Леонид Звмятин - Смерть приходит в розовом
Я принес с собой одежду и еду. Выложил все перед ней.
— Вот, — прозвучало в камере первое слово.
— Спасибо, — тихо поблагодарила она и всхлипнула. Слезы закапали на стол, и она стирала их с поверхности ладонью.
Жалость достигла моего сердца, но не вызвала никаких внешних проявлений: я так и не коснулся ее руки, не погладил по голове, не произнес слов успокоения. Но все равно необходимо что-то говорить, выяснять, а то становится слишком гнетуще.
— Ты и на самом деле не видела, кто стрелял? — спросил я.
Всхлипы прекратились, Татьяна подняла на меня глаза, полные слез, и помотала головой.
— Но выстрел слышала близко?
— Да, у меня даже ухо заложило, — сообщила она подробность кротким голосом, так и призывающим к прощению.
— В розовых платьях вы были втроем?
— Да, Тамара, Света и я.
— А кто те двое, мужчина и женщина?
— Они приехали чуть позже и без приглашения, просто хотели поздравить его.
— И чем-то нарушили ваше торжество и ритуал посвящения тебя в фаворитки.
— Прости меня, — Татьяна опустила голову. — Я плохо себя вела. Я недостойна тебя.
О, эти фразы вместо великодушия вызвали во мне прилив негодования, и я еле сдерживал себя, чтобы не накричать.
— Я сюда пришел не для того, чтобы выяснять, кто из нас выглядит достойнее. Если бы не обстоятельства, ты и сейчас порхала бы бабочкой, коллекционируя комплименты, которые, в общем-то, нужны лишь для того, чтобы овладеть твоим телом.
— Между нами почти ничего не было! — заклинающе воскликнула она.
— О, как вы нравственно устойчивы, мадам! — с ехидством произнес я. — Если бы не выстрел, то прелюбодеяние совершилось бы. Что ж, воздадим хвалу убийце, предотвратившему один тяжкий грех другим, более тяжким.
На мой издевательский тон Татьяна покорно и умоляюще проговорила:
— Ты можешь ненавидеть меня и будешь прав, но прошу, посоветуй, что мне делать?
Она с мольбой смотрела на меня, как на последнюю надежду, но это не поубавило гнева в моем сердце.
— А мне что делать? — с горечью выпалил я. — Идти к ветеринару пилить рога, что ты наставила?
— Да, тебе сейчас труднее, нежели мне, — не возражала она дрогнувшим голосом и неуверенно продолжила: — А чтобы стало чуточку полегче, давай сделаем навстречу друг другу хотя бы по шагу. У меня нет никого, кроме тебя, и осознаешь это только в беде.
— Не представляю, как будет выглядеть шаг с твоей стороны, — с сарказмом продолжил я, — но интересно знать, что ты хочешь в первую очередь от меня?
— Прощения не жду, — с грустью проговорила она. — Но хотя бы избавь меня от клейма убийцы, найди, кто это сделал на самом деле.
— Но не ты ли сомневалась в моих способностях и всегда подчеркивала перед подругами, что из меня сыщик — как из твоей бабушки балерина.
— Прости, но я говорила шутя.
— Ну что ж, шутя говорила, шутя любила, шутя жила, вот и дошутилась.
— Позаботься хотя бы о сыне и не говори ему пока, где я нахожусь.
— Лгать не буду, — отрезал я. — А сына не брошу. Не в пример некоторым, на ужимки и комплименты противоположного пола не покупаюсь.
— Всегда знала: ты у меня самый верный.
— Я же сказал: не покупаюсь.
— Ну вот и поговорили. Прощай! — в ее глазах безысходная тоска, когда человеку все равно, какой грядет конец, лишь бы он скорее наступил. Именно увиденное во взгляде супруги пробило, словно острой стрелой, каменное равнодушие, достигло души и вызвало сочувствие.
— Ты, в общем, держись. Постараюсь, что в моих силах, — заговорил я нескладно и провел рукой по ее волосам.
Этот жест жалости словно пробудил Татьяну: она с каким-то отчаянием схватила мою руку, зацеловала ее, приникла щекой. Без сострадания уже нельзя было смотреть. Без настоящего сострадания.
6
Я сидел за кухонным столом. Передо мной пустая бутылка из-под вина, пустой фужер, но алкоголь не давал толики того расслабления, которого хотелось бы. В голове все те же невеселые мысли, все те же метания из стороны в сторону. В который раз силой воображения пытался воссоздать возможную картину преступления, но стоило лишь представить находившегося у ног моей жены мужчину, ласкающего ее, как все на этом обрывалось, в душу проникало мучительное чувство ревности. Какую же надобно иметь силу воли, чтобы сделаться беспристрастным, как бы смотрящим на происшедшее с позиции стороннего наблюдателя. Я промучился до самого утра. Не спал, а впадал в забытье на десяток-другой минут, ворочался, словно подо мной была не мягкая постель, а топчан с торчащими в нем гвоздями. Но именно бессонная ночь не только притупила остроту эмоций и сделала меня безразличнее, но и дала моему уставшему мозгу возможность поразмышлять над сутью преступления, безо всяких там всплесков гнева, мешающих поиску истины.
Я был твердо уверен в том, что Татьяна не стреляла в Окунева, хотя для меня было бы приятнее, если бы подобное произошло. Также принимал на веру и то, что моя супруга не видела убийцу. Но его наверняка заметил Окунев в самый последний миг своей жизни. Татьяна довольно-таки четко описала выражение его лица перед смертью. Сначала оно светилось любовью, а затем — удивление и ужас. Ну, любовь ясно для кого предназначалась. А вот удивление и ужас — несомненно реакция на другого человека. Удивление и ужас — в этом скрыто что-то занимательное. Итак, Окунев увидел за спиной Татьяны человека, и у него на лице появилось удивление. Если бы там находился чужой, то изумление едва ли проявилось бы, скорее всего, беспокойство или страх. Удивление — это реакция на неожиданное появление кого-то из хорошо знакомых людей, которого, возможно, ну никак нельзя было ожидать в эти минуты возле беседки. Итак, Окунев вскинул глаза и удивился вдруг появившемуся за спиной моей жены человеку. А следом — ужас. Тут все понятно. Не приветливость же должно излучать лицо при виде направленного на него пистолета.
Все остальное произошло в считанные секунды. Выстрел. Шоковое состояние Татьяны, во время которого убийца вложил в ее руки оружие, а сам исчез. Едва ли манипуляция с пистолетом была предусмотрена преступником заранее, скорее, он тут действовал по обстановке. Почему бы не воспользоваться ею, благоприятствующей ему, и не отвести от себя возможные подозрения. Значит, человек, убивший Окунева, хладнокровен.
Итак, в результате работы моего отравленного недосыпанием, измученного злостью и ревностью мозга обозначились неясные контуры убийцы: он — хороший знакомый Окунева и являет собой тип уравновешенного в любой ситуации человека.
Ко всему проанализированному мне хотелось добавить и третий признак: убийцей могла быть женщина, так как не давала покоя спешащая в сторону зарослей после услышанного хлопка дама в розовом. Не привиделась же она мне.
В таком одеянии пребывали на даче еще двое: Тамара и Катя. Что же, не исключался и такой вариант: кто-то из них нажал на спусковой крючок, а затем как ни в чем не бывало появился возле беседки созерцать содеянное. Причин, толкнувших кого-нибудь из них на подобный шаг, множество, и в первую очередь — та же ревность, нежелание уступать роль фаворитки новой любовнице, не исключалась также неразделенная любовь и просто масса накопившихся обид, переваливших за критическую норму. Меня смущало лишь одно: дама в розовом уходила в сторону от места преступления, а значит, появиться одновременно со мной возле беседки не могла. Впрочем, не исключалось, что я сам, ошеломленный увиденным, потерял чувство времени и уж никак не мог углядеть, кто, когда и откуда подходил к месту происшествия, а заметил всех сразу. Так что Тамару и Катю предстояло осторожно прощупать на причастность к уничтожению своего шефа. А вот как сделать это — еще предстояло поразмышлять.
После долгих колебаний подошел к телефону и позвонил Верочке в надежде разжиться хоть какой-то информацией. Представился. И тут же получил соболезнование по поводу случившегося.
— Вы не отчаивайтесь, ваша жена не стоит вас, — возбужденно говорила она. — Помните, я вас предупреждала.
— Все дело в том, что Татьяна не могла убить Окунева, — поделился я предположением.
— Все равно она предала вас, — стояла на своем Верочка.
Мысленно я был согласен с ней, но все это трудно выразить на словах, чувствуешь себя в очередной раз униженным, но все же пришлось, дабы не помешать дальнейшему ходу беседы.
— Вы еще найдете достойную женщину, — пророчествовала Верочка.
— Как раз о них и хотел поговорить, — перебил я. — В предыдущий раз вы мне рассказали, что Окунев дарил своим любовницам розовые платья от Юдашкина. И скольких он облагоденствовал?
— Мне трудно сказать, он же делал подарок каждой в отдельности. Это уже потом узнавали, на очередной устраиваемой вечеринке, когда он просил прийти ту или иную избранницу или даже нескольких в подаренном наряде. Это его забавляло.
