Лео Мале - Французский детектив
Итак, перед нами Жак Вотье, слепоглухонемой от рождения, двадцати семи лет, обвиняется в убийстве Джона Белла на борту теплохода «Грасс» пятого мая сего года.
Кто этот человек? Никто не описал его душевное состояние лучше, чем он сам, изображая главного героя в начале романа «Одинокий». Героя, который похож на него, как брат. Тот, кто прочитает роман, узнает Жака Вотье. Но, по совести говоря, много ли здесь таких, и в частности среди вас, господа присяжные, кто прочитал хотя бы несколько страниц этого необычного произведения? И если такое желание возникло у кого-то, не кажется ли вам, что ключ к той тайне, которой подсудимый себя окутал, — в этом романе?
Прежде всего давайте вспомним поразительную вещь: к десяти годам Жак Вотье уже пробыл десять лет в тюрьме. Он был узником ночи, узником окружавшего его с рождения мрака. Действительно, это был только зверь, но зверь, прозябавший в инстинктивном ожидании события, которое перевернуло бы его животную жизнь. Можно сказать, что смутно, даже не осознавая этого чувства, маленький Вотье надеялся. Возможно, он пребывал бы в этом состоянии еще и по сей день, если бы скромная девочка, всего тремя годами старше его, маленькая Соланж, с восхитительным детским упорством не постучалась в дверь его тюрьмы. Соланж была первой, разрушившей стены мрака, открывшей слепоглухонемому окно в мир.
У открытого одна сидят двое детей — такую картину увидел Ивон Роделек, когда впервые оказался в этом неблагополучном доме. Отныне перед нами три главных героя драмы, которую нам предстоит пережить. Я скажу даже больше: это единственные герои, которые для нас имеют значение, — Жак, Соланж, Ивон Роделек. Остальные — только статисты. Давайте определим истинную цену каждому и избавимся от этих статистов, одного за другим, в том самом порядке, в каком они предстали перед судом. Освободив сцену, мы сможем вернуться к основным героям.
Сначала поговорим о свидетелях обвинения. Я умышленно не буду особо распространяться о показаниях стюарда Анри Тераля, комиссара Бертена, капитана Шардо, доктора Ланглуа, инспектора Мервеля и профессора Дельмо. У меня есть все основания думать, что эти первые шестеро свидетелей только объективно рассказали об обстоятельствах, при которых на борту «Грасса» было обнаружено преступление, и об аресте и предварительных допросах предполагаемого преступника. Позже, когда речь пойдет о характере самого преступления, я вернусь к некоторым деталям в этих показаниях, оставшимся, на мой взгляд, недостаточно проясненными. Сейчас же мне кажется уместным начать с показаний седьмого свидетеля — сенатора Томаса Белла.
Томас Белл нарисовал нам очень лестный и — признаем это — трогательный портрет своего сына Джона. Любой отец, если только он не лишен человеческих чувств, будет защищать память единственного сына, неожиданно ушедшего из жизни при трагических обстоятельствах. Такой отец искренне считает, что выполняет свой долг; ошибки и умолчания, которые могут случиться в его показаниях, в сущности, понятны и извинительны. Сенатору Беллу, как всем несчастным отцам, не удалось этого избежать. Но прежде всего, хочу подчеркнуть: я полностью согласен с моим глубокоуважаемым коллегой мэтром Вуареном, утверждавшим, что из показаний сенатора Белла «исключен малейший намек на чувство мести по отношению к убийце единственного сына». Я тоже совершенно убежден, что свидетель не испытывает враждебных чувств по отношению к обвиняемому. Им владеют другие чувства, он пересек Атлантический океан только для того, чтобы громко заявить за границей о достоинствах дорогого ему человека. Я сказал «за границей», потому что в собственной стране молодого Джона, к сожалению, далеко не так ценили, как хотел нам дать понять его уважаемый отец. В действительности Джои Белл пошел совсем не по отцовским стопам! Если в юности он записался в морскую пехоту, то только потому, что отец заставил его это сделать после скандала, связанного с любовными похождениями. Самое малое, что можно сказать по этому поводу, это то, что этот темпераментный молодой человек отнюдь не стеснялся водить постоянную компанию с приятными, но малодобродетельными особами, обитающими в барах Манхэттена и ночных клубах Бродвея. Джон достойно исполнял свой воинский долг и вернулся с войны с четырьмя наградами, однако, в противоположность тому, что растроганно утверждал отец, перенесенные на войне лишения ничуть не умудрили его. Даже напротив — казалось, что жажда женщин стала его неуемной страстью.
Именно в эту пору он познакомился с соблазнительным созданием, Филис Брук. Ее официальная профессия — платная партнерша для танцев в одном из высокоразрядных дансингов на Пятой авеню — служила прикрытием для неофициальной, менее достойной, на которую полиция часто закрывает глаза, но мораль осуждает. Среди бесчисленных друзей, которых она принимала у себя дома, был и Джон Белл, быстро поддавшийся ее чарам до такой степени, что поначалу даже хотел жениться на ней. Отец, старавшийся разорвать любой ценой эту позорную для чести семьи связь, вынудил Джона отправиться на ближайшем теплоходе — им оказался «Грасс» — во Францию.
Я упомянул этот факт исключительно потому, что он может иметь важное значение в моей дальнейшей речи, а также чтобы опровергнуть ту мысль, которую мэтр, Вуарен и господин генеральный адвокат Бертье ловко заронили в сознание господ присяжных, будто бы Джон Белл отправился в путешествие «из любви к Франции». В действительности причиной для этой поездки, решение о которой было принято в последнюю минуту, стала банальная история, связанная с женщиной. Разве господин сенатор Белл не повторил здесь фразу, произнесенную его сыном перед отплытием, которая дает законченное представление о ситуации: «Я очень хорошо понял, папа, почему ты поторопил меня с отъездом. Ты был прав: эта девушка не для меня…»
Следовательно, как я уже дал понять, это совсем не то преступление, которое могло бы дать повод великой союзной нации требовать отмщения из чувства патриотизма. Соединенные Штаты доказали, что у них достаточно здравого смысла, чтобы не рассматривать частный случай как межгосударственную проблему. Разумеется, и я не устану это повторять, господину сенатору Беллу простительно выступать во французском суде присяжных в роли отца-заступника, но, как я полагаю и как это подтвердят впоследствии факты, большая сдержанность была бы для него предпочтительнее. Желающий доказать слишком много обычно ничего не доказывает. Дополнив таким образом показания этого важного свидетеля, перейдем к следующему — родной сестре обвиняемого Режине Добрей.
Мадам Добрей явилась свидетельствовать против брата с таким напором, который не мог не удивить присутствующих. Но ничего нового из ее показаний мы не узнали, разве что убедились в одном: если в сердце Жака для сестры не нашлось места, то и сестра платит ему тем же. Она его не любит, даже ненавидит. Я попытался выяснить причину этой ненависти, которая проходит через все ее показания. Мадам Добрей напрасно прикрывалась здесь своими так называемыми «религиозными принципами», не позволившими ей развестись с Жоржем Добреем, с которым она живет раздельно четырнадцать лет. Действительная причина гораздо более прозаическая: Режина Добрей не развелась с Жоржем Добреем просто потому, что муж продолжает выплачивать ей солидное содержание, которое и позволяет мадам Добрей так элегантно одеваться — уважаемая публика имела возможность это отметить. Если бы у Режины Добрей в самом деле были серьезные религиозные убеждения, то любовь к ближнему выразилась бы и в любви к брату. Словом, я повторяю: она его ненавидит. Эта ненависть, впрочем, есть закономерное продолжение двух других чувств, глубоко укорененных в душе свидетельницы, — корыстолюбия и гордости. Корысть дала о себе знать, когда Добрей по совету родителей, боявшихся дурной наследственности, решил развестись с женой. Гордость же сквозит в той уничтожающей оценке, которую она не постеснялась дать книге своего брата, где в одном из персонажей узнала себя. И в особенности — в ее отношении к нежной и доброй Соланж. Невестка — дочь служанки! Этого она ей никогда не простит. Впрочем, я убежден, господа присяжные, что на ваше решение едва ли повлияют ее показания. Перехожу к следующему свидетелю.
Выступление мсье Жоржа Добрея нам показалось не лишенным человеческого достоинства. Мы благодарны ему за то, что он неоднократно протестовал против того, что несчастного ребенка изолировали от внешнего мира. Но мы не можем простить свидетелю того, что раздельное проживание с женой он объяснил исключительно страхом иметь ребенка, похожего на своего юного шурина. Жорж Добрей, известный в Париже биржевой маклер, просто боялся потерять престиж из-за тройного недуга Жака. Вызывает удивление, что у этого не слишком отважного человека явилась потребность выступить в хоре вместе с другими и хоть немного добавить к обвинениям по адресу шурина, о чем свидетельствует его заявление об «очень выраженном отвращении, которое внушали Жаку члены семьи».
