Михаил Серегин - Воля под наркозом
Когда я очнулся, то немедленно обнаружил, что не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами. Даже голову повернуть не мог. Связали, замуровали, похоронили заживо – обожгла меня ледяным ужасом бредовая мысль. Но где-то что-то негромко звякало, булькало, знакомо пахло медикаментами. Мне тут же слегка полегчало, и я рискнул открыть глаза.
Прямо перед собой, правда, на некотором расстоянии, я увидел стену, сверкавшую больничной белизной, и такую же белую дверь. Вдоль правой стены стоял стеклянный шкафчик, какой обычно используют для хранения медикаментов, длинный стол и что-то еще. Что именно, разглядеть мне не удалось, так как голова поворачиваться не желала, судя по ощущениям, лоб был перехвачен чем-то металлическим, что, в свою очередь, накрепко соединялось с жестким подголовником.
Около стола, беззаботно мурлыча какой-то мотивчик, стояла Катя. Мне сразу же вспомнилось, как она, напевая что-то такое же легкомысленное, варила на кухне кофе. Только сейчас на ней был надет белый халат, а дирижировала она не чайной ложечкой, а упаковкой с одноразовым шприцем. Да и я глазел на свое сокровище не через дверь уютной кухоньки, а из недр жесткого кресла, к которому был в буквальном смысле прикован, – опустив глаза так, что стало больно, я различил широкие металлические штуковины, прочно удерживающие запястья на подлокотниках «трона».
Я скосил глаза на Катю. Что она мне, интересно, вколола? Может, то же «убойное средство», что я ей в кофе подмешал? Только вот с ней в отличие от меня все в полном порядке. Надо будет сказать Крутикову, что при пероральном введении, во всяком случае в смеси с черным кофе, его препарат, увы, не действует. Обязательно скажу. Если не забуду. Эта мысль показалась мне такой забавной, что я даже рассмеялся.
– Проснулся, заинька, – Катя повернулась, нежно улыбаясь. – Пришлось тебя ненадолго выключить, терпеть не могу спорить, а ты заартачиться вздумал. Извини, что не предупредила.
– Не называй меня зайцем, – буркнул я. – Не люблю я этого.
Катины брови удивленно поползли вверх, но в следующую секунду она весело фыркнула и вернулась к прерванному занятию, бросив через плечо:
– Мне нравится, когда ты остришь. Пожалуй, это качество следует оставить.
Что именно она там делает, видно мне не было. Очень хотелось встать, подойти и заглянуть ей через плечо. По понятным причинам осуществить этого я не мог, всего-то и оставалось, что смирно сидеть, вслушиваться в доносившиеся звуки и терпеливо дожидаться своей участи. Но как раз терпения мне всегда недоставало.
– Что ты собираешься со мной делать? – поинтересовался я. Не то чтобы надеялся услышать честный ответ, но мне чертовски не хотелось сидеть вот так, молча.
– Обещаю, скоро ты все узнаешь, – Катя подошла, заботливо поправила тонкие проводочки, прикрепленные не то к обручу на моей голове, не то прямо к вискам; сложно сказать, но кожа на висках слегка зудела и казалась натянутой. – Потерпи еще немного. Минут пять еще подождать надо, потом начнем.
Она прошла мне за спину, чем-то там пощелкала и вернулась к столу, по пути нежно мне улыбнувшись и поцеловав в губы.
– Надеюсь, этот поцелуй не был прощальным, – пробормотал я.
– Ну что ты, дорогой, может, я тебя еще с собой возьму. Очень скоро ты станешь более сговорчивым. Избавишься от своей чрезмерной чувствительности, альтруистических и прочих глупостей…
Черт возьми, где же Чехов? Может, и правда сидит в засаде и ждет знака. Надо попросить Катю выйти на крылечко и помахать рукой.
– Хотя таким ты мне, возможно, меньше будешь нравиться, – продолжала размышлять вслух Катя. – Что ж, в таком случае постараюсь использовать тебя в интересах бизнеса.
– Вместо Тарасова? – поинтересовался я небрежно.
Катя посмотрела на меня с интересом.
– А хоть бы и так. Действительно, чем ты хуже его? И возможности все необходимые имеешь.
– Уж не он ли сидел до меня в этом уютном кресле? – высказал я догадку.
Катя промолчала, я расценил это как знак согласия и задал еще один вопрос, стараясь сделать так, чтобы голос звучал насмешливо-покровительственно, снисходительно с оттенком сожаления, как угодно, лишь бы в нем не сквозил страх за собственную судьбу:
– А не боишься, красавица, что однажды будешь кусать локти и причитать: «Какого черта я все это делала?» Тайна, которую знают несколько, рано или поздно станет известна многим.
– Граф, ваша наивность меня умиляет.
Как сговорились, разозлился я, все, кому не лень, талдычат о моей наивности.
Катя вынула из кармана халата телефон, подбросила его в руке, улыбнулась неожиданно неприятной, змеиной улыбкой.
– Те, которым известна тайна, заткнутся сразу же, как только в этом возникнет необходимость. Стоит мне только набрать несколько номеров, сказать каждому по два «волшебных слова», и рта они больше никогда не раскроют.
Вопросы я задавал, в общем-то, не затем, чтобы узнать что-то новое, – зачем стремиться что-то узнать, если заранее известно, что в скором времени забудешь вообще все, не только это. Где-то глубоко маячила соломинка надежды, даже несколько соломинок, но все они выглядели такими тонкими и недосягаемыми, что опираться на них не имело смысла. Поэтому расспрашивал я Катю скорее для того, чтобы не томиться молча в ожидании неизвестности. До сих пор мне почему-то не верилось до конца, что все это происходит всерьез, а может, я просто не хотел в это верить. Казалось, в любой момент Катя может отстегнуть меня от этого чертова «трона» и со смехом извиниться за глупую шутку. Однако страх то и дело подкатывал к самому горлу, заставлял потеть и сглатывать слюну, которой не было. Разговор, по крайней мере, был хоть каким-то развлечением, позволял отвлечься от неприятных мыслей. И выиграть время, будучи неисправимым оптимистом, я все еще втайне надеялся на чудо.
Но то, что Катя сейчас сказала, было настолько ужасно и невероятно, что теперь я действительно на некоторое время забыл, что должен заботиться о собственной голове.
– Ты что же, собираешься их… убрать? – спросил я несколько растерянно.
Катя опустила телефон в карман, равнодушно пожала плечами.
– А ты чего ожидал? Я же локти кусать не собираюсь, так зачем мне ненужные свидетели? Все эти отходные пути я до мелочей продумала еще тогда… – она подошла, оттянула мне сначала одно веко, затем другое. – Пожалуй, можно начинать. Еще тогда, когда мы с твоим приятелем эту дачку оборудовали.
– С каким приятелем? – не понял я. – С Тарасовым?
– Что, Тарасов тоже в числе твоих приятелей? – насмешливо спросила Катя, подошла к столу, зевнула. – Утомилась я что-то с тобой… Я имею в виду Колесова.
Несколько секунд я переваривал услышанное.
– Ты хочешь сказать, Мишка знал обо всем этом?
– Почему же знал? – на короткий миг у меня появилась надежда, но Катя тут же разрушила ее самым жестоким образом. – Принимал самое активное участие. Не могу сказать, что он являлся идейным вдохновителем, но когда просек, что к чему, взялся за дело с энтузиазмом.
Протяжно зевнув, Катя разорвала упаковку, вынула шприц.
На этот раз я молчал еще дольше, наконец выдавил:
– Я не верю.
– Ну и пожалуйста, – она пожала плечами. – Мне-то какая разница, веришь ты или нет.
Действительно, какой резон ей меня обманывать? И все же я упрямо сказал:
– Я его знаю, он не мог.
– Еще как мог! – Катя заливисто рассмеялась. – За деньгами он, надо признать, не гнался, но наш бизнес такие просторы для научных исследований открывал, позволял такими занимательными эспериментами заниматься, что наш гений не устоял. На работе мы, конечно, тоже не средства от насморка испытывали, и не ограничивал нас никто, пальчиком не грозил: «Не гуманно, мол, ребята, так с подопытными обращаться». Наоборот, все только и знали, что кричали: «Давай, давай!». Видишь ли, мы нужны любому правительству, ведь, используя, так сказать, продукт нашей деятельности, можно без труда и, главное, безнаказанно воспитать послушный, даже покорный народ, получить действительно неограниченную власть. Какой правитель или тот, кто метит в правители, от этого откажется? Поэтому нас ни в чем не ограничивали и не ограничивают до сих пор. Кроме одного: материал для экспериментов нам предоставлялся очень уж однобокий. Настоящему ученому мало радости от того, что каждый подопытный – или псих без роду и племени, или такой же безродный осужденный. Изредка, правда, бомжи попадались, но у тех, как правило, психика тоже серьезно нарушена. Иногда разрешали солдатиков использовать, но там уж с оглядкой на возможные последствия надо было работать.
Не знаю, зачем мне Катя все это рассказывала. Может, ей впервые предоставилась возможность выговориться, излить душу и сделать это безнаказанно. Препарат, который мне дал Колобок, тоже, надо полагать, сыграл не последнюю роль, – Катя все чаще зевала, а движения ее стали уже не такими легкими и ловкими, как несколько минут назад. Будь я в другой ситуации, возможно, сильно засомневался бы в том, что она говорит, но сейчас от ее слов меня бросало в дрожь.
