Михаил Серегин - Воля под наркозом
Катя поставила поднос на столик, наполнила чашки и забралась на диван. Смеясь сказала:
– Идем же!
Мне показалось, что Катя заметила охватившее меня напряжение, но упорно продолжала делать вид, что ничего не происходит. Словно пыталась отсрочить неприятный и непредсказуемый для обоих разговор, спрятаться от реальности за беззаботным смехом и болтовней. Так маленький ребенок закрывает ладошками глаза, искренне веря, что его в данный момент тоже никто не видит. Сейчас или никогда.
– Катя… – мой голос прозвучал хрипло.
Она посмотрела на меня, на мгновение будто оцепенела. Потом тряхнула головой, рассмеявшись, поцеловала мое плечо и потянулась за кофе.
Но в этот, первый, короткий миг я увидел в ее глазах такую невыразимую, невозможную тоску, что понял – обратного пути для нас нет. И Катя это тоже знает, потому и не торопится начать разговор. Будто хрустальный дворец, который мы возвели совместными усилиями, рассыпался в этот миг, поставив нас лицом к лицу с жестокой реальностью.
Кофе мы выпили молча. Катя взяла мою чашку, поставила на столик. Потом порывисто прильнула ко мне, крепко прижалась. Я обнял ее за плечи, на всякий случай кашлянул, сказал:
– Катя? – голос звучал вполне нормально, впервые за время нашего общения я чувствовал себя спокойно и уверенно.
Она молча ждала.
– Поговорим? – спросил я.
– Поговорим. О чем?
Понятно, начать должен был я. Только вот с чего?
– Например, о Мишке Колесове.
– Колесова жаль, – согласилась Катя.
Я несколько растерялся. Человек прямолинейный, я не привык играть в кошки-мышки, а потому для начала задал давно мучивший меня вопрос:
– У вас с ним что-нибудь было?
Катя, очевидно, была готова услышать все, что угодно, но только не идиотский вопрос любовника-ревнивца. Она звонко расхохоталась, легонько шлепнула меня по голому животу. Все еще смеясь, высвободилась, легла на спину.
– Это все, что ты хотел спросить?
– Нет, – признался я.
– Не было, – ответила Катя и замолчала.
Но теперь была ее очередь, поэтому после небольшой паузы она спокойно, даже как-то равнодушно, словно просто следовала правилам игры, поинтересовалась:
– А должно было?
– Он твой начальник.
Катя помолчала. Я напряженно ждал, что она ответит.
– И что из того?
Действительно, что из того? Она никогда не отрицала, что работает в лаборатории Колесова. Мы просто об этом не заговаривали. Я подумал, что мы пробираемся к истине осторожно, будто передвигаемся по болоту и вынуждены перескакивать с кочки на кочку, чтобы не угодить в трясину.
– В общем-то ничего. Просто я подумал, что каждый день общаетесь, он твой телефон дал – мало ли что. А чем ваша лаборатория занимается? – рискнул я перескочить на следующую кочку.
Катя потянулась, перевернулась на живот, насмешливо поинтересовалась:
– А Колесов тебе об этом не говорил?
Я мысленно чертыхнулся. Далеко же мы продвинулись.
– В самых общих чертах.
– В таком случае, – Катя помолчала, как бы раздумывая, а стоит ли вообще продолжать дальше, – он должен был сказать тебе, по крайней мере намекнуть, что деятельность лаборатории засекречена. И болтать об этом – ни-ни.
Вот так вот. Беседа зашла в тупик. Катя негромко рассмеялась. По моему, словесная игра доставляла ей определенное удовольствие. Я молчал, не зная, куда двигаться дальше. Потом закрыл глаза и шагнул наобум.
– Мне известно достаточно о характере вашей деятельности.
Катя грустно вздохнула, села.
– Если бы ты знал, как мне все это надоело. Эта работа… Иногда такие чудовищные вещи делать приходится.
– Как, например, с Поповым?
Катя криво усмехнулась, спрашивать, кто такой Попов, не стала, а вместо этого внезапно предложила:
– Давай уедем? Куда-нибудь к черту на кулички, подальше от всего этого. Денег у меня полно, на всю жизнь хватит. Уедем, а?
Особой надежды в ее голосе не чувствовалось.
– Интересно, – я уже не в силах был остановиться. – Вам так хорошо государство платит? Или другие заказчики на затраты не скупятся? Интересно, во сколько обходится деловому человеку… гм… «продукт» вашей деятельности?
В Катиных глазах мелькнули уже знакомые мне огоньки, а на губах заиграла хищная улыбка.
Кажется, несколько увлекшись, я только что подписал свой собственный приговор. За что боролись, как говорится, на то и напоролись. Н-да, накладочка вышла. Маленькое, но крайне досадное недоразумение. Мы молча смотрели друг на друга. Говорить было не обязательно. Зачем воздух зря сотрясать? Все понятно и без слов.
– Выпьем еще кофе? – попросил я. Разве приговоренному не положено последнее желание?
– Я не против, – огоньки в глазах Кати чуть угасли. Последнее желание, очевидно, не исключалось правилами игры.
Катя сделала движение подняться. Я нежно погладил ее руку.
– Я сам, если ты не возражаешь.
– Хорошо.
Я надел рубашку, пояснил:
– Прохладно что-то стало.
Катя понимающе улыбнулась.
– Кофе в шкафчике справа, – сказала она. – Сахар там же.
Взяв поднос с чашками, я пошел на кухню. Первым делом плеснул холодной водой на лицо, потом взялся за кофе.
Кофе уже был готов, а я все никак не мог решиться. Вынул из кармана ампулку, посмотрел ее на свет. Наверное, пора. Интересно, сработает или нет? Вполне возможно, что лично я этого уже не узнаю. Я выглянул из кухни – коридор был пуст, а из спальни не доносилось ни звука. Вернулся обратно, разлил кофе в чашки. Кофе был чертовски горячим, а учитывая, что содержимое ампулы предназначалось для внутривенного введения… А, была не была. Одну чашку я отставил на край подноса и надломил ампулу…
– Кофе готов, графиня.
Катя села, вскользь улыбнулась моей шутке, посмотрела на поднос. Я испугался, что она выберет другую чашку, без «добавки», поэтому взял ее сам и сделал глоток. Рука Кати на мгновение замерла, потом потянулась к оставшейся на подносе чашке.
Я поставил поднос на столик, осторожно, чтобы не расплескать обжигающий напиток, сел на диван, искоса наблюдая, как Катя подносит чашку к губам.
Она сделала небольшой глоточек, подумала и одобрила:
– Как раз на мой вкус. Крепкий и горький.
Мой кофе горьким не был. Во всяком случае, не настолько, чтобы об этом стоило упоминать.
Катя выпила зелье до дна, закурила тонкую сигарету. Минуты шли, но ничего не происходило. Я вздохнул. Во всяком случае, будет известно, где искать мое тело.
Катя расценила мой вздох по своему.
– Ну что, пойдем? – она затушила сигарету, запахнула рубашку.
– Куда? – спросил я на всякий случай.
– Покажу кое-что.
– Пойдем, – сказал я.
А что мне еще оставалось? Мысль о том, что можно применить силу, показалась нелепой и не нашла в душе достойного отклика. Выбраться из дачи я мог, в общем-то, без труда. Мог даже при желании связать Катю по рукам и ногам, все тут обшарить и, возможно, даже найти какой-нибудь компромат. А дальше что? В том-то и дело, что ничего определенного. Кроме того… Это была своего рода дуэль, столкновение характеров, мировоззрений, жизненных ценностей. И дуэль эту следовало довести до логического завершения сейчас.
Мы вышли в комнату с высоким потолком, подошли к двери с противоположной стороны.
Я щелкнул пальцем по кодовому замку, небрежно поинтересовался:
– Там, надо полагать, у профессора рабочий кабинет?
– Так ты и о профессоре знаешь? – усмехнулась Катя, быстро, ни разу не запнувшись, набрала цифровой код.
– Прошу вас, граф.
Она с усилием толкнула тяжелую дверь, та приоткрылась лишь наполовину. За дверью тянулся еще один коридор, но этот был тускло освещен и мысли навевал не очень приятные.
«И – привет родителям», – всплыли в памяти мрачные пророчества Колобка. Что я, черт возьми, делаю? Надо быть полным кретином, чтобы добровольно совать голову в петлю, даже если затягивать ее будут такие нежные ласковые ручки.
– Знаешь, – я попятился, – что-то мне расхотелось дачные достопримечательности смотреть.
Я ожидал, что Катя начнет меня ласково уговаривать или будет угрожать, уж не знаю чем именно, попытается втолкнуть меня внутрь, захлопнуть дверь так, чтобы самой при этом остаться снаружи, или сделает что-нибудь еще в этом роде. Но она только ласково рассмеялась и хлопнула меня по плечу. Точнее, это мне показалось, что хлопнула, хотя хлопок получился довольно чувствительным. Только после этого ободряющего хлопка я почему-то мгновенно провалился в черноту.
Когда я очнулся, то немедленно обнаружил, что не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами. Даже голову повернуть не мог. Связали, замуровали, похоронили заживо – обожгла меня ледяным ужасом бредовая мысль. Но где-то что-то негромко звякало, булькало, знакомо пахло медикаментами. Мне тут же слегка полегчало, и я рискнул открыть глаза.
Прямо перед собой, правда, на некотором расстоянии, я увидел стену, сверкавшую больничной белизной, и такую же белую дверь. Вдоль правой стены стоял стеклянный шкафчик, какой обычно используют для хранения медикаментов, длинный стол и что-то еще. Что именно, разглядеть мне не удалось, так как голова поворачиваться не желала, судя по ощущениям, лоб был перехвачен чем-то металлическим, что, в свою очередь, накрепко соединялось с жестким подголовником.
