Лариса Соболева - Любовь к таинственности, или Плохая память
– Ты решила убрать и его, – закончил Константин Алексеевич.
– Самое страшное – я поздно обнаружила, что у меня вырвана серьга. Только дома. Там, у Ирки, даже не почувствовала боли, только что-то кольнуло мочку уха, как помню. И вдруг… нет серьги. Ухо разорвано и в крови. Конечно, я догадалась, где моя сережка. Полагаю, Ирина делилась с Французом своими планами, значит, он знал, кто из наших родственников остался в городе, а это дядя Федор. В общем, выйти на меня было несложно, а там очная ставка с Французом… потом он расскажет, кто купил у него гарнитур. И тогда я, рискуя, помчалась назад, в квартиру Ирины в надежде найти серьгу. Но там уже были сотрудники уголовного розыска. Я приметила парнишку…
– А, – вспомнил сын. – Устина.
– Да. Выследила Устина и договорилась с двумя парнями за плату, чтобы они помогли мне познакомиться с ним. Он отбил меня у них, проводил домой. А я в тот же вечер побежала к Французу. Он не ожидал, что я его… Но у меня не было выхода. Забрала и ценности. А потом все покатилось само собой, я уже не могла остановиться, потому что спасала себя.
– Значит, и родного брата ты… – Константин Алексеевич не договорил. Он, как в прострации, находился после просмотра фильма, ощущая только крах, видимо, потому исповедь матери и не стала для него ударом, после которого получают инфаркт.
– Нет, – сказала она.
– В это трудно поверить.
– Потому что его инвалидка-вдова преподнесла так, будто это я покопалась в моторе. Чушь. Я уехала, поверь мне, и ждала приговора Вани. Но и надежда была, что он остынет, по его репутации судилище надо мной ударило бы очень сильно. С должности он полетел бы, это сто процентов, возможно, были бы и другие нежелательные последствия. Думаю, Ваня не сдал бы меня, нет. Но брат погиб. Повторяю: он погиб без моего участия.
– Ну а какого черта ты пришила семью журналиста? Без этих-то смертей нельзя было обойтись?
– Нельзя. Срок давности в советское время был значительно длиннее, а не десять лет, как сейчас. К тому же за особо тяжкие преступления расстреливали.
– Насколько я в курсе, тогда расстреливали только мужчин, – возразил сын.
– Ты плохо осведомлен. В особых случаях расстреливали и женщин, я узнавала, только подобные акции не афишировали. В мой особый случай вошел следователь, так что на снисхождение рассчитывать не приходилось, на срок давности тоже. А журналист не оставил бы меня в покое, я поняла по его ненавидящим глазам: мне даже показалось, он убьет меня на месте. А когда узнала его фамилию, окончательно поняла, что мне пришел конец. И подумала о тебе, о твоей сестре. Мое клеймо осталось бы и на вас, перекрыв вам все дороги, тогда было только так, не иначе. А там… я никак не ожидала, что сначала вбежит девчонка, а потом появится мальчик с фотоаппаратом… Это был злой рок.
– Мама, не прибедняйся, ты сама – злой рок.
И еще выпил Константин Алексеевич. И опять не помогло. Краху ничто не поможет. О, что за жизнь пойдет… Те, кто посмелей, будут ему сочувствовать и заверять, мол, перемелется, забудется. Может, кто-то посоветует обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства, но отмыться все равно не удастся. Да и время… Время работает против него. Те, кто пресмыкался перед ним, могут сделать вид, будто ничего не знают. Ну а враги… Надо же, докопались. И подгадали накануне выборов…
Трезвонил телефон – явно сочувствующие сторонники собрались поддержать его дух, но Константин Алексеевич не брал трубку. Не брала ее и Лидия Борисовна. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, только это уже была старуха, а не женщина вечной осенней поры.
– Ты меня раздавила, – тихо сказал он под нескончаемые звонки телефона, которых даже не слышал.
– Не я, – скрипнула голосом Лидия Борисовна. – Нас обоих раздавили. У меня уже недостаточно сил, чтобы смести этих червяков, которые любят копаться в дерьме. Но я не сидела сложа руки, в отличие от тебя. Наняла людей…
– Мама! – воскликнул он. – Ты наняла убийц?! Они убили…
– Черта с два! – произнесла она с сожалением. – Их обложили. Я же не знала, что это Чехонин, который подготовлен к моему отпору! Не смогла просчитать, зачем и кому понадобилось извлечь на свет божий мои прошлые… похождения. Мысли не возникло, что заговор против тебя.
– Ты даже не раскаиваешься…
Он снова посмотрел на мать немного с удивлением, немного с жалостью. У него не родилось чувства отвращения по отношению к ней, наверное, потому что это все же его мать. Она заботилась о нем, любила его, переживала вместе с ним взлеты и падения, поддерживала его. А судить… пусть судят другие. В данном случае они будут правы.
– Куда от всего этого теперь деться? – закатил он глаза к потолку. – Что мы скажем твоим внукам, мама?
Это был тот исключительный случай, когда его мать не смогла дать совет.
Константина Алексеевича прокатили. Следовательно, прокатили и его команду, которой не приходилось рассчитывать на прежнее положение, – новый мэр назначит на ответственные посты своих людей, а бывших пнут под зад коленом. Самое ужасное – никто из команды Константина Алексеевича не был готов к поражению, все заранее праздновали победу. А тут электорат посмотрел по телевидению дешевенький пасквиль (так говорили между собой обиженные) и проголосовал за главного противника Константина Алексеевича, имеющего до показа последнего сюжета небольшой шанс на победу в выборах. Такое называется тихим переворотом. Тихий, потому что комментариев в СМИ после фильма не последовало, город будто замер. Замереть-то замер, а вердикт вынес. Электорат не прощает даже наветов, а тут на экране крупным планом – мама мэра с пистолетом. Если мама – убийца, то кто же сын? Надо ли говорить, что Зоя стала не просто звездой – черной меткой какой-то. Именно ей приписали: свалила мэра.
Она выползла наружу через два дня после выборов, приехала на студию, сунула больничный лист Жабе в кедах и поплелась в курилку. Смехов и Настя находились там – где ж им еще быть?
– Какие новости? – поинтересовалась Зоя.
– Как будто не знаешь, – томно вымолвила Настя. – Ведь именно ты забомбила сериальчик против нашего мэра. Простите, против бывшего мэра. Это и есть главная новость на сегодняшний и завтрашний дни.
– Где шеф? Он мне нужен, а секретарша сказала одно слово – «нету». И не дала разъяснений, когда будет.
– Как! И этого ты не знаешь? – изумилась Настя.
– Я же болела, – сказала Зоя.
– Шеф греет побитые ребра в Испании уж тому две недели, – ехидно поведал Смехов. – Главный редактор скрылся в неизвестном направлении.
– Зойка, представляешь, шеф улетел в Испанию с Динкой, – сообщила Настя. – Кстати, она беременная, а все гадали – от кого. Я его знаю, поэтому могу со всей ответственностью заявить: у нас новая жена.
– Четырех жен наш канал не потянет, – ухмыльнулся Смехов.
– Потянет и пять, – возразила Настя. – При условии, если наш Вадик выживет. Младшая жена не моего склада, она растерзает его и Динку.
Поговорили. Делать вроде нечего, Зоя занялась исходным материалом – надписала кассеты и диски, на отдельные листы внесла перечень эпизодов и сложила все в сейф. Аристарх не звонил несколько дней. Ну и бог с ним! Зоя сама поставила точку в их отношениях, не желая стать отработанной вещью, которую выкидывают за ненадобностью. Но вчера он напомнил о себе: «кафедральный собор» привез конверт, в нем десять тысяч баксов, как было обещано. Целое состояние и хоть какое-то утешение. В общем, все не так плохо, а Зоя злилась весь вчерашний вечер. Спрашивается – почему? Потому что дура.
Он продолжал жить в трехкомнатной квартире, ездить на драндулете под охраной. Аристарх знал, что ранил Мурку смертельно, а раненый зверь агрессивен, потому и опасен. И при всем при том неосторожен.
Аристарх поставил драндулет в гараж, вышел и, не торопясь, направился к дому. Надо было перейти весь двор, правда, небольшой. Никогда не теряя бдительности, он почувствовал ее – вдруг запрыгало сердце. Не от страха – от торжества. Зря скептики отрицают в человеке способность предчувствовать и предугадывать.
– Ты Чехонин? – спросила Лидочка, появившись тривиально, как в плохом спектакле, из-за дерева.
– Вы же знаете, Лидия Борисовна, что это я, – усмехнулся Аристарх.
Усмехнулся беззлобно, видя перед собой жалкое зрелище. На нее падал свет из окон – блеклый и желтый, ложась пятнами и выделяя лишь части лица и тела. Темные глазницы, проваленные щеки производили впечатление, будто это мертвец, затосковавший по белому свету, вышел из могилы прогуляться.
– Убить меня хотите? – спросил он.
– Нет. Хотелось посмотреть на тебя.
– Неправда. Вы посылали на меня и Зою убийц, в нас стреляли…
– Это было во время драки, а после нее уже никто кулаками не машет. Твое лицо мне знакомо.
– Остается только позавидовать вашему зрению, вы отлично видите в темноте. Мы встречались. Редко. У меня есть еще одна фамилия – Бирюков.
