Елена Арсеньева - Помоги другим умереть
– Я буду только завтра утром, – бросил Грушин, проходя через приемную. – Надо вот с ребятами съездить кое-куда. Не скучай.
Эмма даже не повернулась от компьютера, не то чтобы выражать какие-то эмоции.
Олег и Грушин вышли, Женя бодро ринулась за ними, но в дверях обернулась, словно спохватившись:
– Эммочка, мне звонили?
– Да, я записала. Любавцев сообщает, что у него все в порядке, на свадьбу тебя непременно пригласит. Это тот дядька, которого ты с женой развела?
– Он самый. Смешнее всего, что на ней Егор Петрович и собирается жениться. Представляешь?
Эмма завороженно покачала головой:
– Господи… бывает же такое! Хотя я всегда знала: первая любовь не забывается, потом для этого человека ты на все готов.
Она резко отвернулась к окну, а когда вновь взглянула на Женю, ее глаза странно блестели.
«Что-то происходит, – подумала Женя с невольной жалостью. – С Эммой что-то происходит. Для нее все это не так просто. Шпионаж… тьфу, глупо как. Но терзает ее отнюдь не совесть. И почему мне кажется, что к Грушину это тоже не имеет никакого отношения? Тут что-то совершенно другое…»
– Ну и Лева звонил, – сообщила наконец Эмма. – Только ты уехала – тут как тут, образовался в телефоне. Я ему сказала, что твоих хабаровских координат пока не знаю, пусть перезвонит через день-другой, но и он не перезвонил, и ты вернулась.
Женя растерянно моргнула.
– Хо-хо-хо, – сказала проницательная Эмма. – Леший в лесу сдох, что ли? Что я вижу, а?! Неужели ставить на сурового таежника? Я же тебе говорила, говорила же я тебе, что только на Дальнем Востоке можно встретить настоящего мужчину!
Она засияла и вдруг сделалась до такой степени похожей на прежнюю Эмму, которая любила учить жить бедненькую Женечку, ну до такой степени, что у той на миг тоже повлажнели глаза. Но только на миг – пока не возник вдруг в памяти обугленный балкон на восьмом этаже и мертвенное лицо Корнюшина в слабом мерцании свечей.
– Слушай, я вот что хотела у тебя спросить, – встряхнулась Женя. – Ты ведь всю жизнь в Нижнем прожила, окрестности хорошо знаешь?
– Неужели! – кивнула Эмма. – Еще когда здесь Дорпроект был, пришлось помотаться по области будь здоров.
– Вот представь, – вкрадчиво продолжала Женя. – Гора, озеро, лес, в трех километрах деревня. Это где может быть?
Эмма взглянула на нее, как на полоумную.
– Примерно в пятидесяти местечках. Или в шестидесяти. Ты что, ищешь, где пикник устроить?
– Я ищу одну свою знакомую, – сказала Женя, принимая самый неестественный вид. – То есть… мамину бывшую подругу. Она уехала, живет теперь в деревне, а адреса не оставила. Вернее, мама мне сказала где, но я забыла, а мне нужно срочно.
– Перезвони маме да спроси, – предложила Эмма, кивнув на телефон. – Озер много, деревень еще больше.
– О! – хлопнула себя по лбу Женя. – Там еще звероферма рядом!
– Лисья, что ли? – Эмма сморщила нос. – Господи, как от них воняет – спасу нет.
– Лисья, точно! – возбужденно согласилась Женя. – Воняет, да…
Какое мерзкое слово! Не скоро оно перестанет ассоциироваться с приглушенным, раздумчивым голосом Сидорова: «Если бы товар сгорел, воняло бы паленым».
– Эй, ты что? – окликнула Эмма.
– А что? – Женя слабо провела рукой по лбу, отгоняя еще одно воспоминание: как она отдернула ногу, чтобы Сидоров не ткнулся в нее лицом.
– Слышала, что я тебе говорила, или нет? Лисиц на Солохиной горе разводят. Точно, там и озерко есть, и гора эта самая.
– Это где же такая? – совершенно искренне удивилась Женя. – Сроду не слышала.
– Да рядышком, – усмехнулась Эмма. – Часа два – два с половиной к Арзамасу. За поворотом на Воротынец.
Когда Женя уже была в дверях, в приемной зазвонил телефон. Она обернулась и увидела, какое странное выражение мелькнуло на лице Эммы. Страх, обреченность, жалость. Эмма сидела, потерянно глядя на телефон, словно считала звонки. Четыре… пять… шесть… Потом, словно спохватившись, схватила трубку, но тотчас медленно опустила ее. Резко отвернулась к окну. Женя осторожно прикрыла дверь.
Она собиралась спуститься на лифте, но так задумалась, что пошла пешком. Еще на третьем этаже услышала доносившийся снизу шум и гвалт, а на первом и вовсе бушевал настоящий базар.
Уже виденные сегодня Женей уборщицы, сантехник, слесарь и примкнувший к ним вахтер, помахивая рукописными плакатиками: «Отдайте нашу зарплату!» – обступили толстого вальяжного дядьку с тщательно уложенными седыми волосами. Это было начальство бывшего Дорпроекта. Рядом кучковалось еще несколько мужчин. Среди них Женя увидела Грушина и директоров еще двух-трех частных лавочек, поселившихся в этом здании, редактора газетки, владельца компьютерного центра. Все они, как и Грушин, трясли какими-то бумагами и пытались перекричать нападающих.
Олега среди них не было. Женя оглянулась и увидела его в стороне, возле прилавка с прессой. Однако на газеты Олег не обращал внимания, а смотрел сквозь стеклянный тамбур на серенький унылый день за окошком – смотрел, как показалось Жене, с отвращением.
– У нас конец августа всегда такой дохленький, – сказала она, став рядом. – Зато сентябрь в основном замечательный, и октябрь, и зимой тепло… ну, относительно тепло!
«И вообще, мне очень понравился Хабаровск…» – хотела еще сказать она, но не сказала.
Олег улыбнулся, быстро обнял ее, притянул к себе, но тотчас отпустил. А в глазах продолжало светиться нечто, заставлявшее Женю дрожать, как от прикосновения.
– Ты забыла: я довольно долго жил в Нижнем. Тебе Грушин не говорил? Отец работал здесь года два, читал курс лекций по ветеринарии в сельхозинституте. Давно, конечно, это было. Я здесь школу оканчивал. Мы с Грушиным тогда и познакомились, соседями были. Так что и климат нижегородский мне знаком, и некоторые окрестности – особенно всякие там зверосовхозы.
Он лукаво прищурился, и Женя ахнула:
– Ты догадался, где Аделаида прячется?
– Имеются некоторые соображения. А тебе Эмма что-нибудь толковое сказала? Нет, погоди, вот подойдет Грушин, тогда и обменяемся мнениями.
– А что там происходит? – обернулась Женя на шум, который, впрочем, уже ощутимо стихал.
– Как что? Пролетарии прижали к стенке проклятых буржуинов. Давненько я не слышал словечка «кооператор», – усмехнулся Олег. – Зарплату здешнему персоналу месяца три не выдают, а официальная версия такая: арендаторы не платят. Арендаторов, как я понял, здесь не меньше сотни, и даже если все платят, как Грушин, по десятке, это уже нехилая сумма получается. Наехали на него круто, однако Грушин преспокойно показал им копии приходных ордеров: арендную плату, мол, вношу исправно, да не в банк, а наликом. Другие тоже подсуетились, послали за бухгалтерами. Теперь стрелки четко переведены на этого, который в парикмахерскую любит ходить. Ясно, что он денежки заиграл.
Стрелки и в самом деле были переведены четко: Грушин и его товарищи по несчастью уже оказались вне арены классовой битвы, которая плавно перемещалась вслед за отступающей администрацией. Администрация целила в лифт, однако он был, как всегда, набит под завязку. Пришлось ретироваться пешим порядком, по лестнице… Восставшие массы ринулись следом.
– Не побили б сердешного, – озабоченно сказал Олег, вслушиваясь в отдаляющуюся канонаду.
– А следовало бы! – сердито бросил подошедший Грушин. – Был момент, я думал, меня самого побьют. Там бабуля одна трясла мокрой щеткой, так и норовила мне ейной мордой в харю ткнуть!
– Она еще утром лютовала, – вспомнила Женя. – Меня обрызгала, еще какого-то…
Умолкла. Странно ей вдруг сделалось, так странно… опять то же ощущение вещего холодка – и опять совершенно непонятно, как истолковать предчувствие.
Грушин и Олег, мгновенно переглянувшись, враз шагнули к ней, но не успели ничего спросить: рядом раздался веселый голос:
– Закурить не найдется, Дмитрий Михалыч?
Грушин катнул по щекам желваки, исподлобья глянул на подошедшего вахтера:
– Ага, теперь Дмитрий Михалыч! А кто я был только что? Зажравшийся кооператор? Мафик? Вор в законе?
– Ну, ну, чего ты? – примирительно улыбался мужичок лет семидесяти, которого язык не поворачивался назвать старичком: такой он был крепкий, сухой, жилистый, так молодо сияли его яркие голубые глаза. – Я, что ли, тебя честил? Это вон бабье разошлось. А ты не злись на них. Пенсию не платят, зарплату не дают – куды бедному крестьянину податься?
– Ладно, – хмыкнул Грушин, – особенно тебе, дядя Ваня, податься ну совершенно некуда! Как на Средной рынок ни придешь, Антонина Петровна, неспетая песня твоя, то с «викторией», то с малиной, то с огурцами-помидорами, то с картошкой. И вечно к ней очередь!
– Обаятельная женщина, – кивнул вахтер. – За то и ценю. Если б не ее произрастания, мы б уже ноги протянули. Натуральное хозяйство развели, куда ж денешься. Опять думаю кролей развести. Раньше-то мы держали элитных пород, повышенной мясистости! Это я еще когда здесь гипом [8] был. У меня ребята бамовские, командированные, даже молодняк покупали, отвозили в Тынду. Но кроли – дело хлопотное, не приведи господь. Миксоматоз, как чума египетская, выкашивает.
