Людмила Павленко - Рок пророка. Второе пришествие
— Это опять про конец света что ли? — вскинулся Жареноскин.
— Ни в коем случае и никогда. Час икс — торжество правды на земле. Когда всплывает на поверхность то, что скрыто. Когда тайное становится явным. Когда становится понятно, кто есть кто и лгать бессмысленно, а настоящий облик проступает и являет нам суть.
Пока остальные спорили, Харламыч ёрзал на диване и нарочито громко зевал. Наконец он не выдержал.
— Ну что вас заклинило на этой теме? — заскулил он, — давайте ближе к делу. У нас есть карта. И у нас есть вертолёт. Садимся на него — и вперёд, на Валдайскую возвышенность, за Мёртвой и Живой водичкой. Поймите — если вам деньги не нужны, то всё равно и для вас выгода прямая. Вы же сможете выйти на связь с америкосами — Волкович это вам устроит — и предложить им эту воду в обмен на спящего Мессию! Они пойдут на это, будьте уверены! Кому не хочется жить вечно и вечно оставаться молодым?!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Они летели над лесами и болотами, освещёнными ярким весенним солнцем. Лиза прильнула к круглому окошечку, разглядывая, что там, внизу. Гончарова уткнулась в знаменитую тетрадь в телячьем переплёте. Владимир Вольфович, прикрыв глаза, не то дремал, не то о чём-то размышлял. Вид его был серьёзен и важен. Харламыч следил, чтобы стоявшие у его ног пустые канистры не падали. Он их стащил в сенях деревенского домика, не взирая на возмущение Гончаровой. Надо же было иметь какие-то ёмкости для Живой и Мёртвой воды.
— Куда вам столько?! — кричала на него Гончарова, — вы же капли другим не нальёте!
— Налить не налью, а продать продам, — отвечал Харламыч, весьма довольный тем, что убедил всех в своей правоте.
Он и сейчас был преисполнен сознания собственной значимости.
Сергей посмотрел на него и отвернулся. И тут же встретился глазами с сидящим напротив Иваном.
— Кто ты? — задал он мысленный вопрос.
— Я — это ты. А ты — это я, — ответил сам себе Сергей, посчитав, что именно это прочёл в глазах Ивана.
Он прикрыл глаза и углубился в размышления. Они летят за Мёртвой и Живой водой! Ну не фантастика ли? А весь вчерашний день и сегодняшнее утро — это что? А вся его жизнь, если вдуматься, разве не фантастика? А жизнь других людей? Недаром говорят, что реальность порой куда фантастичнее придуманных кем-то историй. Человек опоздал на рейс, а самолёт этот разбился и все, кто на него успел, погибли.
Эти совсем не случайные случайности…. Взять хотя бы их встречу с Лизой. Что-то же потянуло его тогда в филармонию. И он почувствовал её боль, как свою. И ему захотелось укрыть её и уберечь от всех несчастий. Он вспомнил эту боль. Как это было страшно! На секунду весь мир почернел от непостижимой потери. Он сначала подумал, что таково воздействие адажио. Но нет, музыка только усиливала ощущение чудовищной катастрофы. Когда он понял, что любит Елизавету? Впрочем, какая разница. Полюбил-то он сразу. Только не сразу осознал. А потом он чуть было не погубил свою любовь, чуть не убил её. Странное это чувство — любовь. Стендаль ей посвятил целую повесть, провёл настоящее исследование. Но мы и по сей день не в силах осознать, что же это такое. «Стоп!» — сказал он себе. Что-то невероятно важное мелькнуло в его сознании. Он привык фиксировать каждую новую и важную для него мысль. Вот и теперь он замер и приготовился, что называется, ухватить её за хвост. Что его озарило, осенило? Или всплыло из памяти? Или пришло из ноосферы? Или же Божье Откровение снизошло на него? И тотчас вспомнил эту мысль, точнее, фразу, ещё точнее — словесную формулу Жизни. «Заповедь новую даю вам — да любите друг друга». Но это…. Права актриса — разве это новость? Это же заповедь, которой ни много, ни мало — две тысячи лет? И она до сих пор ещё — «новая»? Да! Потому что не разгадана. Она заучена, затвержена, но не прошла через сердца! А это значит, что мы все — «фарисеи и книжники»! Ничего более! Начётчики! Понять, что значит «да любите друг друга» — это же значит изменить себя! Изменить до такой степени, чтобы суметь вместить в своё сознание и в свою душу Дух Божий, который именно и есть не что иное, как Любовь!
— Эй, голубь! Прилетели! Проснись!
Сергей очнулся. Весёлый, бодрый, жизнерадостный Владимир Вольфович взывал к нему, стараясь перекричать грохот винта. Вертолёт приземлялся на взгорке, на ровном каменистом плато. Но это явно не было вершиной Валдайской возвышенности.
— Дальше пешочком, — заявил всё тот же Вольфович, — я и пилот остаёмся здесь. У меня мокасины за две тысячи долларов. Так что я здесь вас подожду. Эй, голубь! Ты сумку-то оставь! — крикнул он Сергею, увидев, что тот собирается двигаться к выходу со своей сумкой, — не бойся, я посторожу. Чего тащить на себе в гору лишнюю тяжесть?
Сергей лишь молча улыбнулся. Последним из вертолёта, путаясь с двумя пластиковыми канистрами, выбрался Казимир Харламович Черноморов. Настроение архивариуса резко переменилось, он был мрачен и зол. И Лиза, и Наталья Николаевна предлагали ему помочь нести огромные канистры. Но он решительно отказался от их помощи. И пыхтел, поднимаясь на кручи, проваливаясь в колеи. Лиза шагала впереди, весело напевая что-то и с восхищением оглядывая дремучий ельник по сторонам узкой тропки. За ней довольно бодро шла Гончарова, а за Гончаровой — Иван. Он в последнее время стал отчего-то молчалив, отметил про себя Сергей, шагая следом. Харламыч замыкал цепочку.
— Я правильно иду? — время от времени оборачиваясь, кричала Лиза.
— Иди, иди, — ворчал Харламыч, — авось тропинка-то и приведёт, куда положено.
Ельник сменился берёзой и ольхой, появились завалы, через которые надо было перелезать, остатки ручьёв, колдобины. Идти становилось всё труднее. Густая трава оплетала ноги. Тропинка то пропадала, то появлялась вновь. Когда казалось, что она совсем исчезла, они вдруг набредали на указатель — прибитый к дереву колышек. Иногда он указывал в самые дебри, но Лиза храбро лезла в них, увлекая за собой и остальных. Они пригибались, стараясь не напороться на ветки и сучья, отводили их руками и придерживали, чтобы ветка не ударила по идущему следом. Наконец впереди посветлело, дебри кончились, и они вышли на поляну, со всех сторон заботливо окопанную кем-то неглубокой канавой.
— Вот она! — заорал вдруг, что было мочи, Казимир Харламович, — вот она — высота 347 метров! Макушка Валдая! Ура! Пришли!
Он швырнул наземь свои пластиковые канистры и сам свалился на траву, точно подкошенный, в полном изнеможении. Гончарова огляделась и тоже присела на травяной ковёр. И только Лиза и Сергей, словно они не прошагали несколько километров, обходили полянку, озирали её, словно хотели зафиксировать в памяти каждое дерево и каждую травинку на покорённой высоте. Сергей даже бросил свою сумку, с которой до сих пор не расставался. Иван с улыбкой наблюдал за ними. Этот весёлый прежде парень, всех развлекавший балагур, теперь примолк и оттого даже старше казался. Сергей ловил на себе его изучающий взгляд и невольно внутренне подбирался, словно перед ним был не мальчишка, а умудрённый опытом учитель, каковым он привык считать до сей поры себя самого. «Что в нём такого особенного, что он так действует на окружающих? — думал Сергей, — не Шварценеггер, не Ален Делон и не прикидывается ни колдуном, ни чародеем, как, предположим, тот же Дэвид Честерфилд, а вот поди ж ты…. Завораживает. Очаровывает. Как говорили в старину, он обладает магнетизмом. Недаром же похож на Президента. Может быть, даже и не столько внешностью, сколько вот этим самым магнетизмом…»
— Что это ты так смотришь на меня? — усмехнулся Иван, когда Сергей приблизился к нему.
— Спросить хочу.
— О том, что такое концептуальная власть?
— Что-что?! — изумился Сергей. И тут же понял, что хотя он и думал совсем о другом, но знать ему необходимо именно это — что есть власть на земле. И почему всё так несправедливо устроено в сообществе людей.
Иван же продолжал:
— Я где-то вычитал, что власть на самом деле не достигается путём завоеваний или выборов, как все мы думаем. Можно полмира покорить и мнить себя Наполеоном и не догадываться при этом, что не сам себе выбрал ты этот путь, а что тебя на него двинули, избрав из сотни претендентов. И на самых демократических выборах два претендента могут храбро сражаться картонными мечами, отстаивая каждый свои принципы, не понимая главного — их выдвинул один и тот же клан. И для этой структуры совершенно неважно, кто из этих двоих придёт к власти — ведь дёргать их за невидимые нити будут всё те же кукловоды.
— Откуда ты всё это знаешь? — спросил Сергей.
— Я же историк. А мы попали в очень странную историю. Ты не находишь?
— И как мы выберемся из неё?
— Смотрел фильм «Матрица»?
— Ну да.
— Так вот. Мы — внутри матрицы. Некий паук сплёл паутину, а мы запутались в ней, как безмозглые мухи. Мы в ней барахтаемся, дёргаем за нити и думаем, что паутина в нашей власти. И будем думать так до тех пор, пока паук к нам не пожалует в гости. Усёк?
