Елена Михалкова - Время собирать камни
— Итак, братцы-кролики, — Коломеев пробежал взглядом по лицам, отметив, что в семействе Прокофьева, судя по лицу парнишки, улучшений не наступает, — что мы с вами раскопали? Раскопали мы историю Ольги Сергеевны Орловой, так неумело пытавшейся подставить нам собственного сына. Михалыч, расскажи в двух словах ребятам.
— Значица, вот что надыбали, — начал Михалыч. — Дамочка наша, Орлова, личность судимая. Два года назад обвинялась в доведении до самоубийства.
— Кого? — поднял на него воспаленные от бессонницы глаза Прокофьев.
— Не перебивай старших, — назидательно произнес Михалыч и продолжил: — Так вот, в доведении до самоубийства. Работала она учительницей в девяносто восьмой школе славного города Москвы и, зачитываю, будучи классной руководительницей седьмого «А» класса, систематически изводила учащуюся данного класса Парфенову Олесю, высмеивая ее перед классом, занижая оценки и критикуя ее поведение. Кроме того, неоднократно применяла в отношении Парфеновой физическое насилие — ударяла ее линейкой по рукам, а также, по свидетельству одноклассников Олеси, поощряла оскорбления в адрес Парфеновой. В результате после получения неудовлетворительной оценки по итогам третьей четверти, а также после беседы с Орловой О.С. Парфенова покончила с собой путем повешения, оставив предсмертную записку, из коей следовало, что учительница предложила ей уходить из школы, а в противном случае угрожала исключением.
— Ни хрена себе учительница первая моя! — прокомментировал Артем.
— Да, дамочка милая, — согласился Коломеев. — Короче, был суд, ей дали два года условно.
— Что ж не посадили?
— А то ты наши суды не знаешь! Понятно, из школы мадам ушла, а сынок родной привез ее в деревню и оставил жить. Квартира городская принадлежит ему, и Орлов-младший, по всей видимости, мамаше поставил ультиматум — сиди, мол, судимая, в деревне, и носа в столицу не показывай. Ну а заодно он поимел загородный дом для своих отпрысков.
— Бизнесмен двоих детей воспитывает без жены, — добавил Михалыч. — На все лето их в Калинове оставлял, да и на выходные привозит. Чего тут везти-то, час от города.
— Но сына, видать, мамаша возненавидела крепко, — покачал головой Коломеев. — Надо же придумать: дом он хотел у Чернявского отобрать и на все был готов. В общем, крутая тетка. Побеседовали с ее сыном, кое-что выяснилось. Она, оказывается, его незаметненько так настраивала, что в деревне его все за дурака держат, а главный заводила — Виктор Чернявский. Надеялась, видимо, что сын пойдет с обидчиком разбираться, да как-нибудь и подставит себя.
— Глупо, — пожал плечами Артем.
— Глупо не глупо, а он именно так и собирался сделать. Он вообще мужик странный, неприятный очень. С ним разговариваешь, и хочется подальше отойти. Но тетку и хирурга он не убивал.
— Так, может, сама мадам убийца? — подал голос Прокофьев. — А что, если она совсем свихнутая, а? Все получается! Девчонку до самоубийства довела, сын отправил в деревню, а хотелось обратно в город вернуться, ну и задумала подставить его по полной программе. Она ведь постоянно в деревне живет, у нее возможность точно была.
— С психикой у нее, пожалуй, нелады, но что она — убийца… Чтобы сына подставить? Нет, как-то уж слишком глупо. Ты лучше скажи, что там у нас со свидетелями по смерти младшего Басманова?
— А ничего у нас там со свидетелями нет, Иван Ефремович. Столько времени прошло, люди уже ничего не помнят, кроме того, что сгорел такой алкоголик — Сенька Басманов.
— Любопытно мне, — неожиданно заговорил Михалыч, — а чего он из своей деревни в город подался? Ну, сестра, я понимаю, — замуж вышла, то-се. А он-то чего? А если переехать хотел, то почему дом не продал?
— Насчет дома не знаю, а вот что с ним в деревне случилось, сказать могу, — задумчиво произнес Коломеев. — Степан вот только второго дня обмолвился — к слову пришлось. У меня, говорит, такое ощущение, точно призрака увидел, а где — не помню. Вот, наверное, так же и у Басманова было, только похлеще, потому он и удрал. Там странная история получилась. Вернулся Басманов в свой дом, прожил около недели, а потом притопала к его дому эта бабка, Антонина. Походила кругами, руками помахала и ушла. На следующий день опять явилась. А после этого Сенька вроде как крышей начал ехать. То призраки ему чудились, то соседей разбудил — пожар ему примерещился… В общем, не в себе был парень. Думали — пьет, до белой горячки дожился, но Капица говорит, что не в том дело было. Короче, как ему во второй раз пожар привиделся, он вещи собрал и на следующий день уехал. Больше его в Калинове никто не видел.
Наступило молчание. Наконец Михалыч выразил общее мнение:
— Ну и хрень!
— Да, у них там какой-то Бермудский треугольник, в том Калинове, — поддержал его Артем. — Сплошные загадки. Одного не могу понять: зачем убийце какие-то стишки понадобилось подбрасывать?
— Ты не забывай, с каким психом имеем дело, — напомнил Коломеев. — Вторую жертву помнишь? Вот то-то и оно. Черт, опять мы упираемся в Басмановых! У кого, кроме них, ключ от дома мог быть? Ведь пришел кто-то, дверь своим ключом отпер, а потом еще за листочком возвращался, если, конечно, Чернявская его не потеряла. Сереж, ты проверил, не сидел ли кто вместе со старшим Басмановым?
— Проверил, Иван Ефремович. Никто.
— Черт возьми! Куда ни упремся — везде тупик. Чего-то мы недоглядели, братцы-кролики. Что-то мы упустили…
— Я вот что подумал, — несмело начал Прокофьев. — Сидеть не сидел, но, может, к нему приходил кто-то из тех, кто сейчас в Калинове живет? Может, если журнал посещений проверить, что-то и всплывет?
— А ведь мысль, — поднял голову Коломеев. — Хоть и тоненькая, да ниточка может оказаться. Так, Михалыч, тебе задание. И быстро, лады? Кто, когда, сколько раз с Басмановым виделся. Может, хоть здесь наловим чего-нибудь.
Двадцать лет назадСенька держал сестру за руку, чтобы она не боялась. Хотя на самом деле страшно было ему. Страшно от звука гулких шагов по коридору, от серо-зеленых стен, от какого-то непонятного запаха… Он подумал о том, что Мишка будет жить здесь шесть лет, и его передернуло. «А ведь меня могли бы… тоже…» Он побледнел и сжал Женькину руку.
— Ты что? — дернулась Женька. — Сень, не бойся.
— Да не боюсь я…
Когда Мишку ввели, Женька кинулась к нему и повисла на шее, а Сенька задержался, неловко топчась позади нее. Он чувствовал себя как-то странно из-за того, что Мишка входил в эту комнату без окон, а они с Женькой ждали его.
— Сенька, дай обниму тебя! Что стоишь, дурак, с постной миной? Ну, как мамка, как батя?
— Батя нормально, мать тебе посылку передала. — Сенька не стал говорить, что мать болеет все сильнее, а отец ходит по непривычной городской квартире, как привидение. — Миш, как сам-то?
Мишка отпустил обоих и повернул Женьку лицом к тусклой лампочке.
— Женек, ты хоть бы губы начала помадой подмазывать, а то ведь так замуж и не выйдешь.
— Да ну тебя, Мишк, тебе все шуточки. Не хочу я замуж. Как ты, расскажи…
Мишка перестал улыбаться и сел на стул.
— Как я? Да нормально, в общем-то. Конечно, как вспомню… Сны всякие снятся, и вообще… За что человека угробили? Какие мы с тобой дураки были, Сенька, только здесь я понял. Вот когда вспомнил все, тогда и понял. Как там Тюркины сейчас?
— Нормально, Миш, только почти не видимся. Мать собирается в Москву их отправить учиться.
— Понятно, что в Москву, куда ж еще. А Андрюха?
— Андрюха в Москве, его родители положили в какую-то больницу. У него вроде воспаление легких, но неопасное. Приедет, наверное, на следующий год.
— Слушай… — Мишка запнулся, но продолжил через секунду: — А Витька где?
Сенька помолчал, переглянулся с Женькой.
— Что в гляделки играете? Где он?
— Не знаем, Миш, — ответила Женька.
— Что, так и не объявлялся? Свалил в свою Болгарию, и с концами? Даже к вам не заходил?
— Нет, Миш, мы его не видели. И в Калиново он не приезжал после нашего отъезда.
Мишка сжал зубы и выругался:
— Сволочь, поэт хренов! Нас подбил, а сам в кусты!
— Почему поэт? — не поняла Женька.
— Потому что стихи хорошо читает, с выражением. Вот гнида! И ведь читал-то как, аж за сердце взяло.
— А про что стихи-то? — недоумевала Женька.
— Да что-то про то, как люди умирают из-за наркоманов. Одну строчку я запомнил: «Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер». А имя того мужика, который их придумал, забыл.
— Бродский.
— Чего?
— Бродский, — пояснил Сенька. — Слушай, Миш, о чем мы говорим, а?
— Про Витьку, мразь такую. Про стихи его долбаные.
— Нет, Миш, про что мы говорим? Про стихи какие-то… Чушь всякую… Как ты здесь, ты же ничего еще не сказал?!
Мишка помолчал.
— А я и не собираюсь говорить, Сень. Нормально. Люди живут, и я выживу. Мне как раз разговоры про вас всех куда нужнее, понимаешь? Потому что я вроде как с вами побывал, другого воздуха глотнул… — Мишка повысил голос. — Потому что мне думать нужно о том, как там Сашка с Колькой учиться будут и как вы вообще живете, а не о том, что я вот здесь, понимаешь, здесь, еще… столько лет буду!!!
