Рауль Мир-Хайдаров - Ранняя печаль
В основное время армейцы сравняли счет. В перерыве перед дополнительным таймом Тайванец, утирая со лба пот, сказал уверенно: "Ну, теперь наши дожмут..."
Так оно и случилось. И героем финального поединка стал Владимир Федотов, сын легендарного бомбардира, -- он сыграл свой лучший в жизни матч, забив два решающих гола, а ведь он доигрывал, и сезон тот для него оказался последним в футбольной карьере.
Вот таким азартным знатоком футбола остался в памяти Дасаева Тайванец. Но вспомнился он не из-за любви к футболу и даже не из-за пари.
Много позже Рушан слышал, что тот стал в Москве "авторитетным" человеком, вроде знаменитого мафиози дона Корлеоне, держал в руках столицу и никогда не отказывал ташкентцам в помощи. Однажды у "Лотоса" он услышал, что Алик за один вечер выиграл в карты миллион. А в разгар -- или в разгул? --перестройки прочитал в "Правде", что наша отечественная мафия широким фронтом вышла на международную арену и уже имеет весьма существенное влияние на Западе. Упоминался там и Тайванец. Алик, оказывается, жил в Германии, на роскошной вилле, и страстно болел за мюнхенскую "Баварию".
Вот так, неожиданно, открылась Дасаеву еще одна -- правда, ненужная ему -- тайна мальчика, страстно любившего футбол.
Да, ребята с Кашгарки были фанатами футбола. Да и кто не был им увлечен в то время, когда свежий ветер дул во все паруса страны? В этом увлечении, в обожании знаменитых спортсменов тоже раскрывается время и познаются люди.
Рушан помнит и еще один финал -- между тбилисским "Динамо" и московским "Торпедо". Такого ажиотажа и наплыва гостей Ташкент не знал ни до, ни после. Наверное, впервые в истории нашей страны десятки чартерных рейсов в день доставляли любителей футбола из Грузии в Узбекистан, не прерывалась правительственная связь между республиками.
"Мы сдали город грузинам на три дня", -- шутили ташкентцы. Повсюду слышалась кавказская речь, мелькали модные в ту пору кепи-аэродромы. Горожанам в те дни было невозможно попасть ни в один ресторан, ни в одно кафе -- кругом гуляли гости.
В день матча удивительное происходило в аэропорту. Откуда бы не объявляли о прибытии рейса -- из Москвы, Киева, Баку, Еревана, Ростова, Минеральных Вод, Симферополя, Адлера, -- пассажирами оказывались одни грузины: окружными путями они добирались до Ташкента на игру любимой команды. Можно представить, сколько стоил билет на такой матч в городе, где около футбола крутилось немало "жучков"...
Уже за час с небольшим до начала игры у гостиницы "Ташкент", откуда со стадиона "Пахтакор" десять минут хода пешком, творилось что-то невообразимое. Собравшиеся со всей страны репортеры, фотокорреспонденты, тележурналисты, болельщики, поклонники грузинского футбола из Узбекистана и близлежащих городов Казахстана и Таджикистана, сами грузины ожидали выхода из гостиницы своих кумиров, своих любимцев.
Большой нарядный "Икарус" с распахнутыми настежь дверями уже стоял на площади. Видимо, чтобы подогреть страсти, с большим отрывом от основной группы появились трое защитников: Гурам Петриашвили, Джемал Зейкеншвили и Гурам Цховребов. Вышли не как повелось ныне -- в мятых спортивных костюмах, а при галстуках, тщательно причесанные. Элегантные, уверенные, они быстро исчезли в чреве вишневого автобуса с зашторенными окнами.
В тот момент, когда Рушан с друзьями не отрывал взгляда от живого коридора, оцепленного милицией, где вот-вот должна была появиться вся команда, сквозь строй стражи протиснулся Володя Огоронов и направился в сторону аптеки Наримана, а не к стадиону.
Огоронов с Будманом недавно стали чемпионами Спартакиады народов СССР, вошли в сборную страны и пользовались в Ташкенте огромной популярностью. Оттого, наверное, Володю пропустили через милицейский кордон. Кто-то рядом с Рушаном с неподдельным удивлением в голосе окликнул парня:
-- Володя, ты не идешь на футбол?
Огоронов, приостановившись посреди гостиничной площади, обернулся на знакомый голос и беспечно спросил:
-- А кто сегодня играет?
Площадь содрогнулась от гомерического хохота, и появившаяся в этот момент команда так и не поняла, что бы это могло означать.
XXXVII
Сейчас в Ташкенте мало осталось знакомых ребят с Кашгарки. Словно ветром разметало их по миру. Иногда в почтовом ящике Дасаева, вызывая зависть соседей, появляются роскошные открытки то из Тель-Авива, то из Хайфы, из Лондона и Амстердама, Сан-Франциско и Гамбурга. Не объяснишь же каждому соседу, что уехали друзья совсем не по доброй воле и не только в поисках более сытой жизни. Кашгарские ребята и здесь имели свой кусок хлеба с маслом. У иных давно уже есть и виллы, и "Мерседесы", но вспоминается им до сих пор, до спазм в горле, квартира без удобств на Кашгарке, сирень под окнами, яркий, шумный Алайский базар, и давние дни, когда они, оказывается, были так счастливы, -- ничто не заменит улиц детства.
Поколение кашгарских ребят, с которыми он дружил в юности, тоже страдало от безотцовщины, и большинство из них получали высшее образование заочно, как и Рушан. И группа у них на стройфаке собралась интернациональная: треть составляли евреи, еще одну треть -- греки и немцы, последним заметно перекрывали путь в очном образовании, и потому им оставался единственный шанс.
Такое примерно соотношение было и на других курсах, и на соседних факультетах. Нельзя не заметить, что когда он заканчивал институт, резко увеличилось число студентов корейской национальности -- людей, в массе своей обладающих четким, аналитическим мышлением, важным в любом инженерном деле. Почему-то в те годы профессия инженера-строителя не привлекала коренное население -- они стремились в юридический, торговый, нархоз, автодорожный.
У Рушана было немало друзей среди евреев, греков, немцев, тем более он понимал и мог изъясняться худо-бедно по-немецки -- дружба в Мартуке с Вуккертом не прошла бесследно.
В последние годы, когда стало очевидным, что перестройка зашла в тупик и не оправдала надежд, и резко обострились национальные отношения, многие его знакомые начали покидать страну, и не только те, с кем он знался в институте или на Кашгарке.
В те давние шестидесятые годы Ташкент бурно развивался, расстраивался, и ради объективности надо сказать, что почти все крупные тресты и управления возглавляли инженеры еврейской национальности. Уникальное здание оперного театра по проекту знаменитого архитектора Щусева возводил, еще с пленными японцами, Пикман, он же застраивал площадь перед театром и возводил гостиницу "Ташкент" по проекту татарина Булатова. Перед самой войной начала застраиваться самая красивая улица Ташкента, Навои, и руководил этим строительством Крайзман. Ташкент отличает рациональное водоснабжение, а ирригационной сетью, современными инженерными коммуникациями он обязан Виксману. Первый в республике трест "Спецмонтажстрой", обслуживавший строительство металлургических и химических предприятий, возглавлял Горенштейн, знаменитый "Ангреншахтстрой" -- Терман, "Высотстрой" --Каменецкий. Первое управление, где начинал работать Рушан, организовал Гольданский, отец Марика. Список можно продолжать и продолжать, и это только строительство, а было еще здравоохранение, высшее образование, тяжелое машиностроение...
Сегодня из множества тех людей, с кем он встречался на строительных площадках и планерках, остались немногие. К нему постоянно доходили грустные вести -- тот уехал, те собираются, другие ждут визу... Словно кто-то выкашивал вокруг друзей и знакомых...
Удручающее впечатление производили на него очереди у американского посольства, у посольств других стран, где в основном стояли евреи с армянами. Рушан уже даже себе не задает вопрос -- почему? Ибо знает: от хорошей жизни или ее перспектив не бегут, никто не враг себе, своим детям и внукам. И пытается понять великий исход, нащупать главную причину, ведь убивали армян в Сумгаите -- уезжали евреи, убивали турок-месхетинцев --уезжали евреи, пошел отток русских из республик -- опять та же история. Он прокручивает свою жизнь, как киноленту, все дальше и дальше назад, и снова упирается в детство, в послевоенный бедный Мартук...
В поселке хватало людей всех национальностей, но еврейская семья там оказалась одна. Впрочем, в ту пору разговоры о пятой графе не возникали, ибо большинство здешних жителей подходило под сталинское определение --нацменьшинство. Рушан помнит, как учительница заполняла какие-то документы и для этого поднимала каждого с места и спрашивала, какой он или она национальности. Отвечали по-разному: чеченец, ингуш, татарин, башкир, немец, чуваш, мордвин. Не отрывая взгляда от тетради, учительница кратко резюмировала: "Значит, нацмен". Теперь, через много лет, он понимает это сокращение -- от национальных меньшинств. Только русские, украинцы и казахи, которых в классе было всего трое, не попадали под категорию "нацмен". Помнится, они в своих бесхитростных отношениях использовали неожиданно возникшее братство и говорили: "Ты ведь тоже нацмен". Единственный в классе еврейский мальчик Фима Беренштейн тоже попадал под эту категорию.
