Дмитрий Шевченко - Кремлёвские нравы
Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына "Раковый корпус". Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна - макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.
Страшно. Но лучше, мне кажется, не объяснить происходящее в нашем государстве.
Афганистан, Сумгаит, Баку, штурм Грозного, рыдающие роженицы в Буденновске, плетущиеся с грудными младенцами из разрушенной больницы, все это было просто так. Никто не виноват. Забудьте...
КВАРТИРА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ
Максим был не прав, когда сказал, что в Кремле никого не наказали.
Наказали. И строго.
Но не Грачева. И не Барсукова. И не за Чечню.
...Роман этот, нежданно-негаданно случившийся под сводами президентской резиденции накануне Нового года, накануне новой войны, всколыхнул весь Кремль.
Советник одного из ельцинских помощников (его в скором времени чуть не лишила мужского достоинства собака Юмашева) и секретарша вдруг поняли, что давно симпатичны друг другу.
Служебные романы в Кремле не приветствуются. А влюбленные (видно, давно искали друг друга) и не думали скрывать свои чувства.
Однажды женщина призналась своему кавалеру, что у неё очень тяжелое жилищное положение - с детьми ютится в маленькой квартире. Документы на расширение лежат в профкоме, очередь - длинная, а у неё уже сил нет больше терпеть.
Обычно осторожный бюрократ тайно проник в кабинет своего босса и артистично подделав его голос, позвонил в управление делами, устроил разнос. (А говорят, настоящей любви не бывает!) Ордер моментально выписали. Но вскоре злодейство раскрыли. Совпало это с началом чеченской кампании. Нужно было выпустить пар... Так что Новый год стал траурным днем не только у всей Ичкерии, но и у двух незадачливых любовников.
У Евы вскоре отобрали уже выделенную и "отпразднованную" квартиру, а Адама понизили в должности. Затем, поразмыслив, обоих с позором, с отъемом удостоверений прямо у Спасской башни, навсегда изгнали из кремлевского рая...
НАПУТСТВИЕ МАКСИМУ
Однажды отец, когда на душе у меня было худо, сказал одну поразительную вещь. Я её запомнил на всю жизнь. Мы сидели на кухне у окна в нашей квартире и смотрели на Останкинскую вышку, на старый Шереметьевский парк, на дальние огоньки у Сокола, на железную дорогу, по которой зеленой змейкой торопился на милый север, в Петербург, скорый поезд, и тогда отец сказал:
- Все эти пространства, эти дали - не пустые. Они заполнены не родившимися людьми. А тебе выпало счастье...
И теплые эти слова всегда согревали меня в трудные минуты.
Тяжело жить в нашем сумрачном отечестве! Не все выдерживают.
А нам бы выдержать, Максим, - и не сдохнуть. Нам бы ещё повоевать, товарищ сержант!
МНОГО РАБОТЫ
ДЛЯ ПОХОРОННЫХ КОМАНД
- Все бросай и в аэропорт! - с порога выпалил новый руководитель пресс-службы Ипатьев, недавно назначенный вместо отправленного на пенсию Андрея Андреича (к этой личности мы ещё вернемся). - Кровью искупишь архангельскую поездку.
- Куда лететь-то?
- Во Внуково узнаешь.
Стоял апрель 96-го года. Под окнами, на Красной площади, праздношатающиеся, вечный людской водоворот. У Лобного места на солнышке греется стая одичавших собак - демократия на дворе. Дошло до того, что "кабыздохи" гадят прямо у Спасской башни, там, где в недавнем прошлом тянули носок часовые Ильича. Одна из псин увязалась за свадебной процессией, норовя ухватить невесту за ажурный шлейф, жених пинком отгоняет её, зеваки ржут...
Но пора в дорогу - искупать Архангельск. Пару дней назад один из журналистов в моей группе опоздал на самолет (искал лекарство, зуб разболелся) и мы вылетели в Москву на двадцать минут позже, под косые взгляды Ипатьева и охраны...
Я уже понял, что дорога лежит в Грозный - Ельцин решил проявить политическую экстравагантность: полевые командиры в Москве, а он вдруг инкогнито объявляется в Чечне. И в смысле безопасности удачно. Только что он там забыл? Зачем больному старику (предвыборная кампания - слишком универсальный ответ) бросать насиженное место и нестись навстречу новому инфаркту - в самое пекло?
Все стало ясно на другой день, когда Ельцин на броне танка подписал указ о прекращении войны в Чечне. Ему нужен был громкий спектакль (сколько их ещё было и будет!) - с натурными съемками. Чтобы и зрители, и клакеры не сомневались в правдивости. Еще не зная этой финальной сцены, на месте мы отрепетировали каждую деталь. И полет на вертолете в одно из "чеченских" сел (три круга охраны, жители - сугубо русские, проверенные, Надтеречный район), и объятия президента-освободителя с солдатами, и прочувствованные речи на армейском плацу в 205-й бригаде. Улыбающийся лик честного Батурина. Только у солдат, обласканных президентом, лица почему-то были печальные...
Они всё поняли, эти возмужавшие под "градом" мальчики, преждевременные психологи, они почуяли фальшь, комедиантство. И роли артистов миманса не понравились им. Они говорили мне об этом ночью, когда Ельцин улетел в Москву. Никто не поверил в прекращение войны. А я рассказал про дудаевские факсы, брошенные в корзину, о кремлевской гордыне, как Грачев по пьянке (в честь своего дня рождения) ввел войска в Грозный. Такого фейерверка не видели даже тонконогие французские Людовики в Версале...
Только сейчас, осмотревшись вокруг, я обнаружил, что казарма, где коротали ночь, в отличие от надраенного накануне плаца, выглядит безобразно. А говорили - элитная часть. Видно, заранее стало известно, что Ельцин внутрь не полезет. Белье, похоже, не меняно с начала боевых действий и, говоря словами импрессионистов, пастельного цвета. Серого. Сколько тут до меня маялось уставших тел? Окна закрыты, вонь и жара. Полы, тумбочки изъедены жучком. Доисторические пружинные кровати заржавели, скособочились, скрип колодезного ворота. Гулаговский барак! И лица на подушках - белые, испуганные. Веселенькие, наверное, снятся сны...
Я вышел в коридор подышать и столкнулся с воином, дежурившим на тумбочке. Телосложением и ростом напоминал он ученика начальных классов, только руки большие, все в шрамах, иструженные. Он печально взглянул на меня:
- Вторые сутки стою. Не меняют, сволочи...
И здесь, на войне, дедовщина! А вдруг завтра в бой? Что он навоюет? Впрочем, таких пацанов - волонтеров Ельцина - тут множество.
- Кормили? - спрашиваю.
Он отвернулся. Я сбегал за хлебом и колбасой. Опасливо, словно степная лисица, он принялся есть, вздрагивая от малейшего шума.
- А войны правда не будет?
Я пожал плечами и вышел наружу. Вдалеке, за Грозным, незаживающей раной пылал нефтяной факел, странное для апреля тепло разливалось в воздухе. Первая за несколько месяцев тихая ночь - спасибо Ельцину хоть за это.
Утром наш небольшой кремлевский десант погрузился в военный вертолет и мы отправились из "Северного" в Моздок. Перед отлетом сфотографировались на память с новыми знакомыми. Давешний дневальный тоже попал в кадр.
...Через несколько недель после указа об окончании войны начался очередной штурм Грозного. 205-ю бросили в бой.1 Позвонил в штаб бригады знакомому офицеру, справился о потерях. Вздохнув, он сказал, что работы у похоронных команд было достаточно. Я назвал несколько имен. "Погибли", сказал офицер. Не вернулся назад и маленький солдат, похожий на лисицу...
"Неувязочка вышла", - любит говорить наш президент.
ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ ВОЛОДИ
Всего вдоволь в Кремле, а штопора хорошего не найти. Не бежать же позориться в подвальный буфет, если стол уже накрыт и Костиков, пресс-секретарь, ходит над душой, потирая руки в предвкушении удовольствия.
Я выскочил в коридор поклянчить у ближайших соседей и столкнулся с незнакомым молодым человеком: открытое лицо комсомольского лидера, светлая улыбка - вылитый Васек Трубачев, только повзрослевший. Увидев, что я чем-то озабочен, предложил свои услуги. Понимающе кивнув, исчез за потайной с шифром дверью в глубине коридора, и через мгновение я держал в руках увесистую железяку.
- Зайду за ним вечером, смотри не потеряй, - улыбнулся новый знакомый и представился: - Сергей Восьмеркин.
Штопор был обыкновенным, с полированной от частого употребления стальной ручкой. Но странно - на нем имелся инвентарный номер, как на музейном экспонате.
К концу рабочего дня, когда Костиков провозгласил последний тост (за чей-то несравненный бюст! - выпили уже порядочно), Сергей постучался в пресс-службу.
- Знаешь, что за вещица? - спросил он хитро, бережно пряча штопор в карман. - Сам Владимир Ильич бутылки им откупоривал! Так-то. Поздравляю. Приобщился к истории... Дверь напротив, между прочим, вход в музей-квартиру Ленина. Я заместитель директора и всегда рад гостям...
* * *
И как-то так случилось, что едва ли не каждый день я начал бывать "за маленькой потайной дверью в стене". Дорогой читатель! То были счастливые времена. Стоял 92-й год. Еще приятно было просыпаться по утрам, шагать по вымытой Ильинке к Спасской башне, снова и снова встречать в кремлевских коридорах героев недавних событий, вглядываться в лица отважных Коржакова и Руцкого, мудрого Хасбулатова, юного властителя дум Станкевича... Вот написал - и пакостно сделалось. "Что ж это я вру?" - в сердцах восклицал Хлестаков. Никуда я не вглядывался. Просто было краткое, как бабье лето, согласие, взаимная приязнь. Так молодожены, прожив годок-другой, ещё полны страсти и благодарности друг другу, но вот наметилась тучка на горизонте, все чаще звучат упреки. И до пьяных истерик с мордобоем уже рукой подать...
