Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу
Спустя час Цауна приметил за соседним столиком двух молодых женщин — должно быть, приезжих, из гостиницы наверху. Он решил пригласить их за свой столик.
— А по мне, пусть они сидят там, где сидят, — сказал Вильям. — Моя жена красивее, чем они обе вместе взятые. И вообще я люблю свою жену, и она тоже меня любит.
— Я тоже когда-то был женат, но больше уж не женюсь.
— Почему?
— Потому что развод мужчинам слишком дорого обходится, хо-хо!
— А зачем разводиться?
— Еще умнее не жениться вовсе. Ваше здоровье!
На улице свистел резкий ветер, но и он не охладил разгоряченную голову Вильяма, хотя до дома он прошел несколько кварталов. Слишком много он выпил.
Беата еще не спала, хотя обычно в это время в спальне уже было темно. Вильям наощупь прошел в первую комнату, услышал посапывание Ролиса. И ему снова стало стыдно, что он опять напился. Гораздо легче ему, наверно, было бы, если бы Беата встретила его шквалом злости. Но она сидела молча, подобрав колени к подбородку и наполовину укрывшись ватным одеялом. Вильям, хотя и был пьян, однако заметил, что она встревожена — под тонкой ночной сорочкой ее высокая упругая грудь напряженно вздымалась.
— Позвони на работу, — сказала без всяких предисловий.
— В полночь там обитают разве только привидения, — попытался сострить Вильям.
Тогда Беата пересказала ему то немногое, что по телефону ей удалось выведать у Саши.
После обеденного перерыва в мастерской собралось несколько клиентов. Прождав около часа, они начали осаждать приемщицу, требуя, чтобы она сказала точно, когда явится закройщик. Они, мол, не могут тратить время попусту, они хотят знать, когда в этой мастерской, наконец, будет порядок. Приемщица вначале успокаивала их заученной фразой: «Подождите немного, закройщик скоро будет!» Но вскоре ей пришлось прибегнуть к байке о срочном совещании у начальника управления. Как назло один из клиентов оказался газетчиком. Он и объявил, что уже давно ждал такого факта, и помчался к начальнику управления. И тогда нагрянула целая комиссия. Она и не разрешила приемщице закрыть мастерскую: такое право имеет только заведующий.
— Значит, мастерская до сих пор не закрыта?
Беата пожала плечами и натянула на себя одеяло.
Вильям подошел к телефону и набрал номер мастерской. Уже после второго гудка кто-то поднял трубку и незнакомый голос ответил:
— Алло!
Вильям, ничего не сказав, глянул на часы — было за полночь.
Беата, наконец, заснула, а Вильям лежал на спине с открытыми глазами и прислушивался к затихающему на улице шуму автомашин. Докатился, подумал он. Пропил пост заведующего мастерской. Теперь наверняка понизят до рядового портного, будешь пить дальше — переведут в простые гладильщики, а дальше… И он вспомнил доходяг в сквере, длинную костлявую старуху Олю, которая разливала фиолетовую жидкость. Он подскочил с намерением что-нибудь предпринять. Но не знал, с чего начать.
Наконец, он решил позвонить завмагу Цауне. Когда он в двух словах рассказал суть дела, Цауна велел немедленно ехать к нему. Хотя уже была глубокая ночь, Цауна возился на кухне — кипятил воду для кофе.
— Просидев в твоей мастерской до полуночи, комиссия, наверняка так обозлилась, что тебя турнут как пить дать, — рассуждал Цауна. — Тут тебя никакие знакомства не спасут. Я знаю только один путь — махнуть лечиться в Страуте. От алкоголизма. Дело проверенное: некоторые по этой дорожке прогулялись раза три, а то и больше, но всегда возвращались оттуда со справкой, удостоверяющей, что теперь они чисты как ангелы. И тебе такую дадут.
— Нет, это не так просто. Я и раньше подумывал о лечении. Нужны всякие анализы, на это уйдут недели.
— Передай с женой ключи от мастерской и напиши покаянное письмо начальнику управления! Извинись за то, что не предупредил, и присочини еще с полдюжины каких-нибудь историй — это любят. Анализы пусть тебя не волнуют, я все устрою.
ГОСПОДЬ БОГ — ДЛЯ ВСЕХ ГОСПОДЬ
Глава 1
Там, где теперь расположен воздушный мост возле станции Браса, в начале пятидесятых годов был железнодорожный переезд со шлагбаумом, который поднимали и опускали вручную. Здесь же, со стороны центра города стоял круглый, довольно большой пивной ларек. По воскресеньям, когда на трассе Межапарка гремел мотокросс, в ларек набивалось чуть не с полсотни мужчин; столики тут были маленькие, круглые, на одной ноге, как избушка Бабы-Яги. Большинство посетителей замечали эти столы только тогда, когда осушали свои кружки. Они, видно, считали, что столики для пустых кружек и предназначены. А полные кружки они держали в руках и потягивали пиво, подперев какую-нибудь стену или выходили из ларька на свежий воздух.
— Господь бог для всех господь, — сказал толстый мужчина, выходя из ларька на солнышко. В каждой руке он ловко держал по три кружки с пивом, через края которых перекатывалась и по стеклянным зеленоватым бокам сползала густая пена. Это злило стоявших в очереди и истомившихся от жажды.
Мужчина осторожно поставил кружки на большой дощатый ящик возле забора — в таких ящиках дворники хранят свои орудия труда, и начал медленно, со смаком переливать в себя золотистую жидкость.
— Жлоб! — крикнули ему из очереди, когда он взялся за вторую кружку.
— Господь бог для всех господь, а каждый — сам за себя! — веско изрек толстяк, сдул пену и приступил к третьей кружке.
Буфетчица — шустрая горластая бабенка лет сорока — каждое утро начиная работу, она надевала накрахмаленный фартук и белые крахмальные нарукавники, а вечером все это уносила домой, стирала, крахмалила и гладила, — наполняла кружки бочковым пивом и сурово относилась к тем, кто налегал на прилавок. Все это происходило с невероятным однообразием: кто-нибудь, увлекшись разговором, забывался и прижимался плечом к витрине, и эта великолепная стеклянная витрина, которая просто была поставлена на прилавок, начинала съезжать. Еще немного — и она с мелодичным звоном свалится на пол, но до этого никогда не доходило: бдительные карие глаза буфетчицы все замечали своевременно.
Рядом на бочке стоял глубокий поднос с кружками, в которых оседала пена. Пиво было теплым, пена оседала медленно, и в кружки, чтобы наполнить их до краев, приходилось доливать в три приема.
— Это еще что? Стоять не умеете? — Буфетчица поставила наполовину налитую кружку на поднос и так яростно посмотрела на виновника, что казалось, он сию минуту сгорит, и на затоптанном полу останется лишь кучка серого пепла. Буфетчица снова подошла к витрине и подвинула ее на прежнее место.
Витрина эта была сокровищницей не бог весть каких богатств — бутерброды, масло с которых и ножом уже не соскоблить, с засохшей килькой, с таким же засохшим сыром, а испеченные еще на прошлой неделе тминные булочки стучали как баранки.
Войдя в ларек, Зутис сразу оценил обстановку и ловко пристроился в конец очереди за широкоплечим пожарником в новой форме. Сам себе он казался очень важным и таким же важным хотел выглядеть перед остальными.
Затаившись за открытой дверью, Зутис выжидал, пока вдоль прилавка выстроится очередь нужной длины. Встав за пожарником, он оказался как раз возле края витрины, который был дальше всего от буфетчицы.
Следя за каждым ее движением и одновременно стараясь угадать, не посмотрит ли она на витрину, Зутис положил руку на прилавок, прижал пальцы к стеклу витрины и начал осторожно ее отодвигать. Образовалась щель, и он просунул туда руку, дотянулся до тарелки с тминными булочками — они были ближе других. Их удалось коснуться лишь самыми кончиками пальцев и, будь они не черствыми, а мягкими, может, их удалось бы не только коснуться, но и удержать.
Дальнейшее произошло в мгновение ока — булочка со стуком упала на пол, буфетчица вскрикнула: «Ого!» — Зутис кинулся к дверям, но пожарник обернулся и схватил его сзади за куртку. Молниеносно и резко, словно поймал мышь.
Последовала реакция присутствующих — те, кто больше других выпили пива, решили блеснуть знаниями из области педагогики.
— Надрать уши! Да как следует!
— Отколошматить да сдать в милицию!
Путь к дверям был отрезан, рука крепко держала Зутиса за шиворот. Любители пива негодующе шумели. Ждали, кто первым отвесит затрещину, чтобы последовать примеру, но, к счастью, настолько пьяным никто не был. Может, ждали решения буфетчицы, в конце концов, ведь это ее хотели обворовать.
Зутис тихо заскулил, глотая злые слезы. Слезы осознанного бессилия. Волосы у него сбились в грязные космы, руки давно не видавшие воды, были черны. Слезы оставляли на некрасивом прыщавом лице светлые дорожки. Двухцветная, сшитая из старых одеял, куртка — все, на что была способна мода при послевоенной бедности, — полуразвалившиеся теннисные тапочки на босу ногу — таким он стоял теперь перед своими судьями. Под ложечкой у него сосало от голода.
