Татьяна Устинова - Гений пустого места
Арина протолкалась от барной стойки, принесла какие-то соки и крохотные бутербродики на блюде. Первое такое блюдо Хохлов уже съел и тут же принялся за второе. Кроме него, никто ничего не ел.
Степка, которому не разрешили допить сок, от нечего делать стал приставать к барышне.
– Натах, – спрашивал он. – А мне Вован сказал, что ты волосы красишь!
– А сам-то не красишь? – томно отвечала барышня, стреляя в него глазами.
– Я?! Не-а! А ты красишь, да?
– Ничего я не крашу! Это мой натуральный цвет.
– Ага, натуральный! Натуральный йогурт!
– Сам ты йогурт!
– Натах, Натах, ты только смотри ногу мне не отдави! Ты в прошлый раз ка-ак на ногу мою встала! Я чуть не завопил прям!
– Я?! Тебе?! Да ты сам мне сколько раз…
– Степ, отстань от нее, – велела Ольга.
– Наташ, прекрати, – сказала Наташина мать.
Всем было ясно, что говорится это «просто так», для порядка, а вовсе не для того, чтобы дети замолчали.
– А хочешь, я тебе сливочек напшикаю, – продолжал резвиться Степка, потрясая баллоном со взбитыми сливками, который демократично предлагался в комплекте с фруктами. – На клубничку! Перед выступлением в самый раз!
– Себе напшикай! Желательно на голову.
– Сейчас я тебе на голову!
– Мамотька, – спросил удивленный Растрепка, – затем сивки на гоову?
– Незачем, милый. Просто они шутят.
Степка переключился на Растрепку. Он зажал в зубах пучок зелени, завернутой в лаваш, так что тот свешивался у него изо рта с двух сторон, и начал:
– Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк! Р-р-р!..
– Мам, он меня пуга-аит!
– А ты не бойся.
– А когда начнется-то? – Хохлов съел все бутерброды со второго блюда и вопросительно посмотрел на Арину.
Примечательно, что она ответила вовсе не на вопрос, а на взгляд.
– Хватит, – сказала она решительно. – Лопнешь.
– Я?! – поразился Хохлов. – Я не лопну! Что тут было есть-то! Какие-то кнопки, а не бутерброды.
– Мить, ты можешь сколько влезет есть, – вступил Степка. – Ты же не танцуешь!
– Ма-ам, он щиплется!
– Где?!
– Под столом!
– У него сейчас выступление, малыш. Он просто волнуется.
– Я не волнуюсь! – провозгласил Степка. – Вот нисколечко не волнуюсь.
В это самое время на танцпол вышел нарядный худощавый человек с пробором в набриолиненных волосах, долго возился с аппаратурой, стучал по микрофону и что-то неслышно говорил звукорежиссеру. Затем он шикарно расшаркался на все стороны, провозгласил неизменное:
– Добрый вечер, дамы и господа!
И объявил, что показательные выступления танцоров в возрастной группе такой-то начинаются!
Аплодисменты, туш!..
Музыка загремела, все куда-то побежали, как будто поднятые внезапным ураганом, но быстро остановились и расселись по местам. Дети куда-то пропали, и Растрепка наконец вывернулся из рук Ольги и уселся на свободный стул с гордым и взрослым видом.
Хохлов искоса посмотрел на него.
Потом еще взглянул, прикидывая, спросить или не спрашивать, и решил, что сейчас самое подходящее время.
Растрепка занят и не почувствует никакого подвоха.
Хохлов быстро прикурил и подвинул к себе пепельницу. И наклонился к малышу. Он волновался, потому что от Растрепки сейчас зависело практически все – его, хохловская, теория не стоит выеденного яйца без Растрепки! Если малыш скажет совсем не то, что думает Хохлов, значит, конец. Нужно начинать все сначала.
– Растреп, – доверительно сказал он малышу на ухо, – ты зачем из окна пепельницу выбросил? Ты же знаешь, что пепельницами не играют, в них курят!
Шоколадные глазищи в длинных девичьих ресницах распахнулись еще шире и уставились на Хохлова.
Ох, какие глаза!.. Всем девчонкам погибель, а не глаза! У парня не должно быть таких глаз. И танцами парень заниматься не должен! Он должен быть в меру грязный, может быть, с синяком, и играть в хоккей на площадке во дворе!
– Растреп?..
Малыш слез со стула, деловито придвинул его поближе к дяде, забрался обратно, стал на колени и обеими ручками обнял Хохлова за шею.
– А ты никому не яскажешь?
– Скажу, – признался Хохлов. – Придется, милый!
– Да я же не посто так игал! – Горячее детское дыхание обожгло ему ухо, и Хохлов покрепче прижал его к себе, такого маленького и все-таки уже увесистого, славно пахнущего и озабоченного.
– Хорошо. Ты не играл. А зачем ты ее кинул-то?..
– Стоб никто не куил!
– Чтоб никто не курил, понятно.
– Степка сказал, кто куит, тот умьёт! Я не хочу, чтоб ты умей! Или мама чтобы умейла!
– И чтобы никто не умер от курения, ты просто выбросил пепельницу в окно, да?
Растрепка покивал. Ольга, не слышавшая ни слова, посмотрела на них.
– Вы на кухни куили! А куить вьедно!
– Я знаю, что курить вредно, мой хороший! А ты слышал, что мы разговариваем и курим, да?
Растрепка опять покивал.
– Так ведь уже поздно было!
– А я пописать посел, – объяснил Растрепка беспечно. – Я засну, а потом мне писать хочетя, и я пьесыпаюсь. Мама говоит, что я моедец! Я отучийся от пампейся!
– Ты молодец, отучился от памперса, – похвалил Хохлов. – Ты просто умница!
– А мама не будит меня югать?
– Никто тебя не будет ругать! Только ты больше пепельницами не бросайся!..
Он еще теснее прижал Растрепку к себе, вдыхая его запах, и Ольга спросила:
– Что?
– Все нормально, Оль! Все хорошо.
Растрепка перелез к ней на колени, и тут объявили Степкино выступление.
Зал зашумел и затих, из динамиков грянула музыка в стиле «латинос», и Ольга, перекрикивая музыку, объяснила, что танец называется «Пасодобль».
Какое странное слово, подумал Хохлов. Странное и очень красивое, как в сказке. Что же это за страна, где люди танцуют танец, который называется «Пасодобль»?!
Вышли танцоры, и Хохлов Степку не узнал.
Он не узнал его и даже воздуху в легкие набрал, чтобы спросить у Ольги, почему Степка не вышел, когда его объявили.
Тот, кто вышел, был вовсе не Степка. И дело даже не в нарядах, которые соответствовали слову «пасодобль» и казались немыслимо прекрасными.
Только что с ними за столом сидел самый обыкновенный пацан, который приставал к брату и задирал барышню-соседку. Пацан пил сок, булькал животом и один раз плюнул под стол, за что получил от Ольги нагоняй.
Сейчас на паркете был совершенно другой человек.
Он был взрослее и увереннее, у него появилась какая-то грация, осанка, изящество, черт возьми, и губы его улыбались сами по себе, а глаза оставались серьезными и сосредоточенными.
– Степка?! – сам у себя спросил Хохлов.
Родионовна услышала и покивала.
Барышня рядом со Степкой была прелестна и грациозна, и он управлял ею как хотел, повелевал и командовал, и по всему было видно, что он – мужчина, мачо, а она нежная, хоть и огненная, и в любую минуту готова ему подчиниться.
Откуда у совершенно русского Степки Пилюгина взялся такой бешеный латинский темперамент, а у этой девочки такая огненная страсть?! Это они или не они?! И может ли быть такое, чтобы человек вдруг переменился полностью, даже цвет глаз стал другой?!
Или все дело в пасодобле?..
Все закончилось обидно быстро, и сигарета, про которую Хохлов позабыл, обожгла ему пальцы. Он зашипел и сунул окурок в пепельницу.
Зал рукоплескал и повизгивал, Арина даже вскочила, чтобы поаплодировать стоя, а Хохлов спросил у Ольги:
– Он… всегда так танцует?
– Он талантливый, – объяснила Ольга и посмотрела Хохлову в глаза. – В смысле таланта он похож на своего отца. Только тот решает свои задачи, а этот, видишь, танцует.
Степка сиял и кланялся и все еще был мачо, и его длинная и почему-то смуглая рука легко держала невесомые пальчики партнерши, и у него была очень прямая спина, развернутые плечи, вскинутая голова, и улыбался он победной улыбкой.
Люди не сидели за столиками, а стояли полукругом вокруг танцпола, так им понравилось, как танцевал Степка, а увлекшийся пасодоблем Хохлов и не заметил, как они встали.
Какой-то высокий человек бесцеремонно протолкался в первый ряд и принялся аплодировать громче всех, так что на него с удовольствием оглянулся распорядитель с набриолиненным пробором.
Степка сделал пируэт, перекинул партнершу на другую сторону, четким юнкерским движением наклонил голову и тут заметил того самого человека, который аплодировал громче всех.
И Хохлов его тоже заметил.
– Папа!!! – И уверенный в себе, грациозный и темпераметный мачо, бросив партнершу, ринулся через танцпол, прыгнул Пилюгину на руки, изо всех сил стиснул его шею и повис на отце, как маленькая обезьянка.
Пилюгин подхватил его под задницу. Степка судорожно прижимался к нему, прятал лицо, и Хохлов вдруг перепугался, что мачо сейчас все-таки заплачет, как самый обыкновенный маленький пацан!..
– Папа!!! Папочка!!!
Извиняясь на каждом шагу, Пилюгин протолкался к своим. Ольга уже столкнула с коленей Растрепку и тоже примеривалась кинуться Димону на шею и, не стесняясь, плакала, а Арина, наоборот, смеялась, а малыш во все стороны крутил головой, не понимая, что случилось, и Степка, не отпуская отцовской шеи, вдруг стал болтать ногами и задел бокал с недопитым соком и перевернул его на скатерть, и стакан тоненько дзинькнул, и…
