Юлия Винер - Бриллиант в мешке
Очень больно и трудно.
И что? А сила воли человеку зачем дана? Затем и дана, чтобы преодолевать трудности и действовать через не могу. Напряги ее и вставай.
Опять слышу, где-то близко проходят люди. Но звать никого не буду, позориться только.
Вот рядом какая-то нетолстая труба торчит из земли, а из нее висят провода. Взялся за нее обеими руками, избегая проводов. Стал подтягиваться, постепенно подтянулся до сидячего положения. Переждал основную боль, подтянулся еще немного и встал на здоровое колено. Больная нога орет: больно, больно! – и отказывается сгибаться. Напряг усилие воли и согнул. Одновременно слежу, чтобы самому не кричать. Вместо этого произвожу гудение в груди, как тогда в приемном покое. Немного помогает.
Стою на коленях, держусь за трубу. Теперь вопрос, какую ногу выдвинуть вперед и встать. Если попробовать на больную, она меня не подымет. А если на здоровую, то, пока начну подыматься, вся тяжесть на колено больной, может не выдержать.
Сел на пятки, подтянулся немного на трубе и перешел в позицию на корточках. А как же палка? Руки заняты, палка останется на земле, мне потом не поднять?
А на то у нее четыре лапки. Отпустил одну руку, поднял ее и поставил стоймя – стоит как миленькая.
Набрал в грудь воздуху, запер дыхание и пустил в ход силу воли. Перебрал руками по трубе и подтянулся сколько мог. Приготовиться к боли, раз, два!
М-ма-ам-м!
И встал.
Постоял, переждал, пока боль слегка уляжется, взял палку и сделал шаг. И еще один.
Ну, больно, подумаешь, новость.
И еще шаг, и еще, а дальше уже полегче. И почти сразу нашел тропинку, по которой сюда забрел, и постепенно вышел на тротуар. На тротуаре плохо, но с мостовой не сравнить. И света больше.
Видишь, Михаил, человек всегда может больше, чем думает.
5
Иду, тороплюсь, дыхания тоже начинает не хватать. Сколько времени зря потерял!
А в больнице кто их знает, вызвали они кого надо или вообще не шевелятся. Судный день, Судный день.
Что же это Алексей не звонит? Неужели еще не дошел? Молодой, здоровый, и так медленно. А я вообще хорошо, если к утру дойду… На Алексея вообще надежда плоха. Самому надо, самому. Уж я бы добился, чтобы вызвали доктора Сегева.
А может, он и дежурит? Сразу бы легче на душе… И почему я, идиот, не записал в мобильник номера больницы! Поискал – нет, нету. Но зато Сегев есть!
– Доктор, вас беспокоит Чериковер Михаэль.
– Кто-кто? Нет, не на дежурстве он. Голос хриплый, сердитый.
Наверно, и он пораньше спать залег, врачи ведь всегда недоспанные ходят…
– Михаэль! Спондилайтис! Шейка бедра!
– А, герой… как дела…
– Я вас разбудил, простите…
– Не совестно тебе в такой вечер звонить? Не мог сутки подождать?
– Не мог, доктор! Вас, значит, в больницу не вызывали?
– И не вызовут, слава Богу. Сегодня не я на подхвате. Да ты чего так сипишь?
– Нет, это я просто дышу так.
– Плохо дышишь. Простудился, что ли?
– Не простудился, а иду в больницу.
– Как это – идешь?
– Вот так, ногами.
– Сдурел, спондилайтис? Всю мою работу хочешь испортить? Чего тебе там понадобилось в такое время? Что с тобой стряслось?
– Не со мной.
Кое-как объяснил ему.
– Так вы приедете, доктор? Там же сегодня никого нет!
Слышу, зевает. Длинный-длинный зевок, из самого нутра.
– Там есть врачи… – бормочет. – И мы не знаем характера травм… может, не по моей части…
– Доктор! – кричу. – Умоляю! Это их кто попало будет резать! Студенты какие-нибудь! А вы все умеете, я знаю!
– Ладно, – опять зевает. – Сейчас позвоню в реанимацию.
– И приедете?
– Увидим. Пока.
Только я закрыл телефончик, только начал отчаиваться, что не приедет, – звонок. Сегев обратно звонит:
– Эй! Да ты где находишься?
– Вот сейчас подхожу к центральной автостанции.
– Ничего себе! Как есть герой. Как же ты дошел?
– Потихоньку…
– Ты вот что. Стой где стоишь, никуда больше не ходи. Я тебя подберу.
6
– А-зам… А-а-зам…
Это Галина. Вчера она весь день почти проспала, скажет только: «Азам… Азам…» – ей сразу укол, успокоится и опять закрывает глаза.
И Таня по большей части спала. Доктор Сегев оперировал ее полночи, потом сказал мне – теперь молись. Ну, я и молился весь день, как мог, да просто говорил ей все время: Таня, живи, Таня, живи. Танечка, я здесь, не уходи, Таня. Так и пропостился возле нее весь Йом Кипур, воду, правда, пил.
А теперь Йом Кипур, слава тебе Господи, позади, и доктор Сегев сказал, обе будут жить. Выздоравливать будут долго и трудно, но самая страшная опасность миновала.
Как хорошо, что я его вызвал. А он другого самого лучшего хирурга привлек, и оба всю ночь трудились, и им это будет записано там наверху, я уверен!
Изругал он меня последними словами, не мог, говорит, идиот, прямо из дому мне позвонить, не представляю себе, как ты сумел столько пройти, теперь тебя самого надо сюда класть. Подумать даже, говорит, страшно, что ты себе там этой ходьбой натворил, иди делай рентген. А мне его ругань слаще всякой музыки.
И я ничуть не жалею, что пошел. Если б не тащился бы я по городу со своей недозажившей шейкой бедра, он, может, и не поехал бы никуда, а спал бы дальше, поскольку не его очередь. И рентген я сделаю, но не сейчас.
Около Тани теперь полно народу, с утра пораньше Кармела прикатила, потом позвонил Йехезкель, почему Танин мобильник не отвечает, где она. Не мог не сказать ему, и он тут же примчался и очень робко просил позволить ему побыть. Мне не до него, сказал ему, пусть делает, что хочет, и теперь он сидит около нее и молится по-настоящему.
То и дело заходит Ирис, целует мою Танечку, а то просто стоит и смотрит на нее с тревожным лицом. Потом спохватится и начинает проверять приборы. Со мной поздоровалась и даже вопросы какие-то задала, но как с незнакомым человеком. Надо же, какая чувствительная оказалась.
А мы с Алексеем сидим между их двумя кроватями, и я то к одной, то к другой, а от Алексея толку мало, потому что каждый раз, когда Галка начинает «А-зам! Аа-зам!» – он зажимает уши, кривит губы, как маленький, и убегает из палаты.
Утром приходили двое из полиции. Ни с Таней, ни с Галкой поговорить им не удалось и удастся не раньше вечера, а скорее завтра, если все пойдет нормально. Дежурный врач очень строго попросил их из палаты, и они послушно ушли, а с ними и я вышел на минутку и тогда только узнал в общих чертах, как это произошло.
7
Более подробно мне Танечка потом рассказала.
У арабов, говорит, было очень симпатично. Никаких разговоров про взаимный конфликт и теракты и в помине не было, зато началось с того, что мои трое делали все не так, как принято у арабов в таких случаях, и братья Азама очень деликатно им шепотом подсказывали. Галка этой деликатности, конечно, долго не выдержала и начала смеяться, мальчишки за ней, ее вообще подростки раннего возраста любят, и эти тоже сразу расположились.
Дядя из Рамаллы был не очень-то доволен, улыбался вежливо, но заметно было, что от всей этой ситуации совсем не в восторге. Еще бы ему быть в восторге, какие у нас основания считать его дураком, если мы с Татьяной сами с ума сходили.
Зато мать приняла их с распростертыми объятиями. И мать, Таня говорит, у них очень красивая, и даже с голубыми глазами, Азам был весь в нее, кроме глаз. Я Тане объяснил, что глаза – это от крестоносцев. И одета, говорит, совсем не по-арабски, а нормально, потому что преподает географию в школе. Ишь ты, учительница, надо же! А уж еда, Татьяна говорит, была такая, пальчики облизать, самая твоя любимая, с массой приправ. Только сладости, говорит, есть невозможно, сплошной сахар, жир и мука. Но мы ели, даже Алексей, хотя он сахара в рот не берет, но Галка цыкнула, и ел. И мы, говорит, тебе всего взяли, она нам еще больше хотела дать, но мы и так едва унесли. Но видишь, не донесли…
Поговорили немного про Лондон, дядя всецело за и даже сказал, что готов выделить кое-какие средства, а Галка сказала, не нужно, мы отлично справимся сами. Алексей говорит ей тихо – ты чего? А она ему – сиди, потом скажу. Алексей ведь про камни ничего не знает.
И про тебя, говорит Татьяна, они внимательно расспрашивали и сочувствовали, очень жалели, что ты не пришел. И я обещала, что в ближайшее же время, как только поправишься.
Потом Алексей ушел, чтоб успеть, пока транспорт ходит, а мальчишки стали демонстрировать, как они знают английский язык, и снова было много смеху.
То есть общий настрой там был положительный и всецело за переселение.
А потом, говорит, дядя уехал в свою Рамаллу, и я тоже стала прощаться.
И пошла, и Галина с Азамом пошли меня провожать. Азам мне говорит: я так рад, что вы познакомились, и вы моей матери очень понравились, и даже дяде… Я ему говорю: и мне твоя мать очень понравилась, и братишки… они оба даже засмеялись от радости. Галка мне говорит: вот придем домой, какой я вам с отцом секрет преподнесу… И опять оба смеются. Все время они держались за руки и смеялись, ни от чего, просто им весело было, и я даже подумала, а может, и ничего…
