что она натворила…
Мне удалось вывернуться из цепкой хватки, и Меган неуклюже уронила руки на живот. Ларри, она заплакала.
– Алиса заявилась ко мне после того, как узнала, что Люк вытер об нее ноги. Напилась до бесчувствия, отказывалась ложиться спать. Я тащила ее на себе вверх по лестнице, а потом она поскользнулась.
За окнами шумел ветер. Снова слезы. Громкие булькающие всхлипы.
– Она уцепилась за меня, и мы кубарем скатились по лестнице. Алиса лежала сверху и хохотала. Дрянь такая, смешно ей было.
Жалость в моей душе смешалась с ослепительно острой яростью. За окном сгустилась непроглядная темнота.
– В первый раз в жизни со мной случилось что-то по-настоящему важное: со мной, не с Алисой! Но она даже тут не могла мне уступить, даже с малышом. Маленький мой, не успел толком появиться на свет… Просто смыт, смыт в туалете…
– Боже мой…
– Журналисты говорят, что у меня не все дома… Алиса была форменным психом! В тринадцать лет она вскрыла себе запястье, будто банку с колой. И заметьте, ваша драгоценная Алиса даже для этого умудрилась сочинить рациональное объяснение.
– Не моя. Заметьте, чья угодно, только не моя.
– Помните про угрозы, которые ей присылали? – С носа Меган свисала густая капля. – Комментарии на твиттере, письма – это все я. Свободный человек – тоже я. И засохшие цветы от меня.
– Вы столкнули ее в воду, так ведь?
– Специально приехала. Хотела, чтобы она осознала свою вину, ведь от ее глупости пострадала я.
– Вы столкнули ее в воду?
– Пожалейте меня, – ныла Меган, – пожалуйста, не надо… – А потом: – Вам все равно не поверят.
– Вы столкнули ее в воду, а потом написали то сообщение. Оно должно было подтолкнуть следователей к версии о самоубийстве.
– Вас не станут слушать. Никто не доверяет бренду с подмоченной репутацией.
– Люди – не бренды.
– Все мы бренды, все до единого.
Ветер раскачивал ветви вяза. Моего вяза.
– В детстве я на нее молилась, просто боготворила. Врала незнакомым людям, что мы сестры-двойняшки.
Ларри, мне неведомо многое в этом мире, но одержимость я знаю в лицо. Скребет наждаком, впивается колючей проволокой, душит скользкой плесенью. Грань между любовью и ненавистью слишком тонка, и когда одно перетекает в другое, срабатывает принцип обратной пропорциональности. Я собирался задать Меган вопрос, устрашающий в своей жестокости, однако выбора не было.
– Мальчик или девочка?
– Слишком рано. Слишком рано. – Она поднялась со стула, и в этот раз я не стал ей мешать. Проскользнула в угол кабинета, опустилась на пол. – Я пыталась рассказать про беременность, но Алиса ничего не соображала, пропустила мимо ушей. Не слушала, понимаете, просто не слушала. А ведь она была моим самым близким другом.
Ни свидетелей, ни камер наблюдения. Две девушки; одна сейчас лежит на деревенском кладбище неподалеку от Корнби. На надгробии цитата из Бронте: «Я не птица, и никакие сети не удержат меня».
– Я скоро умру, – сказал я. – Уважьте мою последнюю волю, не хочу оставлять за собой незавершенных дел.
– Что я натворила?
– Солгали.
– Дороги назад нет.
– Ну почему же. – Я вспомнил любимое изречение своей матушки: «Ложь обойдет полсвета, прежде чем правда успеет надеть башмаки». – Врать трудно, а быть честным легко.
Ларри, я взвешивал разные варианты действий: отвезти ее силком в полицейский участок или заставить официально подтвердить свое признание.
– Вам не удастся отвертеться.
– Ничего, я умею хранить секреты.
– Я тоже. Но говорить правду у меня получается лучше.
– Для пиара всегда нужна хорошая история.
Да, история. Должно быть, в тот вечер Меган подняла воротник повыше или обмотала лицо шарфом – шел снег, никто бы не обратил внимания – и уехала обратно в Лейк-дистрикт. На следующий день она, дождавшись новостей о трагедии, позвонила Лиз и Дейву, чтобы предложить свою поддержку. Кто, как не старый друг, лучше всех подойдет на роль утешителя?
– Вот почему вы так резко накинулись на меня.
– Выбора не было. Люка отпустили, версию с самоубийством никто не учитывал, так что вы стали следующим подозреваемым.
Значит, я был прав. Словно хамелеон, она приспосабливалась к изменившимся обстоятельствам, поддерживая каждую новую теорию, а потом, когда все возможные уловки закончились, взяла на прицел меня.
Беспристрастный наблюдатель мог бы отметить, что я сам действую из корыстного интереса. Книга, подобная моей – мы остановились на названии «По ее следам», – значительно выиграет от неожиданной развязки. Тем не менее все, что я здесь рассказываю, – правда, ведь нельзя быть честным избирательно. Это все равно что быть немного слепым, слегка мертвым или чуть-чуть беременным.
За окном ночь. Скоро я покину этот мир. Как удар под дых: я умираю.
– Вы не заслуживаете материнства. Вы бы изувечили ребенку жизнь.
– Я столкнула Алису в воду, послушала крики и ушла. Ни о чем не жалею. – Голова Меган безвольно склонилась набок. – Меня тошнит, – пробормотала она. – Я ведь даже не хотела ребенка, мне еще слишком рано заводить детей. Провела одну ночь с каким-то уродом, и вот пожалуйста! А потом поняла, как это здорово. – Она обхватила колени руками, спрятала лицо. – Мне надо исповедаться священнику, а не престарелому профессору. Разве можно тосковать по тому, чего никогда не имел?
– Легко. Это называется силой воображения. Вы сами заставили публику воображать самые невероятные вещи. – Воцарилось зловещее молчание. Я подумал: «Хватит. После сегодняшнего вечера никто и никогда не заплачет по моей вине». – Та цитата из сообщения принадлежит Уайльду, Плат ее позаимствовала.
