Александра Маринина - Каждый за себя
После разрыва с Олегом я растеряла всех подруг. Я не могла больше ездить к ним в гости. Я не могла приглашать их к себе. Я не могла, как прежде, часами болтать с ними по телефону. Если дрова не подбрасывать, огонь в камине гаснет, это даже ребенку понятно. И потом, мои московские подруги все до одной были женами друзей или сослуживцев Олега, других подруг у меня и появиться не могло, я ведь не работала. После того как Олег меня бросил, эти милые дамы оказались в сложном положении, ведь их мужья продолжали дружить и общаться с ним. Мужья проявили мужскую солидарность, а вот женам-то что делать? Примкнуть к мужьям или образовать коалицию под лозунгом: "Ты дружишь с подонком, мы тебя не одобряем, а Нику любим и будем поддерживать"?
Разумеется, они предпочли мужей, а не меня, и я их за это не осуждаю. Я все понимаю и не обижаюсь. Просто констатирую факт: в Москве у меня нет ни одного по-настоящему близкого человека. О своей жизни я и так все знаю, а о чужой поговорить не с кем.
Вот я и добираю, восполняя дефицит женского (ладно, если хотите - бабского) общения рассматриванием чужих семейных фото и додумыванием или откровенным "сочинительством" чужих историй.
Но сегодня мы смотрели альбомы вместе с Николаем Григорьевичем, которому в очередной раз захотелось тряхнуть стариной.
Фотографироваться Сальниковы любили, что да, то да! Каждую веху запечатлевали, не было только фотографий Дениса в возрасте до годика (ну, это и понятно), зато Аленино движение по возрастной лестнице отмечалось лет до шести чуть ли не помесячно. И надписи такие строгие: Алена, 3 месяца и 12 дней, или 1 год 7 месяцев и 4 дня, или 5 лет и 6 месяцев. Похоже на дневник наблюдений за развитием клетки.
Много было на этих снимках и Аделаиды Тимофеевны, и безумно интересно мне было отслеживать, как с годами красивое ее, беззаботное и радостное лицо приобретало черты властности, начальственной строгости, неприступности. Чуть позже стала появляться жесткость.
Еще позже - негибкость, в народе называемая упертостью, а в психологии - ригидностью. Мне казалось, что с возрастом ее душа окостеневала вместе с позвоночником. Нет, она не становилась грубой или жестокой, она просто переставала поддаваться небольшим, мягким воздействиям, как перестает под влиянием остеохондроза слушаться позвоночник.
- Это мы с Адочкой на приеме в английском посольстве, - рассказывал Старый Хозяин, хотя я все это уже знала наизусть. - Адочке тогда присудили премию Вудсворта за одну научную разработку. А вот это Адочка с учениками, она тогда уже была доктором наук и профессором кафедры, это ее выпускники.
Слушать пояснения было скучно. Куда интереснее было узнавать то, что выходило за рамки сухой подписи к снимку.
- А почему Аделаида Тимофеевна так тепло одета, не по сезону? - спрашивала я. - Ведь выпуск всегда бывает летом, в конце июня, вот и дата здесь стоит: 28 июня 1969 года.
- Может быть, лето было холодным? - предположил Главный Объект.
- Да нет, вот смотрите, все выпускники в легких платьицах и в рубашках с короткими рукавами - ясно, что погода теплая А Аделаида Тимофеевна в твидовом костюме и плаще - Да, действительно, - рассеянно согласился он. - Я как-то не замечал.
- Может быть, ее знобило, она болела, плохо себя чувствовала?
- Не помню…
- Может быть, она прилетела из командировки утром того же дня и приехала на выпуск прямо из аэропорта? - продолжала допытываться я. - Может, она летала куда-нибудь в Заполярье?
- Не помню… Хотя да, вы правы, Никочка, она действительно летала в Мурманск, да-да, теперь я вспоминаю, именно в Мурманск, там проходили испытания на полигоне, а Адочка была головным разработчиком нового сплава. Она еще тогда замерзла ужасно, простудилась…
Да, конечно, именно так все и было. Я еще помню, - оживился Николай Григорьевич, - к концу церемонии выпуска она уже так плохо себя чувствовала, что не досидела до конца вручения дипломов, извинилась, вызвала служебную машину и уехала домой. Павлушеньке было десять лет, он тогда, помнится, страшно испугался, ему показалось, что мама умирает…
Вот ради таких деталей я и задавала свои вопросы.
Слушая Старого Хозяина, я начинала лучше представлять себе и даже понимать не только его покойную жену, но и Павлушеньку, и подрастающего Женечку, и юную Наташеньку, ушедшую от мужа с годовалым сыном на руках.
- А вот это Женечка на субботнике, в десятом классе.
Они убирали строительный мусор на спортплощадке.
Узнаю, узнаю, как же! Та самая спортплощадка, на которой я разминаюсь во время вечернего "собакинга". Когда младший сын Сальниковых заканчивал школу, Семья уже жила здесь, в этом доме, и школа находилась неподалеку. На фотографии Евгений стоял с граблями в руках в окружении двух одноклассниц, модненьких и хорошеньких. Судя по остальным фигурам, попавшим в кадр, а было их не менее пятнадцати, это были самые красивые и хорошо одетые девочки в классе. Да и Сальников-младший выделялся среди других высоким ростом, мощными плечами и уже сформировавшимися чертами красивого мужественного лица. И куда только все девается? Глядя на него, шестнадцатилетнего, не сомневающегося в том, что вся жизнь принадлежит исключительно ему и будущее его будет веселым, счастливым и богатым, трудно поверить, что этот красивый высоченный парень превратится в никчемного алкаша, спекулирующего внешней привлекательностью, чтобы доить очередную женщину, стреляющего у брата деньги на опохмел и бездарно растрачивающего свое здоровье и всю свою такую, в сущности, короткую жизнь.
- А кто эти девочки рядом с Женей? - спросила я как-то.
- Не знаю.
- А вот эта девочка? А этот мальчик?
Но Николай Григорьевич ничего не знал. Он не знал никого из одноклассников своих сыновей. Ни единого человека. В околоальбомных беседах выяснилось, что ни он сам, ни его сверхзанятая судьбами Отечества супруга ни разу не посетили ни одного родительского собрания и не были знакомы ни с одним учителем. Мальчики учились хорошо, дисциплину не нарушали, родителей в школу не вызывали, чего же еще? А одноклассники к ним в гости не ходили.
- Знаете, Никочка, это было не принято, - объяснял Старый Хозяин. - У нас жилищные условия были значительно лучше, чем у других детей, я бы сказал, это был принципиально другой уровень. Адочка занимала высокие должности, я служил сами знаете где. Огромная квартира, хорошие дорогие вещи, дефицитные продукты на столе - наша жизнь очень резко отличалась от той жизни, которой жили одноклассники мальчиков. Зачем вносить разлад в детские души, порождать зависть, недоброжелательство? Вот если бы Павлушенька и Женечка учились в какой-нибудь элитной школе, где много детей из семей высшего руководства, тогда другое дело.
- Почему же они не учились в элитной школе?
Моему любопытству не было пределов. Но Старого Хозяина это, кажется, не смущало, он был рад поговорить о былом, тем более если это кому-то интересно.
- Адочка хотела, чтобы дети учились поближе к дому.
Она считала, что это дисциплинирует.
- В каком смысле?
- Видите ли, Никочка, когда школа далеко от дома, то всегда велик соблазн после уроков куда-нибудь пойти с друзьями, в кино или просто погулять, пошататься без дела. Тем более такие школы в Москве находились в основном в самом центре, а там красивая жизнь очень на виду. Вы понимаете, о чем я? А когда от школы до дома всего пять-десять минут ходьбы мимо обшарпанных домов без магазинов и кинотеатров, то соблазн не так силен.
Стало быть, Адочка в своих сыновьях не была уверена. Что-то подсказывало ей, что мальчики не так надежны, как можно было бы предполагать, исходя из хороших оценок и отсутствия записей в дневниках о нарушениях дисциплины. Ну что ж, не знаю, как насчет Гомера, а насчет младшенького она не ошибалась, и если бы драгоценный Женечка учился в элитной школе в центре Москвы, то спился бы, вероятно, куда раньше.
За Женечкиными метаморфозами, запечатленными на фотографиях, тоже любопытно было наблюдать. Если на ранних снимках его лицо и вся его фигура отражали уверенность в том, что он все сможет и всего добьется, то с годами эта формула сменилась уверенностью в том, что все сделается само. Потом уверенность сменилась надеждой на то, что "сами все дадут, еще и умолять будут, чтоб взял". Потом - разочарованием. Вероятно, оттого, что никто ничего не давал и уж тем более не умолял.
Однако сегодняшний просмотр семейного архива Николай Григорьевич посвятил полностью Алене. И я догадывалась почему.
С Аленой что-то творилось. На самом деле мне-то, старой опытной ящерице, было совершенно очевидно, что она в очередной раз влюбилась. Все симптомы были налицо: и загадочная томность в лице, и неземная печаль во взоре, и ленивые движения, и долгие разговоры по телефону, когда трубка уносится в комнату и плотно закрывается дверь, и кое-что другое, например, ежедневная смена всего облачения, включая белье. Но мои наблюдения могут показаться субъективными, и тогда на арену умозаключений выходят объективные факторы, с которыми не могут поспорить ни влюбленный во внучку дед, ни даже полностью ослепший (в целях самообороны) Гомер. Алена плохо сдала выпускные экзамены. Уже начало июля, а она до сих пор не только не подала документы на поступление в институт, но даже и с выбором вуза не определилась. Во всяком случае, на встревоженные вопросы родителей она отвечала, что никак не может окончательно решить, куда ей поступать, хотя в течение всего последнего школьного года никаких сомнений вроде бы не испытывала и институт давно уже выбрала.
