Дик Фрэнсис - Горячие деньги
— Они в кабинете. Ты же знаешь, у меня там такой беспорядок. Кое-что я так и не смог найти. Я всегда запрещал там убирать.
— И Мойре?
— Она туда не добралась!
— А где в кабинете? — Я вспомнил, какой бардак был на отцовском столе, когда я искал его паспорт. Весь кабинет был точно такой же.
— Где-то между книгами в стеклянном шкафу. В нижнем ряду, у правого края. И когда дверь закрыта, ее не видно. Среди сочинений Диккенса. — Его лицо расплылось в довольной улыбке. — Господи, я вспомнил! Я поставил ее туда потому, что на крышке было написано «Лавка древностей»!
Я прикрыл лицо рукой, стараясь не засмеяться. Старшему инспектору это очень понравится. Малкольм рассудительно сказал:
— Там, за стеклом, она спрятана вполне надежно. Никто не мог случайно ее оттуда достать, правда? Вот где эти детонаторы!
Я подумал, что вряд ли они до сих пор там, но не стал этого говорить. Сказал:
— Стекло в шкафу разбилось.
Малкольм расстроился. Сказал, что это шкаф его матери и все книги тоже.
— Когда ты видел там коробку?
— Понятия не имею. Кажется, не очень давно, но время бежит так быстро…
— После смерти Мойры?
Отец наморщил лоб.
— Нет, по-моему. Вспомни, перед этим я неделю или чуть больше не жил в Квантуме — я не мог оставаться с ней в одном доме, а эта стерва уперлась и ни в какую не хотела сдвинуться с места. Перед этим я как раз искал что-то среди книг. Не там, где Диккенс, на две-три полки выше. Не помню уже, что я искал, но, если встану возле шкафа, — вспомню обязательно. Значит, где-то месяца три назад.
Я отпил кофе и задумался.
— Наверное, сейчас шкаф сдвинули с места из-за ремонта, книги вынули…
Малкольм насмешливо прервал меня:
— Не смеши меня! Этот шкаф весит больше тонны, и книги никогда оттуда не вынимали. Ремонт делают вокруг шкафа или вообще не делают, если только я не разрешу. Мойра хотела заставить меня убрать все оттуда, чтобы выкрасить кабинет в зеленый цвет. Я ей не разрешил. У нее был весь остальной дом. А эта комната — моя.
Я задумчиво кивнул. Приятно сидеть вот так на солнце. Кто-то загорал, какой-то ребенок купался в бассейне, официант в белом костюме нес чей-то еще завтрак. Ничто не напоминало о развалинах Квантума.
С этого тихого воскресного утра до среды мы с Малкольмом наслаждались одиночеством, ездили по окрестностям Лос-Анджелеса, в Голливуд и Беверли-Хиллз. Отец нанял шикарный длинный лимузин. Мы, как обычные туристы, вертели головами по сторонам, разглядывали заморские диковинки. Днем заезжали на ипподром в Санта-Аните, обедали в ресторанах вроде «Ле Шадони».
Я постепенно рассказывал ему, что творится в семье, понемногу, не сгущая красок и ничего не преувеличивая, всякий раз прерываясь, когда Малкольм начинал проявлять беспокойство.
— Дональд и Хелен могли отдать своих детей в обычную государственную школу, — сдержанно сказал Малкольм.
— Может, и так. Но сам Дональд учился в Мальборо, и ты тоже. Дональд хотел для своих мальчиков самого лучшего. Он изо всех сил старается дать им то же, что ты делал для него без особых затруднений.
— Он просто сноб, раз выбрал для них Итон.
— Возможно, но учеба в Мальборо стоит не меньше.
— А что, если это Дональд с Хелен пытались меня убить?
— Если бы им хватало денег, не было бы и соблазна.
— Ты и раньше это говорил, или что-то подобное.
— Ничего не изменилось.
Мы как раз ехали по Бел-Эйр к ипподрому. Малкольм разглядывал улицу из окна лимузина.
— Посмотри, дома прилепились на скалах над самым обрывом! Нужно быть сумасшедшим, чтобы жить в таком месте.
Я улыбнулся.
— Наверное.
Малкольму сразу понравился ипподром Санта—Аниты. Мне тоже. Он просто не мог не понравиться. Королевские пальмы у входа поднимались к небу на сотни футов, длинные оголенные стволы с пышными султанами листьев на верхушке, темно-зелеными на фоне голубого неба. Здания цвета морской волны с башнями и шпилями, на балконах — серебристые металлические ограждения в форме пальмовых листьев, на окнах — узорные золотистые решетки. На первый взгляд это больше походило на дворец, чем на ипподром.
Рэмзи Осборн дал Малкольму кучу наставлений и рекомендаций, и его хорошо приняли в высших кругах Клуба. Он с первой же минуты почувствовал себя там как дома, словно родился и вырос в мире скачек. Я завидовал той легкости, с которой он всегда вписывался в любое общество. Не знаю, как у него это получалось, что давало ему такую свободу, — может быть, он научился со временем, может быть, это из-за его миллионов, может — из-за его особенного чутья на успех.
Пока Малкольм разговаривал с едва знакомыми людьми о большом будущем скрещивания американских и европейских породистых лошадей, я размышлял о вчерашнем телефонном звонке старшему инспектору Эйлу. Из-за восьмичасовой разницы во времени для него это был уже почти вечер, и я даже не надеялся застать его в участке с первой попытки. Но он был на месте и ответил с нескрываемым раздражением:
— Вы звонили целую неделю назад!
— Да, извините.
— Где вы?
— Неподалеку. Я разыскал отца, — ответил я. Его голос звучал в трубке так ясно, будто он говорил из соседней комнаты. Наверное, меня он слышал так же хорошо, значит, он даже не догадается, что я не в Англии.
— О Господи!
Я рассказал инспектору, где Малкольм спрятал детонаторы.
— Среди сочинений Диккенса, на месте «Лавки древностей» — такая же надпись на коробке.
Потрясенный инспектор долго молчал, потом выдавил:
— Невероятно!
— Все книги старинные, полные собрания сочинений в кожаных переплетах. Поэты, философы, романисты — все это собирала когда-то моя бабушка. Мы иногда брали книги почитать, но каждый раз ставили на место. Отец хорошо нас вышколил.
— Вы хотите сказать, что любой, кто брал почитать книги, мог наткнуться на детонаторы?
— Видимо, да — они же стояли там целых двадцать лет.
— Вы знали, что они там?
— Нет. Я не особенно увлекался такими книгами. Больше ездил верхом.
Я подумал, что Люси в детстве, наверное, чувствовала себя как рыба в воде среди этих книжек со стихами.
Но двадцать лет назад ей было уже двадцать два и она писала свои собственные бессмертные творения. А больше никто из нас литературой не интересовался. Некоторые из бабушкиных книг, наверное, ни разу не открывались.
— Это не укладывается в голове. Ведь если кто-то захотел бы сделать бомбу, детонаторы всегда были под рукой! — пожаловался Эйл.
— Или наоборот, — сказал я. — Кому-то попались в руки детонаторы, и он решил сделать бомбу.
— Эта разносторонняя образованность вашей семьи просто выводит меня из себя! Каждый мог иметь доступ к взрывчатым веществам, ни у кого нет достоверного алиби… кроме госпожи Деборы… Каждый мог изготовить часовое устройство, и практически у каждого из вас есть мотивы для убийства!
— Возмутительно! — согласился я.
— Даже хуже. Где ваш отец?
— В безопасности.
— Вы же не можете скрываться всю жизнь!
— Не рассчитывайте увидеть нас еще неделю или две. Как продвигается ваше расследование?
Инспектор решительно ответил:
— Продолжаем опрос ваших родственников. Если у вас появятся какие-нибудь новые сведения, сразу же сообщите мне.
— Конечно.
Он неожиданно сказал:
— Когда я был моложе, мне казалось, что у меня чутье на преступников. Но с тех пор мне довелось повидать растратчиков чужих денег, которым я готов был доверить свои собственные сбережения, и убийц, которым я мог бы отдать в жены свою дочь. Убийцы с виду ничем не отличаются от обычных людей. — Он помолчал немного и спросил: — Кто-нибудь в вашей семье знает, кто убил Мойру Пемброк?
— Не думаю.
— То есть?
— Один или двое наверняка знают, но не говорят. Я переговорил с каждым. Никто даже не догадывается, никто никого конкретно не обвиняет. Они просто ничего не хотят знать, не хотят признаваться в чем-то даже себе, не хотят смотреть правде в глаза. Не хотят неприятностей.
— А вы?
— Я тоже не хочу неприятностей, но я не хочу, чтобы меня или моего отца убили.
— Вы считаете, что ваша жизнь в опасности?
— Да, точно так, как это было с Мойрой.
— Как главного наследника?
— Что-то вроде того. Только я унаследую столько же, сколько остальные. Отец написал новое завещание. Я рассказал остальным, но они не поверили.
— Так покажите им завещание.
— Хорошая мысль. Спасибо.
— А вы, вы сами знаете?
— Не знаю.
— Какие нибудь догадки?
— Догадки — это еще не доказательство.
— Хочу напомнить, что ваш долг…
Я прервал его:
— Я ничего вам не должен. Я не должен поднимать шум из-за пустяков. Мой долг перед семьей — делать все наверняка, либо не делать ничего.
Я распрощался и по его тону, как и по словам, понял, что полиция знает не больше, чем я, даже, наверное, еще меньше — они даже не выяснили, откуда взялись серые пластиковые часы или кто их купил. Расследования полицейских пока ограничились только этим направлением, больше никаких здравых мыслей у них не возникло. А это были обычные дешевенькие часы, такие продаются где угодно.
