Татьяна Устинова - Гений пустого места
Пожалуй, в происходящем вообще не было ничего страшного.
Они пили чай так, как пили его всегда, и в то же время совсем по-другому, с каким-то новым и прекрасным чувством знания друг друга, еще не остывшие от пережитого, и печенье казалось самой вкусной штукой в мире, и в их сидении за столом было что-то от хохловской недавней фантазии – дети в школе, и у них есть полдня только друг для друга, и вся жизнь еще впереди, и любовь впереди, а в спальне стоит самая необыкновенная на свете кровать, и они сейчас пойдут и упадут в нее, и в их распоряжении будет бесконечность!..
– Хорошо, что ты приехал, – сказала Арина задумчиво. – Какой ты молодец, что приехал!
– Я вообще молодец, – согласился Хохлов. – А почему ты была с половником, когда открыла?
– А! Я думала, это соседка пришла.
– Она собиралась к тебе за половником?
– Нет, просто я хотела стукнуть ее по голове, – объяснила Родионовна, и Хохлов вытаращился на нее. – Мить, а ты правда меня любишь?
– Да.
– Ты уверен?
– Да.
– А ты потом меня не разлюбишь?
– Нет.
– И ты на мне женишься? И у нас будут дети?
– Тьфу на тебя, Родионовна! Женитьба шаг сурьезный! – сказал Хохлов в сердцах. – Что ты привязалась?!
– Я хочу знать.
– Ну, и узнаешь, только не приставай ко мне сейчас!
И он вылез из-за стола, и поднял ее с табуретки, и стал целовать сладкие от печенья губы, и быстренько развязал на ней халат, сгреб ее в охапку и прижал к себе.
– Что ты пристаешь, – сказал он прямо ей в губы, – когда у нас простаивает шикарная кровать с подушками?!
– Митя.
– Да.
Он гладил ее по спине и по шее, и по ногам, и вожделение проснулось окончательно, и с ним уже трудно было справляться, и в какой-то момент Хохлов засмеялся, потому что осознал, что с ним и не нужно справляться!
Зачем?!.
Ледниковый период миновал! Динозавр Хохлов не вымер, а, наоборот, «приспособился», шагнул на новую эволюционную ступеньку, и на этой ступеньке ему больше ничего не нужно, у него все есть!
У него есть Родионовна – голая и прижавшаяся к нему, и в этом все дело.
Больше не нужно маяться от сознания, что приедешь домой, а там – Галчонок со своим вечным мобильником, или, еще хуже, с подругой Таней и разговорами о неведомом младенце.
Больше не нужно звонить, не зная, что именно сейчас придется говорить, потому что на вопрос «Как у тебя дела?» Галчонок имела обыкновение отвечать: «Никак», а на вопрос «Какие планы?» следовал ответ «Никаких». Хохлов всегда в таких случаях отчего-то терялся.
Больше не придется ложиться в постель с твердым намерением выполнить обязательную программу, а о произвольной речь вообще не идет, какая там произвольная!..
Больше он не будет думать дурацкие думы, о том, что все это ему не подходит, а где взять то, что подходит, – неизвестно.
Не нужно смотреть по телевизору юмористические передачи, где по сцене скачет полный розовый мужчина и шутит о том, как жена налила мужу чай, а сама вышла в противогазе голая, а муж удивляется, зачем она выщипала брови. Этот же мужчина в телевизоре еще читал стихи: «Зима, крестьянин, торжествуя, ведет коня за кончик носа», – и зал умирал со смеху, потому что «нос» как раз не рифмовался, а рифмовалось другое слово, натурально смешное и всем понятное. Хохлов не был ханжой и словом этим, как все русские люди, время от времени пользовался, но намеки на него, особенно из телевизора, перестали интересовать его примерно в возрасте тринадцати лет, и он морщился, когда Галчонок кричала: «Слушай, слушай!» – и валилась на диван от хохота.
И этого ничего теперь не будет, а будет Родионовна и то горячее, страстное, искреннее, что получилось у них только что и будет получаться всегда, и Родионовну так же, как и его самого, не заставишь смотреть по телевизору на полного мужчину-шутника и слушать про коня и его нос!
Все хорошо. Все так хорошо, что даже не верится. И у них родятся дети – не зря он только что все про них придумал, – и собака Тяпа, и елка на Новый год, и шушуканье под дверью спальни на Восьмое марта, и всякие планы на отпуск, и море от края и до края, и земляничная горка в той самой деревне, где все так неудачно началось, и туман над Босфором, куда они обязательно поедут, чтобы показать детям Ай-Софию, бухту Золотой Рог и уцелевшие стены Константинополя!..
Только, кажется, Родионовна ничего этого не понимала, потому что соблазняла Хохлова изо всех сил и раздувала пожар вожделения, который и так полыхал, и все его возвышенные и глубокие мысли быстро сворачивались в трубочку от жара, как в огне сворачивается бумага, и он хотел только одного – чтобы она ни в коем случае не останавливалась. Впрочем, она и не собиралась.
Поддерживая друг друга и наступая на падающие хохловские штаны, они добрались до спальни с самой выдающейся в мире кроватью, упали на нее, подушки рассыпались, и впереди опять забрезжил водопад, тот самый, с высот которого так хорошо созерцается мир, огромный и прекрасный и где становится так ясно, что он принадлежит тебе, и…
…и Ольга нервничала с каждой секундой все заметнее.
Хохлов, который совершенно не нервничал, а все время хохотал и очень много ел, пытался ее утешить, но у него это получалось крайне неудачно.
– Да что с тобой такое! – в конце концов сказала Ольга в сердцах. – Что ты все время ржешь?! Степка сегодня танцует, Димон в КПЗ, у нас дела ни с места, а он веселится! Что случилось-то?!
– Ничего не случилось, – уверил ее Хохлов и опять захохотал. – Хочешь, я тебе анекдот расскажу? Значит, так. Раздал лев всем зверям мобильные телефоны, чтобы в случае чего они ему могли звонить, ну, и чтобы обстановку в лесу контролировать…
– Митя!
– А что – Митя? Там только одно слово неприличное, а все остальные вполне приличные!
– Митя! – прошипела Ольга еще раз и глазами показала на Степку, который чинно пил сок из большого стакана. – Степ, ты бы не пил перед выступлением! У тебя в животе будет булькать!
– Не будет у меня ничего булькать. Мам, а папа не придет, да?
Ольга вздохнула и улыбнулась сыну светлой улыбкой.
– Сынок, ты же знаешь, что у папы неприятности! Как только они закончатся, он вернется, у тебя же не последнее выступление!
Степка отставил стакан, метнул взгляд на прекрасную барышню, которая сидела по правую руку от него, и ничего не сказал.
Да, подумал Хохлов, и в его неудержимом ликовании обнаружилась брешь. Да уж.
Пожалуй, первый раз Димон не пришел на показательные выступления сына, и вряд ли Степке можно объяснить, что обстоятельства сложились таким скверным образом, и от отца в этих обстоятельствах ничего не зависит. То есть объяснить-то можно, и он, наверное, поймет, но все равно никогда не забудет это свое выступление, на которое отец не пришел!..
Степка занимался «спортивными танцами», и Хохлов, ничего не понимавший в этом искусстве, долго недоумевал, зачем Пилюгины отдали ребенка в такой непонятный… спорт или не спорт, даже не знаешь, как и назвать-то!
Все это было очень загадочно – шились костюмы, покупалась специальная обувь, и с партнершами вечно были какие-то сложные проблемы. Ольга в своем «шторном» ателье частенько создавала для них немыслимые наряды и долго совещалась с родителями партнерши, хороши они или плохи, особенно перед показательными выступлениями. Перед ними начинались жуткая суета и ажиотаж, все перезванивались и сообщали друг другу, что выступать будут на большой арене, а потом выяснялось, что нет, все-таки в клубе, а после все менялось, и начинали опять готовиться к арене… и снова к клубу. «Большой ареной» считались дворцы спорта, вроде Лужников, а клубы были каждый раз разные, самое главное – чтобы был подходящий танцпол!
Хохлов в этом ни черта не понимал. Была б его воля и будь у него сын, он бы отдал пацана на футбол или в теннис, где все понятно – вот площадка, вот мяч, беги быстрее, лупи сильнее, и все будет отлично.
В клубе, где Степка выступал в эту пятницу, было очень много народу, и на столиках стояли таблички с номерами – кому где сидеть. Родители волновались, громко разговаривали с чадами, стараясь перекричать музыку, которую включили «для разогрева». Вновь прибывшие родители оглядывали зал, шуршали портпледами, в которых привозили костюмы, и со встревоженными лицами устремлялись в «костюмерную», где дети переодевались.
Столик, за которым сидели Пилюгины, и Хохлов с Ариной, и еще Степкина партнерша с родителями, стоял у самого танцпола, и на нем красовался номер три, и Хохлов этим гордился. Номер три означал, что Степка высоко взлетел в неведомой ему табели о рангах и у него высокий рейтинг, а Хохлов искренне считал, что делом стоит заниматься только для того, чтобы быть в нем первым, самым лучшим, иначе и заниматься не стоит!
Растрепка сидел у Ольги на коленях и все порывался занять свободный стул, но мать не спускала его с рук, словно боялась, что если спустить, то с ним что-нибудь случится.
