Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы
— Ничем, — согласился я, ощутив укол ревности. — Но будьте все же осторожнее. Ей ничего не стоит перерезать вам ночью горло.
— Это как раз понятно, — ответил он задумчиво.
С Катей мы жили мирно, никуда не выходили и гостей не принимали, если не считать соседа Яшу, с которым Катя подружилась. Старый ловелас заглядывал по утрам на чашечку кофе с непременным букетом гвоздик. Катя его не боялась, уверовав, что он всамделишный Буба Касторский, явившийся из Одессы, чтобы ее рассмешить. Как нельзя лучше они подходили друг другу: ненароком протрезвевший ку–мир семидесятых годов, испивший всю горечь минувшей славы, и беременная отроковица с вывихнутыми мозгами. Слушать их веселый обмен двусмысленностями невозможно было без слез. Яша не на шутку вознамерился отбить ее у меня. Однажды вызвал в коридор и прямо спросил:
— Саша, ответь, только честно, ты считаешь меня своим другом или нет?
— Может быть, даже единственным.
— Тогда скажи, у тебя с Катей серьезно?
— С чего ты взял? Обыкновенная случайная связь.
Хмурое морщинистое лицо актера просветлело.
— Значит, не обидишься, если между нами?..
— Напротив, буду рад. Я же вижу, как она тянется к тебе, как мотылек на огонь.
— Ты заметил, да?
— С первой вашей встречи. Помнишь, возле дома? Я еле ее увел.
Озабоченный, Яша уехал в ночной клуб.
Лучше всего нам было вдвоем. Дни были полны блаженного безделья. Утром я вставал первым, умывался, делал зарядку, готовил завтрак, будил Катю и помогал ей одеться. Часы летели незаметно, хотя ничем особенным мы не занимались. Я подолгу читал ей вслух, и она слушала с таким напряженным вниманием, точно пыталась понять что–то чрезвычайно важное. Вместе готовили обед — какой–нибудь суп или мясное блюдо, — с таким расчетом, чтобы хватило на ужин. После обеда ложились отдохнуть и частенько не вылезали из постели до вечера. Смотрели телевизор, но не все подряд, а если только попадался какой–нибудь нестрашный мультик или кино, из тех, которые были сделаны еще до крысиного нашествия. Многое из того, что случилось с нами, Катя забыла напрочь, но это не значило, что она превратилась в идиотку. В ее карих глазах, постоянно устремленных на меня, светилась таинственная, всепокоря- ющая мудрость, перед которой я натурально терялся. Да и замечания ее, пусть невпопад, бывали столь глубоки, что я поневоле вздрагивал. Словно заразясь от нее, я и сам все чаще погружался в то странное состояние, когда исчезало прошлое и не разгаданный никем смысл жизни обнаруживался с убедительной младенческой простотой. Он как раз заключался в том, чтобы никуда не спешить, не рваться наружу из уютного городского склепа, куда заключила нас судьба, и, взявшись за руки, в тихом томлении ждать появления неведомого гостя, который обязательно скоро придет и объяснит, зачем мы родились и почему так рано утратили все надежды. Больная, желанная девушка была для меня средоточием последней истины, как и я, вероятно, для нее. Полагаю, если есть на свете любовь, то именно она нас посетила.
Я искренне удивился, как легко звонок шефа вырвал меня из этой сладкой сновиденческой прострации и лишил едва–едва обретенного покоя.
Глава девятая
Мы сидели в мастерской. Ребята почти не изменились, хотя с последней встречи прошла, казалось, целая вечность. Коля Петров, как обычно после запоя, напоминал высохший по осени гороховый стручок; Зураб обаятельно улыбался и время от времени трогал меня за руку, чтобы удостовериться в реальности происходящего. На все их вопросы я коротко, уверенно отвечал:
— Будем работать.
— Но мы уже один раз работали, — напомнил Коля Петров. — То было чудное мгновение.
Зураб его поддержал:
— Поверь, Саша, я тебя не укоряю, нет! Тебе несладко пришлось. Но все же Петров на сей раз прав. Не хотелось бы опять попадать в дурацкое положение. Неприятно, когда о тебя вытирают ноги.
Милые разуверившиеся друзья! Как и мне, жизнь давала им много обещаний, но ни одного не выполнила. Несвершившиеся замыслы давили разум, как могильная плита. И вот вроде замаячил мираж новой крупной работы, но уж больно в сомнительной мизансцене.
— Вы ждете каких–то клятв, — сказал я, — но их у меня нет. Ситуация типичная. Крупные бандиты передрались между собой, но наш работодатель, наш благодетель пока одолел. Денег у него куры не клюют. Хватка, судя по всему, железная. Сколько он продержится на плаву, одному Богу известно. Если завтра ему оторвут башку, нас, естественно, опять шуганут. Мы же быдло, тягловые лошадки. Но сегодня, коллеги, наш светлый рабочий денек.
В запасе я приберегал весомый аргумент и тут же выложил его на стол. Аргумент был зеленого цвета. Из кейса я достал два конверта, выданных накануне Огоньковым.
— Вот аванс. По тысяче на рыло. Денежки уже отмытые, ни по каким ведомостям не проходят.
Коля Петров аккуратно пересчитал стодолларовые купюры и засунул конверт во внутренний карман пиджака.
— Тысяча бутылок «Столичной», — прикинул наобум. — В переводе на отечественные рубли — полгода безбедной жизни. Спасибо, брат.
Зураб спросил:
— Не фальшивые?
Петров отозвался задумчиво:
— Все–таки восточные люди как–то по–особенному циничны. Создается впечатление, что у них нет никаких принципов. Но возможно, наш Зурабчик вообще особый случай.
Зураб уже готовил стол для работы, смахнув на пол весь бумажный хлам.
Для меня главная проблема была теперь в том, как быть с Катей. Если работать в полную нагрузку — а как иначе? — то придется оставлять ее одну на целый день. Это никуда не годилось. Еще глупее — таскать ее в мастерскую, да и мало ли еще куда. Вечером, когда я заговорил с ней об этом новом затруднении, Катя сначала ничего не поняла, а потом, как и следовало ожидать, сделала собственные выводы.
— Ну вот, — заметила обреченно, — наконец–то решил от меня избавиться. Не понимаю, зачем так долго тянул.
Все мои дальнейшие разъяснения падали, как в пропасть. Вечерок получился трудный. Катя ревела,
бегала от меня по квартире, пыталась запереться в ванной и повторяла только одно: «Ну чем я тебе не угодила, чем?! Я же не сама себя насиловала!»
Я силой запихнул ее в постель и заставил выпить димедрол. При этом пол чашки воды она пролила на себя. Пришлось переодевать рубашку и менять простыню. Мелькала у меня мысль отвезти Катю к матери (к моей), но по здравом размышлении я пришел к выводу, что двух умственно ослабленных женщин оставлять вместе еще опаснее, чем поодиночке.
По телефону попросил совета у Григория Донатовича, но он ответил как–то туманно:
— Эх, Саша, наломали мы с тобой, кажется, дровишек!
Я не стал уточнять, что он имеет в виду, и так было ясно.
…Среди ночи я проснулся оттого, что Катя не спит.
— Ты чего? — Я коснулся ее горячего бока.
— Ничего. Думаю, — голос ровный, спокойный. Без привычного напряжения.
— О чем?
— Зачем я живу?
— Катя! Родная моя! Забудь все, что я говорил. Мы не будем разлучаться. Что–нибудь придумаем. Только завтра я отъеду на полдня.
— Нет, ты уйдешь навсегда.
Бывают минуты, когда неосторожное слово подобно пуле в висок.
— Катя, ты хорошо меня слышишь?
— Очень хорошо. Лучше, чем вчера.
— Тогда запомни. Ты и я — неразделимы. Если с тобой что–нибудь случится, я тут же умру.
Тяжко далось мне признание, но она поверила. Прижалась грудью, бедрами, и я обнял ее. Она тепло дышала в ухо и постепенно, чуть–чуть поворочавшись, уснула.
«Все можно поправить, — думал я, — если сильно захотеть. Какое счастье, что у меня есть этот нежный комочек под боком…»
Около двух я помчался домой. Ребятам объяснил, что некоторое время так и буду работать в этом графике: в основном дома, пока не утрясу кое–какие дела. Они ничего не поняли, но не удивились.
— Большой человек! — уважительно заметил Петров. — Нам с ним не сравняться.
Зураб осторожно добавил:
— Не всегда это удобно для работы, ты не находишь, Альхен?
К моему приходу Катя приготовила обед. Она была в фартуке, причесанная и с подкрашенными губами. Обыденкой чмокнула в щеку:
— Мой руки и садись.
На столе — свежий батон, сосиски в полиэтиленовом пакете.
— Ты что же, в магазин ходила?
— Не надо было? Но у нас же хлеба не осталось, ни молока, вообще ничего. Холодильник пустой.
Я ел гороховый суп, стараясь не подавиться. Катя сидела напротив, подперев кулачками подбородок.
— Ничего нет интереснее жующего мужчины, да?
— Зато я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем?
Мудрая, сочувственная улыбка.
— Не веришь своим глазам.
Забрала пустую тарелку и поставила передо мной жаркое. У того и у другого вкус показался мне одинаковым.
