Светлана Успенская - Блондинки начинают и выигрывают
Я и сама частенько мечтаю о крошечном домике где-то в глуши. Чтобы тихо падал снег, искрились звезды в бархатно-синем небе, серебристый, чисто умытый метелью месяц скользил в вышине, выглядывая из разрывов рваных туч. Чтобы трещали поленья в огне, шебуршили мыши за печкой… Хотя мыши — это лишнее. Ну, вы меня понимаете?
А вообще, скажу я вам, от современных людей не жди благодарности. Ни настолечко!
Хоть этого Стрельцова взять, к примеру. Вытащили человека, можно сказать, из небытия. Выкормили, выпоили, одели во все самое лучшее, на груди пригрели. Работу дали, твердый кусок хлеба плюс масло. А он что? Ни тебе спасибо, ни тебе мерси — фырть в свои Палестины, и поминай как звали. Обидно даже немного. Даже как-то не по себе делается от скверности человеческого облика. От наплевательского отношения к ближним и отсутствия малейших признаков совести. Малейших! Микроскопических! Малипусеньких!
А еще говорят, что нужно любить человечество. Нет, на это у меня решительно недостанет сил. Нет, и даже не просите!
А что касается милиции, так дело уже закрыли. Нет человека — нет проблемы. Впрочем, даже если он вдруг появится, все равно ему никто не поверит. Потому что мой супруг — вот он, в наличности, а ваш Кеша? Призрак, мираж, фантом. Одно сплошное воображение…
Глава 20
С сыщиком из «Острого глаза» мы встретились в кафе возле дома. Незаметный юноша неопределенного возраста со стертой внешностью профессионального соглядатая и умным взглядом одиноко возвышался за дальним столиком в углу. Перед ним дымилась чашечка черного кофе, возле правого локтя лежала свернутая в трубочку газета — опознавательный знак, по которому мне предлагалось его узнать.
— Ну, в общем, так, — без вступления начал сыщик, предпочитая конспективно-телеграфный стиль повествования, — Пал Григорич, очевидно, уже пояснил вам основные моменты?
Я молча кивнул. Не стоило выказывать особой заинтересованности в результатах работы, чтобы не спровоцировать деньголюбивое агентство на новый виток бесконечного расследования.
— В общем, так… В Сыктывкаре следов вашего родственника не обнаружено. Я перелопатил кучу архивов, если Стрельцовы и попадались, то или неподходящего возраста, или неподходящей внешности. Ходил по адресам, но все вхолостую. Полный отчет о проделанной работе хранится в конторе, можете прочитать, если хотите…
— Обязательно прочту, — кивнул я.
— Ага… Но был один момент… В общем, так, остановился я в гостинице. Значит, снял номер, стал жить. Девица одна там коридорной работала. Ну, как-то я с ней разговорился о том о сем со скуки…
«За мой счет он с девицами болтал!» — возмутился я, но все же благоразумно промолчал.
— Она мне про всех своих товарок выложила как на духу. Мол, хотя у них романы на рабочем месте строго запрещены, но все же случаются сердечные истории время от времени. Одна ее подруга, завзятая театралка, завела с приезжим трогательные отношения определенного рода, так ее сразу с работы поперли. К ним столичный театр на гастроли приезжал два года назад, труппа в номерах на четвертом этаже останавливалась. Ну, актеры народ экспрессивный, влюбчивый, а еще расслабляющая атмосфера гастролей, отсутствие женской ласки… Ну, один товарищ стал строить этой девице куры, та ответила ему взаимностью — и понеслась душа в рай… Начальство про все это со временем прознало, беременную администраторшу культурненько в декрет выперли, она, кажется, родила кого-то…
— Ну и? — нетерпеливо перебил я. — При чем здесь какая-то администраторша в положении?
— Отношение самое непосредственное. Так вот… Собеседница моя говорит: актер такой из себя был симпатичный, что и говорить. Небось известный, спрашиваю? Да нет, отвечает. Не то из разряда «кушать подано», не то кордебалет. А как звали его, спрашиваю? Я вообще-то по театрам не ходок, но жена моя этим делом очень увлекается. Сплетни про артистов, хлебом не корми, дай послушать… Девида отвечает: фамилии, говорит, не помню, а звали его красиво, Иннокентием. Он, говорит, гриба-боровика в детском спектакле играл. И тут меня как током дернуло…
В этот момент кто-то словно сжал властной рукой мое горло.
— Достал я снимок, показываю ей… Она сомневается. Вроде похож, говорит, только очень уж тут у вас клиент упитанный получился. И прическа совсем не та, и свитерок незнакомый. Но что-то есть… Тут я, конечно, спрашиваю адресок подруги. Повидать, расспросить и все такое… Мол, будто бы я на самом деле корреспондент одного столичного издания, специализирующегося на сплетнях о знаменитостях. Авось материальчик про этого коварного соблазнителя состряпаю на тему: «Как развлекается театральный бомонд на гастролях»…
— Ну и? — произнес я с замиранием.
— Дала она мне адрес. Но только выбыла женщина эта…
— Как выбыла?
— Да так, уехала на заработки куда-то на Север и там умерла. Производственная травма. Ребенок остался у родителей.
— Ну и что? Что все это значит? — тупо спросил я. — Мне ничего не понятно. То ли он, то ли не он. То ли похож, то ли не очень…
Мой собеседник кивнул:
— Вот-вот, я сам хотел вас спросить об этом… В общем, если хотите, я бы мог еще покопаться в этом деле. Труда большого не составит. Театров в Москве, конечно, много, и артистов в них служит порядочно, но, глядишь, и найдем вашего брата…
— Вряд ли только моего, — мрачно подытожил я.
А чего его искать, если Кеша в данный момент сидит под розовым абажуром в своей комнатушке и корпит над учебником экономики, штудируя вечную как мир формулу «товар — деньги — товар»?
Я уже было хотел отказаться от дальнейшего расследования, но что-то меня остановило. Что именно? Интуиция? Природная подозрительность? Недоверие?
— Впрочем, ладно, — обреченно махнул я рукой. — Ищите дальше. Может, чего-нибудь отыщете…
— Отыщем непременно! — повеселев, пообещал сыщик. И, растворяясь в весеннем гаснущем сумраке, прошелестел, затихая голосом, как дальнее эхо в лесу: — О ходе расследования будем вас информировать…
Я продолжал сидеть за столом, тупо уставясь на собственные сцепленные в замок руки. И зачем я ввязался в это? Вот теперь сиди и гадай, Кеша ли заделал ребенка безвестной администраторше или нет?
Что-то тревожило меня, не давало покоя… И тот спектакль в достопамятный вечер после новоселья, и упорное нежелание моего приемыша говорить о своем прошлом, и многозначительные намеки Клавдии Митрофановны о «видимом» и «невидимом», о возможности остаться одетым, но в то же время без платья, — все это встревожило меня неожиданно сильно. Сильнее, чем я мог себе позволить. Сильнее, чем об этом стоило тревожиться.
— Ну, Золушка, — ухмыльнулся я, стягивая пальто на пороге комнаты. — Сегодня твой выход.
Я ожидал чего угодно — волнения, отнекиваний, торговли, наконец, тщательного обсуждения гардероба, но только не того, что произошло.
Кеша опустил газету «Коммерсантъ», которой зачитывался в последнее время, и сухо осведомился:
— Я готов. Куда идем?
— Для начала ко мне домой. Жена приревновала меня к телеграфному столбу, то есть к тебе, поэтому придется предъявить твое тело для опознания.
— Как я должен себя вести?
— Разумный вопрос… Ты должен вести себя свободно.
Кеша достал из шифоньера парадно-выходной костюм от Хьюго Босса (точная копия моего), хозяйски оглядел его, смахнул невидимую пушинку. Мимоходом любовно погладил ладонью шикарное пальто с котиковым воротником на вешалке (один к одному с моим)…
— Кстати, рекомендую особенно налегать на лобио, — инструктировал я, — жена приготовит лобио, так что даже если ты его терпеть не можешь, то…
— Обожаю лобио, — произнес Кеша, сосредоточенно подбирая галстук. — Это мое любимое блюдо.
Я удивился, но не слишком. Каких только удивительных совпадений не случается в жизни! Я хочу сказать, вот у вас есть, к примеру, жена, которая превосходно готовит лобио, а потом появляется друг, который, оказывается, это лобио обожает. И все довольны, все смеются. Жена — оттого, что ее стряпня будет пользоваться повышенным спросом на рынке, друг — оттого, что наконец до отвала наестся любимого кушанья. И я останусь в выигрыше, потому что в этом случае все они будут спокойны и счастливы. Жена перестанет ныть, будто я пренебрегаю семьей. Кеша перестанет ныть, что он засиделся в четырех стенах и ему хочется простора, общения и — жениться!
Мы вышли в общий коридор. Из кухни выглянула лохматая голова Валентины в жидких кудерьках. «Красавчик!» — томно выдохнула бурно вздымаемая грудь. Комплимент относился к моему подопечному, но мне было приятно. Пигмалион гордился творением своих гениальных рук. Фея радовалась при виде своей любимицы Золушки в бальном платье. Меня радовал Кеша, самый элегантный из всех московских попрошаек, моя усатая копия.
