Елена Михалкова - Алмазный эндшпиль
Мечтательный взгляд ее обратился на Вермана.
– Ах, Моня, я так рада вас видеть, – проникновенно сказала она. – Я очень за вас боялась. Здравствуйте, мой драгоценный друг!
– Анна Андреевна! – Верман склонился над морщинистой ручкой.
Ольховская с нежностью провела ладонью по его голове.
– Монечка, вы восхитительно старомодны! Кто сейчас целует ручки старухам?
– Дамам, – поправил ювелир. – Забудьте это ужасное слово – «старуха». Клянусь, оно не про вас. Прошу ваш плащ, Анна Андреевна. Не откажетесь выпить с нами чуточку вина?
Первый раз в жизни Майя видела, чтобы Верман обращался с кем-то с таким почтением и заботой.
Старушку усадили в кресло, и она поочередно оглядела всех с улыбкой на румяном яблочном личике. Моня разлил вино и поднял свой бокал.
– Я хочу сказать тост за вас, Анна Андреевна. Он будет очень коротким, потому что у меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность. Анна Андреевна, вы потрясающая женщина, невероятно отважная! Мы пьем за ваше здоровье и вашу долгую жизнь, чтоб вы каждый ее день были счастливы!
Бокалы дружно зазвенели. На этот раз никто не задавал вопросов: все знали, что Ольховская согласилась сыграть бывшую обладательницу «Голубого Француза» и подтвердить легенду, придуманную Беловым, если Хрящевский захочет проверить ее. Так и случилось: Хрящевский отправил Дымова, и Ольховской удалось обвести его вокруг пальца.
Старушка засмущалась:
– Ах, что вы, Моня… При чем здесь отвага? Если бы вы знали, как у меня дрожали руки, когда этот толстый человек пришел ко мне! Я была вынуждена нести какую-то ужасную чушь, лишь бы оправдать свое волнение. Слава богу, он списал все на старческий тремор и маразм. Но я очень, очень боялась. К счастью, у меня хватило сил рассказать ему то, что вы просили: и про маму, и про камень, и про то, как я принесла его вам. У этого толстого господина лицо менялось так выразительно, что пару раз я едва не рассмеялась.
– Вы хорошо встретили его? – сдерживая смех, поинтересовался Дворкин.
– Да, я подготовилась к его приходу, – с достоинством произнесла старушка. – Спрятала весь янтарь, заварила свой мочегонный отвар и отыскала конфеты, которые валялись в буфете добрый десяток лет. Карамельки «Яблочный сад». Они были отвратительны! Но ведь никогда не знаешь, какая из отвратительных вещей может тебе пригодиться.
Старушка улыбнулась и удовлетворенно повторила:
– От-вра-ти-тель-ны.
Дворкин не выдержал и захохотал.
– Знаете, – заметила Ольховская, – многие думают, что со старыми людьми можно не церемониться, что они ничего не замечают. Все наоборот: старики ужасно наблюдательны. Что им еще остается делать, как не наблюдать?
– Жить и любоваться жизнью, – ответил Верман. – Позвольте, Анна Андреевна?
Он взял со стола черную коробочку и открыл перед Ольховской.
Старушка помолчала, глядя на то, что лежало внутри, на черном бархате. Глаза ее увлажнились.
– Вы ведь знаете, – начала она прерывающимся голосом, – знаете, что я сделала это не для того, чтобы что-то получить от вас, господин Верман? Ваш дед спас мою жизнь, он бескорыстно помог мне, и я всегда буду помнить его поступок. Когда вы пришли ко мне и попросили о помощи, я поняла, что наконец-то смогу вернуть свой долг – пусть не Леве, но хотя бы его внуку!
Моня разволновался. Он вцепился в свой жилет, будто собираясь порвать его, и воскликнул:
– Анна Андреевна! Вы меня так обижаете, что больно сказать! Неужели вы могли подумать, что Моня Верман купил вашу помощь? Та ни за что! Но теперь-то, когда все позади, я могу преподнести вам небольшой подарок? Это не плата за услугу, поверьте мне! Это движение сердца! Неужели вы его отвергнете?
– Синий янтарь… – завороженно прошептала Ольховская. – Настоящий!
– Настоящий доминиканский, можете не сомневаться. Да, я знаю, что вы больше любите желтый. Но вам не обязательно носить эту штуковину, вы можете спрятать ее куда хотите, разве я против? Прошу вас, Анна Андреевна.
Ольховская вынула из коробочки кулон и повесила на шею. Майя первый раз в жизни видела синий янтарь – необычный, не похожий ни на один знакомый ей камень. Это была глубокая кобальтовая синь, едва заметно светящаяся на черном фоне.
– Большая редкость, – шепнул ей на ухо Сема. – Ты не представляешь, голубка, сколько Моня охотился за этой ерундовиной!
Майя посмотрела на растроганную Анну Андреевну, сдерживавшую слезы, и покачала головой:
– Это не ерундовина, Сема. И вы прекрасно об этом знаете.
Два месяца спустя
На поле ветер трепал отросшие лохмы трав, но в лесу было тихо. Лишь где-то там, высоко наверху, по зеленым макушкам пробегала дрожь, и пару раз перед Майей упали шишки, запрыгали, как рыбки, отскакивая от пружинящей земли. Она подобрала одну, с плотными золотыми чешуйками, и протянула Антону:
– Загадай желание. Это лесная золотая рыбка.
Антон пригляделся. Действительно, у шишки на одном конце просматривались глазки, а при наличии воображения можно было представить сбоку плавник.
Он подбросил шишку вверх, поймал и вернул Майе:
– Загадывай ты. А то мне в голову лезет всякая ерунда.
– Например? – живо заинтересовалась Майя.
– Например, чтобы Верман не натворил еще чего-нибудь эдакого. Вот скажи, зачем он звонил тебе вчера, если знает, что ты в отпуске? Опять сотворил пакость и требовал помощи?
Майя шутливо столкнула Антона с тропинки.
– Как тебе не стыдно! Он всего лишь хотел убедиться, что у меня все в порядке! Моня заботится обо мне, понимаешь?
Антон немного помолчал, идя рядом с тропой. Под ногами кудрявилась черника, обсыпанная иссиня-черными ягодами, и он старался перешагивать через ее кустики.
– И что? – наконец спросил он.
– Что значит – что?
– Убедился? – Белов остановился, повернул Майю к себе и положил руки ей на плечи. – Он убедился, что у тебя все в порядке?
– Убедился, – рассмеялась она. – Антоха, что ты нервничаешь? Опасаешься, что он втянет меня в какую-нибудь авантюру? Сомневаешься в моей моральной устойчивости?
– Да не в твоей! В его собственной!
Белов наклонился, ковшом загреб горсть черничин вперемешку с листьями и отправил в рот.
– Даю тебе честное слово, – промычал он, жуя, – если Верман снова во что-нибудь ввяжется, на нашу помощь пускай не надеется.
Майя посмотрела на его фиолетовые губы, на прилипший к подбородку листик, и ей стало смешно.
– Ну вот что, во что он может ввязаться?! У него до сих пор после истории с Хрящевским поджилки трясутся. Что ты выдумываешь?
– Не знаю. У меня на душе неспокойно.
Майя пожала плечами и протянула ему шишку.
– На, загадай желание. Пожелай, чтобы астральное тело Мони тебя не тревожило до конца отпуска.
– Нет уж, это твое желание. Но если ты хочешь спокойно работать, советую тебе загадать, чтобы Верман забыл про свои фокусы и встал на путь честного ювелира.
– Хорошо, уговорил, – согласилась Майя. Зажмурила глаза и с детской торжественностью заявила:
– Хочу, чтобы Моня больше никогда не применял свои способности во вред покупателю!
Снова открыла и вздохнула:
– Слушай, я как будто про вампира говорю… Верман же не вампир.
– Скажи просто: чтобы не мошенничал, – напрямик заявил Антон. – А то что-то он загрустил в последнее время, не к добру это.
Антон вспомнил, как схватился Верман за голову, узнав о судьбе оставшихся семи бриллиантов из тех четырнадцати, что хранились за плинтусом в квартире Майи. Белову пришлось привлечь ювелира к делу, поскольку требовалось быстро продать камни, а никто лучше Вермана не смог бы справиться с этой задачей. Моня и справился. Но, услышав о том, что все деньги, полученные от продажи бриллиантов, перечислены на счет детского дома, который курировала Вера Воронцова, долго ругался, махал руками и обзывал Майю с Антоном простодушными идиотами. Потом приуныл, а уныние Вермана беспокоило Белова куда больше, чем его возмущенные крики.
Майя запустила шишку в глубь леса. Шишка беззвучно исчезла, как будто не упала, а полетела дальше, взмахивая плавниками.
– Вот! – обрадовалась Майя. – Далеко закинула – значит, сбудется.
В ювелирный салон вошла худощавая женщина в платье буйной цветочной расцветки. Шею, руки и даже щиколотки женщины украшали браслеты и бусы, и она позвякивала и бренчала, приближаясь к витрине.
Моня, скучавший за прилавком, при виде дамы оживился. Он дождался, пока она обследует витрины, утыкаясь в них остреньким носиком, и потянулся к ее цветочному платью, как пчела.
– Что-нибудь выбрали, мадам?
– Да, – кивнула посетительница. – Вот тут у вас – что?
Даже не глядя, Моня мог сказать, что там. Кольца с турмалинами, от двух до трех карат… Все бы ничего, но камни «гретые». С другой стороны, это повлекло всего лишь изменение цвета, и больше ничего…
– Прекрасные турмалины, – промямлил он, помня строгий наказ Майи.
