Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк
— И потому стали убивать?
— Ради Евы. — Людмила остановилась.
Газон. Аккуратная зелень, где травинка к травинке, и эта аккуратность, правильность сама по себе режет глаз. Жанна отворачивается, но по другую сторону травы точно такой же газон.
И кусты, выстриженные под линейку.
— Мы хотели остаться с дочерью…
— Могли бы уехать.
— И жить на зарплату медсестры? Николай не привык к такой жизни. Да и Ева заслуживает большего… Нормальный дом. И хорошее образование. Я хотела дать дочери все то, чего сама была лишена.
— И подсказали Николаю, что от лишних родственников следует избавиться?
Людочка не ответила, улыбнулась лишь. А ведь и вправду подсказала… или они вдвоем решили, если уж говорит, что понимали друг друга с полуслова.
— Вы ведь не только жертва…
— Мы все в чем-то жертвы.
— Не играйте словами. — Жанна не испытывала гнева, хотя должна была бы. В конце концов, эта женщина помогла убить нескольких человек. И наказания она, судя по всему, избежит.
А вместо гнева — недоумение.
Чего ради?
Денег?
У Николая были бы деньги. Его ведь не лишили наследства.
— Да. — Людмила, кажется, догадалась о мыслях Жанны. — Николай получил бы некую долю… мизер по сравнению с тем, что досталось бы Валентине. Или Алле. Или Кириллу. Но разве они были достойны этих денег? Валентина полностью ушла в свою науку, ее ничего, помимо химии, не интересовало. Она бы и не заметила этих денег.
— В отличие от вас.
— Алла — алкоголичка и истеричка… Кирилл и вовсе чужак.
— А потом еще и я объявилась.
— Верно, — легко согласилась Людочка. — Пропавшая родственница… И старуха вам обрадовалась. Николай мне все рассказывал.
— Что не помешало ему попытаться вас убить.
Людочка нахмурилась, с трудом сдерживая едкий ответ, но все же взяла себя в руки и произнесла мягко, с укоризной:
— Вы не понимаете, сколько всего ему пришлось пережить… и мне бы следовало догадаться… поговорить с ним…
— Не понимаю, — согласилась Жанна. — Расскажите, будьте добры.
— Рассказать? — Людмила остановилась и присела, провела ладонью по шелковистой на вид траве. — Жесткая. И пыльная… На некоторые вещи лучше смотреть издали. Вы не согласны?
— Жанна! — Кирилл шел по дорожке широким шагом и выглядел донельзя раздраженным. — Ты где?
— Здесь, — ответила Жанна со вздохом. — Мы беседуем.
— Беседуем, — согласилась Людочка, глядя на Кирилла с усмешкой. — Вернее, беседовали. К сожалению, Жанна, я не могу исполнить вашу просьбу. Если вы хотите узнать что-то о Николае, то спросите его самого…
И отвернулась.
А Кирилл, не произнеся больше ни слова, взял Жанну за руку. Пришлось идти. И уже в машине Жанна осознала, что так и не переговорила со старухой.
— Вернись, — она попросила Кирилла, но тот просьбу не услышал. — Вернись, пожалуйста, я ведь так и не сказала ей…
Замолчала, сама не зная, что именно собиралась сказать.
Что любит?
Скучает?
Ложь.
Что полагает, будто Алиция Виссарионовна не права? Правда, но такую правду не говорят умирающим.
Попросить за Людочку? Однако не похоже, чтобы та нуждалась в заступничестве. Если проблема и имелась, то ее решили без вмешательства Жанны.
— Вижу, поняла. Старухе нужен был я.
— А ты…
— Она умирает. — Кирилл остановился на обочине. — Это факт. Только она слишком упертая, чтобы мириться с фактами! Ей предложили новое лечение. Экспериментальное. И хорошие результаты дает… а она… отказалась!
Кирилл был возмущен. И зол. И расстроен, хоть пытался скрывать, что зол и расстроен.
— Ты ее все-таки любишь.
— Она чудовище. — Он сел на траву, которая вовсе не казалась шелковистой, но была обыкновенной, придорожной травой, неряшливой и в меру пропыленной. — Она изуродовала всех нас, и, наверное, без нее я был бы другим. Если бы был вообще.
Жанна не торопила. Ей почему-то нравились и это место, на изгибе дороги, и трава, и поздние ромашки в ней, и редкие бледно-голубые васильки. И пожалуй, человек, сидящий рядом, тоже нравился. Только ему Жанна пока не скажет, потому что не время.
— Ей не нужна моя любовь. И вообще чья бы то ни было… она не хочет остаток дней провести в больничных стенах. Представляешь? У нее, видите ли, правнучка…
— Которая станет наследницей.
— Да.
— А ты опекуном.
— И как ты догадалась? — Кирилл был язвителен, но Жанна не обиделась. Вот зачем на самом деле приезжала Ольга. За ним, а не за Жанной. Знала, что одну ее Кирилл не отпустит.
А сам приглашение проигнорирует.
— И тебя это волнует?
— Конечно, меня это волнует! — Он сорвал тонкий стебелек травы. — Я не собираюсь еще пятнадцать лет жизни потратить, чтобы сберечь капиталы чужого ребенка! Я, может, своими обзавестись планирую.
Милое признание. И Жанна улыбнулась.
— Тебе смешно?
— Смешно. Она тебя все-таки поймала…
— Неужели?
— Конечно, поймала. Ты бы, может, и разорил Аллу… или Николая… Игоря… Они взрослые, но у ребенка ты денег не отнимешь. У уже существующего конкретного ребенка.
— Отниму.
— Не все. Ты возьмешь свою долю наследства, что будет справедливо. И старуха прекрасно это понимает. Но и ее правнучка не останется нищей. А там, глядишь, она вырастет достойной прабабки.
— Тебе не говорили, дорогая, что иногда лучше промолчать?
Он злился забавно. Пыхтел. Хмурился. Но это было… не по-настоящему… и Жанна, закрыв глаза, легла на траву. Она просто лежала, наслаждаясь спокойствием и солнечным теплом. И, кажется, лежала долго, пока Кирилл не сказал:
— Пора. Там еще Леха заглянуть обещал с историей…
Леха появился с историей и воздушными пончиками, щедро посыпанными пудрой. Он устроился на кухне и пакет подвинул к себе.
Пил кофе из большой кружки.
Громко говорил.
И подначивал Кирилла, который привычно дергался, но держался. И тоже ел пончики, брал руками из пакета и пальцы облизывал.
— Вкусно, — признал он, наконец. — Я уже и забыл, до чего это может быть вкусно… спасибо.
— И тебе, — серьезно ответил Леха. — Извини, что не поверил поначалу… ну, что Стасика убили…
Кирилл кивнул.
А Жанна, сидевшая тихо, старавшаяся быть незаметной, отметила про себя, что Стасиком, надо полагать, звали того парня, который отравился Кирилловым коньяком.
Случайная жертва.
— А этот твой… родственничек — изрядная скотина. — Леха перешел от пончиков к бутербродам. Ел он без малейшего стеснения, выбирая те, где ветчины побольше, урча от удовольствия. — Но скотина трусливая. Чуть тряхнули, сразу и запел… немного бы характера, отделался бы покушением на убийство… ну там, любовница шантажировала ребенком… при хорошем адвокате и срок был бы минимальный. А он раскололся и теперь по полной пойдет.
— Из-за денег? — тихо спросила Жанна. А Леха поскреб небритую щеку и сказал:
— Вроде как да… но и нет… оно редко бывает, чтобы совсем уж просто… люди — твари такие… замудренные. Иной раз вроде все понятно, очевидно, а как копнешь, то и выплывет…
— Что выплывет?
Леха усмехнулся:
— Все выплывет. И тут деньги — это повод… предлог… а на самом деле он ненавидел женщин.
Всю свою жизнь Николай знал, что появился на свет по ошибке.
Мама хотела девочку.
Умную и красивую, как Валентина. Нет, пожалуй, более красивую и куда более отзывчивую, потому как самой Валентине нет дела ни до матери, ни до ее нужд, ни вообще до чего бы то ни было, кроме науки. А кому, спрашивается, наука нужна?
Нет, нужна конечно, но у Валентины иное предназначение.
— Брось, мама, — сказала как-то сестра, вынырнув ненадолго из книги, которую читала за завтраком. Впрочем, читала она и за обедом, и за ужином, и в остальное время. — Какое предназначение?
— Наследовать. — Мама была настроена серьезна.
— Что наследовать? — Валентина книгу закрыла, но сунула меж страниц палец, и, значит, разговору этому предстояло быть недолгим.
— Пояс. И состояние.
— Бабушка пока жива.
— Пока, — с выражением произнесла это слово мама. — И тебе ли не знать, что это — ненадолго… у нее рак…
— И протянет она год, или два, или все десять. Современная медицина порой чудеса творит.
Кажется, это было не то чудо, которого мама желала. И Николай мысленно с ней согласился. Рядом со старухой — а в мыслях он именовал бабку именно так, пусть ничего старушечьего в ее облике и не было, — он чувствовал себя ущербным.
Недостойным.
Нет, она ничего не говорила и даже была по-своему приветлива, но ее взгляд, холодный, расчленяющий. И эти губы, которые поджимались, стоило взгляду зацепиться за Николая. И манера говорить с ним снисходительно, медленно, будто с умственно отсталым.
