Валентина Демьянова - Страсти по Веласкесу
Антонина Юрьевна, произнеся все это на одном дыхании, с усмешкой поинтересовалась:
— Ну, не передумали? По-прежнему хотите ее получить?
Я смотрела на нее с подозрением, соображая, что же такое она замышляет. Я ни на минуту не поверила, что она говорит серьезно, и внутренне уже готовилась к крупным неприятностям. Женщина словно прочитала мои мысли, и горькая усмешка искривила ее губы:
— Не верите? Дело ваше! Только я знаю, что говорю. Моя семья в полной мере испытала силу этого проклятия на себе.
— Зачем же вы тогда держали ее у себя? Продали бы… или, в крайнем случае, подарили кому… вот и избавились бы от всех напастей. Или жалко стало? — ехидно прищурилась я.
Антонина Юрьевна скорбно покачала головой:
— Зря насмехаетесь! С дорогой душой я бы избавилась от этой вещи, только ни продать, ни подарить, ни даже выбросить ее нельзя. Не поможет… Нужно, чтобы ее у меня украли. Вот как вы сейчас! Тогда проклятие перейдет с моей семьи на вора. Тогда уже он будет расплачиваться за все грехи, и свои и наши… все падет на него вместе с этой проклятой картиной…
Я хмуро посмотрела на Антонину Юрьевну:
— Допустим, все это правда. Проклятие, неизбежные горести, ваше желание избавиться от картины… Почему же тогда вы сейчас стоите здесь? Почему не у постели больной подруги?
— Нет никакой подруги. Соседка действительно болеет, но у нее есть семья, и моя помощь ей не нужна. Все это я сочинила на ходу, как только поняла, кем вы являетесь на самом деле.
— А тот звонок?
— Случайность, удачное стечение обстоятельств. Хотя вы правы… Конечно, можно было бы уйти, но я так долго мечтала об этом… так часто представляла, как это произойдет… Короче, я не смогла отказать себе в удовольствии увидеть все собственными глазами.
Я понимающе кивнула и в тоске покосилась сначала на ближайшее окно, потом на дверь. Без шума уйти не удастся. Окно еще открыть нужно, а путь к двери загораживала хозяйка. Если она кого-то ждет и нарочно тянет время…
Антонина Юрьевна заговорила снова:
— А вы… простите, не знаю вашего имени…
— Неважно.
— Да, конечно. Откуда вы прибыли?
— Из Москвы.
— Ну да! Что это я спрашиваю! Ведь это вы мне звонили и предлагали продать картину?
Отрицать очевидное не было смысла, и я устало признала:
— Точно.
И, поколебавшись немного, я все-таки спросила:
— Вы отказались со мной разговаривать. Почему? Если вам так не терпелось избавиться от картины, мы могли бы договориться. Мирно обо всем бы условились, я бы пришла и украла картину, если уж вам это было так необходимо. Не тратили бы попусту время, не трепали друг другу нервы.
— Судьбу не обманешь, — отмахнулась Антонина Юрьевна. Лицо у нее при этом было такое, будто я сморозила несусветную глупость.
— Тоже верно, — покладисто согласилась я.
Спорить с ней я не видела смысла. Затевать дискуссию в такое время и в такой ситуации было бы верхом глупости. Самое умное, что можно было сделать, — это попытаться уйти без скандала. А с картиной или без нее — это уж как карта ляжет.
Я показала глазами на картину, которую до сих пор держала в руках:
— Так я могу ее взять?
— Конечно!
— И уйти?
— Не стану вас задерживать.
Я повернулась и сделала шаг в сторону окна.
— Подождите! — раздалось за спиной.
— Передумали? — криво ухмыльнулась я.
— Нет, конечно! С какой стати? Но вы… не хотите попить со мной чаю?
Я ласково посмотрела ей в глаза и тихо спросила:
— Вы с ума сошли?
Моя грубость ее не шокировала. Мне показалось, она даже ее не заметила, полностью захваченная внезапно пришедшей в голову идеей.
— Мне так хочется с вами поболтать, ведь вы приехали из города моего детства. Я, правда, мало что помню, но дом, где мы жили, помню отлично, и окрестные улицы, по которым с мамой ходила, помню… и подвал, где этиютились, тоже… Все это мне часто снится… А Софья где теперь живет?
— Все там же.
Антонина Юрьевна не смогла сдержать злорадства:
— В дворницкой? Так из нее до старости не выбралась?
— Так уж жизнь сложилась.
— Естественно! Она и не могла сложиться иначе!
— Это почему же?
— А вам разве не известно, что проклятие никому еще не приносило счастья? Оно, конечно, падает на голову проклятого, но стократ — на проклинающего. Бумеранг… Может, все-таки выпьете чаю? Или по рюмочке? А? Посидим, поболтаем.
— Антонина Юрьевна, опомнитесь! Полночь на дворе, и я у вас не в гостях… Я картину украсть пришла.
— Так и я о том! Это ж отпраздновать нужно! Я о таком счастье только мечтать могла — и вдруг свершилось!
— И потом я уйду?
— Конечно. Хотите, я расписку напишу, что дарю вам эту картину? Хотите?
— Валяйте, — обреченно кивнула я, без сил опускаясь на ближайший стул. Спорить с этой сумасшедшей было себе дороже, проще казалось ей уступить.
— Отлично, — возликовала Антонина Юрьевна.
— Чай пить не стану. Кипяток мне сейчас без надобности. Вот от рюмки водки не отказалась бы, — сказала я.
— О чем речь? Конечно! Пить здесь будем или на кухню пройдем? — засуетилась хозяйка.
— Здесь. И по-быстрому.
— Я мигом, — заверила Антонина Юрьевна, кидаясь к буфету.
Когда мы выпили по второй и внутри стало тепло, она вдруг смущенно спросила:
— Не будете возражать, если кое-что покажу?
Я покорно кивнула. А что можно сказать, став главным действующим лицом в спектакле абсурда?
Антонина Юрьевна быстро вышла из комнаты. Назад вернулась с толстым альбомом в руках.
— Наши семейные фотографии, — сказала она в ответ на мой вопросительный взгляд.
Тут я не сдержалась и начала хохотать. Не нарочно. Специально оскорблять ее я никогда бы не стала, просто сказалось нервное напряжение. Антонина Юрьевна глядела, как я захожусь от смеха, и обиженно хмурилась.
— Неужели вы не понимаете? Мне так хочется поговорить о своей семье, вспомнить детство, — заметила она.
— И вы выбрали для этого меня? — ухмыльнулась я.
— Конечно! Здесь-то это кому интересно? Да и не расскажешь всего… А вы живете в Москве, знаете Софью…
— Значит, почти родня, — закончила я.
— Точно.
Сказала, как припечатала. Решительно откинула тяжелую крышку старинного альбома и объявила:
— Я много лет не прикасалась к нему, но с сегодняшней ночи моя жизнь меняется, и я больше не боюсь оглянуться назад. Хочется вспомнить их всех. Это отец. Краснов Юрий Всеволодович, — ткнула она пальцем в фотографию бритого наголо мужчины в пенсне.
«Лет пятьдесят, полное лицо, крупные черты. Далеко не красавец», — прокомментировала я про себя, разглядывая фото с самым серьезным видом.
— А это мама, — продолжала Антонина Юрьевна.
Пухленькая блондинка, точеный носик, косая челочка, на затылке кокетливая шляпка. Одним словом, киска. Жаль только, взгляд подкачал. «Взгляд у нее плохой, шакалий взгляд», — вынесла я приговор, но опять-таки мысленно. Вслух такие вещи не говорят, особенно близким родственникам.
— Вся наша семья. Отец, мать и мы с братом.
Благостное семейное фото. Представительный отец, молоденькая и хорошенькая мать в кружевном платье, лапочки-детки в матросских костюмчиках. «Не знай я некоторых пикантных подробностей, всплакнула бы от умиления», — раздраженно подумала я и сама удивилась, чего это меня так разбирает.
Собственно говоря, мне не было дела ни до родителей Антонины Юрьевны, ни до их былых поступков. Своих забот хватало. Например, как унести отсюда ноги подобру-поздорову. А что касается поступков… так сама не ангел. И это еще, наверное, мягко сказано. В общем, не суди и не судим будешь. А раздражение… это, скорее всего, от усталости. Денек выдался напряженный и не без сюрпризов. А самое печальное, что главный — еще впереди…
— Как сложилась судьба вашего брата? — полюбопытствовала я.
Не могу сказать, что меня это интересовало, но дальше молчать было просто неприлично. Антонина Юрьевна могла неправильно расценить мое поведение, оскорбиться, и последствия этой обиды могли обернуться для меня крупными неприятностями. В общем, спросила просто так, а в ответ услышала нечто занимательное.
— Понятия не имею. Покидая Москву, мама его с собой не взяла.
— Как это?!
— У нее не было столько средств, чтобы растить двоих детей. А Федя был ей неродной. Он папин сын. Пока папа был жив, все мы жили вместе, и она была ему мамой. Но папу расстреляли, и у нее перед Федей не осталось никаких обязательств. Ей нужно было о себе думать, а не тратить силы на чужого ребенка.
— Это ваши догадки?
— Зачем? Она сама мне это много раз повторяла и Феде так сказала, когда оставляла его. Я помню.
— Оставляла где?
— Около детского приюта. Рядом с нашим домом был приют для сирот. Утром, по дороге на вокзал, мы с мамой отвели туда Федю. Расставание вышло тягостным. Я рыдала и рвалась назад к брату, а мать злилась и тащила меня за руку прочь.
