Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы
— Дурашка мой любимый, — сквозь смех пролепетала Валерия совершенно домашним голосом. — Да разве ты способен на это?! Совочек мой сладенький. Ну дави крепче. Режь, не жалей. Ой–е–ей как приятно!
Завелась не на шутку, и когда я ее отпустил, проклиная себя за слабость, за руку потащила в комнату. Вот там детским утренником и не пахло. Катя, обнаженная, была приторочена за раскинутые руки к стойкам кровати; Ванечка сидел рядом на корточках и, кажется, ее нюхал. Капитан стоял у окна и солидно попыхивал сигаретой. Громила–сержант подглядывал из дверей и посторонился, чтобы нас пропустить. В Катином лице не было ни кровинки. Картина была фантасмагорическая — какому там Босху угнаться. Из груди моей вырвалось что–то вроде рычания, и я ринулся вперед, но сержант сзади ловко подсек по ногам, и я с разлету шмякнулся лбом об пол. Сознание на миг угасло, но этого мига хватило, чтобы Валерия с комфортом расположилась в кресле напротив кровати, а меня сержант подтащил к стене и прислонил к батарее.
— Тебе хорошо видно, любимый? — окликнула Валерия. — Ванечка, не тяни!
Ванечка поднялся на ноги. Движения его были замедленны. Он бережно раздвинул Катины ноги. Я сделал еще одну попытку прийти на помощь, но сержант, перехватив меня поперек груди борцовским захватом, пару раз деловито стукнул башкой о ребро батареи. Боли я не почувствовал, но как–то обмяк.
Ванечка целиком отдался священному ритуалу совокупления. Он был искусным любовником и не собирался сразу разрывать жертву на части.
Сержант забыл про меня, и ужом, под его рукой я по полу проскользнул до кровати. С ходу вцепился зубами в мясистую Ванечкину ляжку и прокусил ее. Хорошие крепкие зубы я унаследовал от отца. Ванечка то ли не ощутил боли, то ли не придал ей значения, как укусу комара. Но все–таки отвлекся от любовного обряда и, опустив одну руку, ухватил меня за волосы и отшвырнул. Еще в полете я наткнулся грудью на кованый сапог сержанта. Этого было достаточно, чтобы блаженное забытье снизошло на меня, а когда я мучительным усилием разлепил глаза, то увидел стоящего в дверях Гречанинова. Сперва померещилось, что вижу счастливый сон, но Григорий Донатович был реален, как приход весны, и вдобавок держал в руках свой любимый автомат.
— Стоять! — рявкнул он так, что люстра закачалась. — Всем стоять на месте!
Сержант почему–то не послушался и двинулся к нему, по–кошачьи сгруппировавшись, но нарвался на прямой автоматный ствол, направленный ему в рот, и, тяжко вздохнув, опустился на пол рядом со мной. Капитан, не дожидаясь команды, завел руки за голову. Валерия оглашенно завопила:
— Ванечка, Ванечка, смотри, кто пришел!
Он и ухом не повел.
Скребя ногтями по паркету, я пополз к кровати, но Гречанинов меня опередил. Перемахнув комнату, опустил на стриженый обезьяний затылок автоматный приклад, отчего Ванечка смачно рыгнул и упал на согнутые руки. Будто заколачивая гвоздь, Гречанинов нанес ему еще несколько быстрых резких ударов по затылку, свободной рукой сдвигая Ванечкину тушу вбок, чтобы не раздавить Катю. Наконец Ванечка отвалился в сторону, но и в бессознательном виде продолжал характерные толчки корпусом, спеша хоть на том свете насладиться сполна.
Большим хитрецом показал себя капитан. Пока Григорий Донатович оприходовал взбесившегося самца, опытный опер выхватил из кобуры пистолет и наставил на Гречанинова. Он все сделал правильно, но все же допустил маленькую промашку: не нажал сразу курок.
— Гриша! Оглянись! — позвал я. По моему голосу он все понял и стрелять начал прежде, чем повернул голову. Автомат в его руке действовал суверенно и как бы сам выискал цель, выплюнув короткую очередь. Пули прошли верхом надо мной и сержантом, чудом не задели Валерию, зато дружной шмелиной стайкой опоясали капитану грудь.
С удивленным лицом опускаясь на колени, добросовестный служака все же пальнул из пистолета, и мой красивый, под мрамор, ночник на тумбочке разлетелся вдребезги. Все, о чем так долго рассказываю, заняло не более минуты, и в итоге картина была такая: Валерия билась в кресле в нервном припадке, хохоча и повизгивая; сержант внимательно разглядывал на ладони выбитые зубы, а капитан, выронив оружие и поудобнее расположась на полу под окном, сжимал руками раскуроченную грудную клетку, пытаясь удержать, умилостивить рвущуюся наружу солдатскую душу. Ему было, может быть, даже горше, чем Кате. По его лицу было видно, что ему невдомек, как это, честно отрабатывая заокеанский доллар и рассчитывая к вечеру принести в семью очередной прибыток, он угодил в такой немыслимый переплет.
— Нашатырь у тебя есть? — спросил Гречанинов. Я пошел в ванную за аптечкой. Прихватил заодно графин с водой и вату. Пока ходил, Григорий Донатович укрыл Катю простынкой и стянул ремнем Ванечкины руки. Потом, уже вдвоем, мы спеленали по рукам и ногам сержанта, который охотно нам помогал, заискивающе бормоча:
— Вот тут, мужики, узелок слабоват…
С капитаном хлопот не было никаких: по всей видимости, он помер.
Ничуть не обескураженная разворотом событий, Валерия кокетливо осведомилась:
— Мужчины, а со мной что? Мне ведь пора домой. У меня процедуры.
Никто бедняжке не ответил. Гречанинов смочил ватку в нашатыре, поводил у Кати перед носом. Она так быстро очнулась, точно до этого притворялась. В глазах нормальное, чуть смущенное выражение в очередной раз изнасилованной женщины. И нас сразу признала.
— Вы видели, да? — спросила лукаво. — Вообще какое–то животное подослали. Наверное, медведя, да, Саша?
— Нет, — возразил я. — Обыкновенный человек. Здоровенный, правда, но ничего особенного. А вон он лежит.
— Можно посмотрю? — Катя живо свесилась с кровати.
— У-у, какой страшенный! Вы его убили?
Как бы в ответ Ванечка ворохнулся, сверкнул красными глазками и, не соображая толком, где он, попытался сесть. Путы ему мешали. Он недоуменно заворчал.
— Отвернись, Катенька, — мягко попросил Григорий Донатович. Она не поняла, чего от нее требуют, но я‑то понял: обхватил за плечи и прижал к себе. Гречанинов нагнулся и ребром ладони с ужасной силой врезал по Ванечкиному продолговатому кадыку. Привычно рыгнув, богатырь затих.
— Ну пусти, ну душно же! — Катенька несильно замолотила кулачками. — Ты какой–то совсем дурак стал, что ли, Сашка?
Валерия из своего кресла изрекла:
— И вот на эту занюханную телку ты променял свое счастье, любимый?
— Что дальше? — спросил я у наставника.
— Отведи Катю в ванную, я тут пока приберусь.
Катю я не отвел, а отнес, завернув в простыню. Налил горячей воды, добавил хвойного экстракта. Помыл с мылом, причесал. Катенька сопротивлялась, отпихивала меня, но это была игра. На самом деле ей нравилось купаться. Рассудок ее был помрачен, но не настолько, чтобы бояться воды.
Проколупались в ванной около часу, и когда вышли, в квартире уже никого не было, кроме Гречанинова и Валерии.
— А где же?..
— Ушли, — коротко бросил Григорий Донатович. Они с Валерией мирно пили чай на кухне.
— Капитан тоже ушел?
— Сержант обо всем позаботится, забудь.
Катю я уложил в постель, заставил выпить две таблетки седуксена, и вскоре она уснула. Но перед тем как уснуть, пожаловалась:
— Что–то мне кажется, скоро умру.
— Это от переутомления. Спи.
На кухне я тоже налил себе чаю. Валерия сказала:
— Ишь какой хозяйственный.
Григорий Донатович спросил:
— Уснула?
— Да, все в порядке.
Если бы я ничего не знал про этого пожилого, импозантного мужчину с отрешенным взглядом и про эту милую юную леди с озорной улыбкой на устах, то мог бы решить, что ко мне в гости пожаловали любящие друг друга дедушка с внучкой.
— Затруднение у нас, — сказал Гречанинов, подождав, пока я добавлял в чай меда. — Альтернатива такая. Либо я эту дамочку пристукну и сплавлю на прокорм рыбам, либо она даст гарантию, что отвяжется навсегда. Третьего не дано.
— В чем же проблема?
— Я склоняюсь к тому, чтобы пристукнуть.
Валерия возмущенно надула губки:
— Еще чего! Да я только жить начала. Придет же в голову такое.
— Видишь ли, Саня, умирать она не хочет. Да я и не против. Она хоть садистка, убийца, но вреда от нее особого нет. Такая чистенькая, безмозглая, алчная крыска. Надо только вырвать у нее ядовитые клыки. Рано или поздно все равно попадет в тюрьму. Короче, мараться об нее не хочется, но, с другой стороны, не дает гарантий.
— Вы, дяденька Гриша, напрасно обзываетесь. Вам просто повезло. По папенькиному недосмотру так долго бегаете по Москве… Саша, ты джентльмен или нет?
— Что тебе надо?
— Как же ты позволяешь, чтобы оскорбляли любящую тебя женщину, которую ты лишил невинности.
Чай обжигал глотку, и я подлил в него коньяку.
