Джозеф Флетчер - Снотворное мистера Поскитта (Вечерние истории йоркширского фермера)
— Не думаю, что в этом есть нужда, мэм, — сказал он. — Я уже запрашивал кое-что об этой свинье и, кажется, знаю, кто ее законный владелец. Если вы предоставите это мне, мэм, я могу узнать его наверняка, без объявлений.
— Очень хорошо, Митчелл, — согласилась мисс Лавиния. Потом добавила, отчасти с тоской: — Надеюсь, владелец будет рад получить ее обратно.
— Полагаю, в этом не стоит сомневаться, мэм, — сказал Митчелл и бросил взгляд на свинью, которая как раз начиняла себя третьим завтраком. — Стоит думать, каждый был бы рад, чтобы к нему вернулась настолько хорошо ухоженная свинья.
— И такая удивительно чистенькая, Митчелл, благодаря вам, — сказала мисс Лавиния.
Митчелл скромно ответил, что делал все возможное, и, когда хозяйка удалилась в дом, хлопнул свинью по заду — просто чтобы показать, что он думает о ней лучше, чем раньше.
— Будь я проклят, если не сделаю из тебя еще чего-то, моя молодчинка! — сказал он.
Тем же вечером, после ужина, Митчелл надел свой второй лучший костюм и отправился навестить мелкого фермера, который жил на далекой улице в трех милях отсюда. Они неплохо провели пару часов, и Митчелл вернулся, полный мирного счастья, которое всегда ожидает тех, кто совершает добрые дела и разрабатывает хорошо продуманные пути к успеху.
— И ему выгодно, и мне выгодно, — размышлял он, бредя домой и посасывая двухпенсовую сигару, которую фермер презентовал ему в полноте благодарности. — И если все пойдет не так, пусть меня считают голландцем!
На следующее утро, когда мисс Лавиния занималась счетами, сидя в малой столовой, горничная объявила о том, что прибыл хозяин свиньи. Мисс Лавиния с сомнением посмотрела на чистоту льняного ковра и спросила горничную, достаточно ли чистые ботинки у посетителя. Случилось так, что то утро выдалось ясным и морозным, и горничная посчитала, что посетитель подходит для приема, и впустила его — человека с бегающими глазами и копной рыжих волос, который кланялся и расшаркивался перед мисс Лавинией, как будто испытал необычайную радость при встрече с ней.
— Так вы пришли за свиньей, которую я нашла! — любезно сказала мисс Лавиния. — Должно быть, вам было жаль ее потерять.
Проситель поднял взгляд к потолку, тщательно исследовал его, а потом заглянул внутрь своей старой шляпы.
— Очень жалко, мэм, — сказал он. — Стоящее животное, да что там, мэм, — породистое!
— Но она была такой тощей и… и грязной, когда попала ко мне, — с нажимом сказала мисс Лавиния. — Болезненно тощей и такой ужасно грязной! Моему садовнику пришлось вымыть ее горячей водой.
Человек почесал в затылке и затем покачал головой.
— Ах, мэм, мне ну вот аж донельзя как зазорно, — сказал он. — Конечно, когда свинья теряется и бродит без приличного жилья, она как человек, который стал бродягой — не следит за собой. Теперь, когда она у меня… а! ну, будь у меня ее фото, не было бы никакой ошибки.
— Вам стоит посмотреть на нее сейчас, — сказала мисс Лавиния, чувствуя в последних словах просителя какой-то вызов. — Посмотрите, как ухаживали за ней, пока она была здесь.
Она провела его на выгон или скорее в хлев, где избалованная свинья валялась на лучшей пшеничной соломе и наслаждалась неторопливым завтраком — даже мисс Лавиния заметила, что теперь, когда свинья была уверена в завтрашнем дне, в насущном хлебе и не только хлебе, надо сказать, она ела с поистине барским безразличием. Свинья посмотрела вверх, а рыжеволосый — вниз. И вдруг он вздрогнул от неожиданности и со свистом выдохнул.
— Да, мэм! — уверенно сказал он. — Это моя свинья — я знаю это так же точно, как знаю свою собственную жену!
— Тогда, разумеется, вы можете забрать ее, — сказала мисс Лавиния. Ее голоса коснулось сожаление: свинья уже стала привычной частью выгона, и мисс Лавиния считала, что та узнаёт свою благодетельницу. — Полагаю, — продолжила она, — у вас много свиней?
Рыжий снова почесал в затылке.
— Ну конечно, мэм, свиньи — они, того, на продажу, — сказал он. — Но эта свинья, она необычайно породистая. Сколько б вы за нее дали, мэм, сколько она стоит?
В этот момент свинья, полная еды и абсолютно счастливая, несколько раз довольно хрюкнула и начала чесать рыло о дверь свинарника. Мисс Лавиния решилась.
— Как вы считаете, десять фунтов — достаточная сумма? — робко спросила она.
Рыжий отвернулся, будто собирался обдумать предложение наедине с собой. Потом, когда он повернулся, его лицо было очень торжественным.
— Ну, конечно, мэм, — сказал он, — конечно, как я говорил, это очень ценное животное, да, так и есть, но так как вы кормили ее с тех пор, как нашли, и относились к ней хорошо — пусть, пускай будет десять фунтов, и порешим на этом!
— Тогда, если вы пройдете в дом, я дам вам денег, — сказала мисс Лавиния. — И можете быть уверены: мы будем хорошо обходиться со свиньей.
— Уверен в этом, мэм, — ответил продавец. — И в том, что она будет очень вкусной, когда придет ее время.
Он получил деньги, выпил кружечку эля и убрел прочь, изрядно радуясь, и по дороге домой встретил Митчелла, который ехал с рынка и, увидев его, остановился у обочины.
Рыжий знающе подмигнул садовнику.
— Ну? — спросил Митчелл.
— Порядок! — ответил второй и снова подмигнул.
Митчелл забеспокоился.
— Где свинья? — спросил он.
— Там же, где и была, — ответил рыжий. — В хлеву.
— И чего это ты не забрал ее? — спросил Митчелл. — Ты же сказал, что заберешь!
Рыжий снова подмигнул и широко усмехнулся.
— Я продал ее, — сказал он. — Продал твоей хозяйке. За десять фунтов.
Он хлопнул по карману, и Митчелл, услышав звон соверенов, едва не упал с сиденья.
— Продал? Нашей хозяйке? За десять фунтов? — воскликнул он. — С чего бы это, свинья же не твоя, чтобы продавать ее!
— Не моя? — спросил рыжий. — Ну, так ты ошибся, мистер Митчелл, потому что свинья как раз моя! Я узнал ее, как только увидел, потому что у нее метка на левом ухе, которую я сам сделал! И раз уж она так припала до души твоей хозяйке, что она предложила за нее десять фунтов, я поймал ее на слове. Ну да ладно, — заключил он, сунув руку в карман, — раз уж ты устроил это дельце, то я не буду недружелюбным и поступлю с тобой по-доброму.
После чего он положил полкроны[2] на борт тележки, снова подмигнул и, радостно попрощавшись, отправился восвояси, оставив садовника с отвращением разглядывать скудную награду за его махинации.
Братья познаются в беде
Раньше в деревне поговаривали: можно отправиться в долгий путь, и ни в одном городе, ни в одной деревушке, которую вы посетите, пока вернетесь домой, не встретите примера настолько искренней братской любви и преданности, равной чувствам Кастора и Поллукса, или, если угодно, сыновей Ноя либо даже Адама[3], как у Томаса и Мэттью Погморов. Начнем с того, что они были близнецами, которые осиротели еще до того, как повзрослеть; это печальное событие, казалось, только сплотило их, и, достигнув пятидесяти лет, они продолжали жить бобылями на старенькой ферме, где впервые увидели божий свет. Никогда они не волочились за женщинами, ни в юности, ни потом, и те, кто знал их — как и все остальные — говорили, что они и умрут в одиночестве. Злые языки поговаривали, что они слишком скупы, чтобы жениться, слишком уж хорошую репутацию скряг они нажили — будут долго разглядывать каждый шестипенсовик, прежде чем расстаться с ним. И все же были другие люди, которые не могли понять, почему братья не женятся — оба статные, привлекательные, румяные, не по годам выглядящие, а в молодости и красивые. Во всех отношениях они были очень похожи друг на друга — и внешне, и по характеру, и у каждого имелась пара маленьких, хитрых глаз, которые, казалось, всегда настороже.
Обычная жизнь Томаса и Мэттью складывалась из тихих и мирных дней на их старой ферме. И денег у них хватало, и земля, которую они обрабатывали, была хороша. У них была экономка, на десяток лет старше, которая знала их как родных. Вели они самую обычную жизнь. В восемь утра они завтракали. С девяти до часу работали — обрабатывали землю, пасли скот. В час они обедали, просматривали газету, выкуривали по трубке, выпивали по стаканчику и минуту дремали — в собственных креслах. После такого отдыха они возвращались к работе до половины шестого, пока в гостиную не подавали полдник. После него — а братья отличались хорошим аппетитом — подавали бутылочку горячительного и сигары, и начинался мирный вечерний режим[4]. Иногда они читали больше газет; иногда говорили о свиньях, или репе, или о разных качествах химических удобрений. И ровно в десять вечера, выпив ровно в меру грога и выкурив точно в меру сигар или трубок, братья укладывались в постель и засыпали крепким сном младенца. Безобидная и весьма спокойная жизнь.
