Фредерик Дард - Подонки
Он гнусно рассмеялся.
— Благодетель человечества. Машинка для укорачивания чересчур прытких… Она нас уже три раза навещала с тех пор, как я здесь… Конечно, приходится ради этого рано вставать, но уж зато какое зрелище… Скоро она снова приедет… Через пару недель… У нас уже и клиент есть на машинку для стрижки. Какой-то гражданин, который шлепнул двух мусоров, представляете, какой неосторожный! У него, наверное, крыша поехала, у этого типа! Он воображает, что Президент его помилует. Еще чего! Жизнь легавого священна!
Он говорил, упиваясь своей властью, жестокостью описываемых им сцен.
Наконец он встал и маленькими шажками направился к двери.
— Мне нужна тишина! — заявил он. — Понятно?
Дверь захлопнулась. В замке заскрипел ключ.
— Привет, — сказал Ал. — Хорошие были каникулы?
— Ничего, спасибо…
Франк внимательно разглядывал своего сокамерника.
— Какая у тебя цветущая физиономия, ты прямо как на курорте побывал…
— Да ну!
— Уж во всяком случае, пребывание в этой дыре не могло подействовать на тебя так благотворно. Я так полагаю, инцидент подстроен специально, чтобы ты мог немного отдохнуть. Небось здорово надоело торчать здесь, а?
Ал встал перед Франком.
— Опять за свое?
В голосе его звучала грусть, удивившая Франка.
— Посмотри на свет, — попросил Ал.
— Что ты там еще придумал?
Он машинально повернул голову в направлении форточки.
— У тебя нормальные глаза.
— Что значит «нормальные»?
— Они нормальные…
— Какими ты хочешь, чтобы они были? Косыми?
— Нет, но они должны бояться света. За восемь дней, проведенных в темном месте, глаза должны привыкнуть к темноте. Вот, взгляни на мои.
Он выставил свое лицо на свет. Под действием света глаза мигали и слезились.
— Ну и ухваточки у тебя, — вздохнул Франк, вновь ложась. — Да был я там… С этими погаными крысами… — он показал свой правый тапочек, у которого не хватало куска подошвы.
— Они готовы были сожрать меня! Чуть жизни нс лишился в этом чертовом карцере!
Ал взглянул на тапочек и покачал головой.
— Да, вижу… Мы здесь как в прошлый век попали… Карцеры с крысами! Кому рассказать, не поверят! В двадцатом веке!
— Да ладно тебе, со своими веками, — бросил Франк.
— А надзиратели… Накидали нам ни за что ни про что… Как тебе это нравится?
— Знаешь, все время будут люди, бьющие других людей, так было и так будет… В конце концов, надзиратели, издевающиеся над заключенными, ненамного хуже заключенных, пытающихся перегрызть друг другу глотку!
— Что?
— Ты так не считаешь? — настаивал Франк.
— Да, я тоже так думаю. И иногда мне кажется… Мои подозрения на твой счет… Может, и зря все это?
Франк уставился на таракана, медленно перемещавшегося по стене. Насекомое пересекло открытое пространство и внезапно спряталось в тюфяке у немого.
— Я себе задаю тот же вопрос, — признался Франк. — Мы с самого начала вбили себе в голову… Теперь это стало как болезнь, которая разрастается и пожирает нас!
Он встал на колени перед нарами Ала.
— Скажи, Ал, ты не мусор?
— Да нет, ведь это ты мусор!
Франк чуть не расплакался:
— Опять! Ты же только что сказал…
— Да, точно… Извини!
— Даже если бы я был им, — пробормотал Франк, — Ал, давай выясним до конца, даже если бы я был им… Или ты бы им оказался… Может, мы бы смогли договориться? Мы же вместе переносим эти лишения и оскорбления!
— Пожалуй, ты прав, — признал Ал. — Давай поиграем немного: пожмем руки!
Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, снова заколебались, борясь с последней вспышкой ненависти и со страхом оказаться в смешном положении. Наконец руки их встретились, рукопожатие состоялось.
— Давай, если ты легавый, Ал, — прошептал Франк.
— Даже если ты им окажешься, Франк, — вздохнул Ал.
6
Первым, кто заметил перемены в их поведении, оказался Дерьмо. Он был неотесанным типом, но хитрость заменяла ему недостаток ума. За пятнадцать лет работы в исправительных учреждениях он освоил азы психологии, достаточные, чтобы следить за изменением морального состояния своих многочисленных «клиентов».
— Вы только посмотрите на них! — воскликнул он на другой день после объявления мира между Алом и Франком. — Они подружились, как две свиньи! Значит, моя методика не так уж и плоха. Внутренний распорядок все равно, что музыка: ему обучают с помощью палочки!
Самым неприятным в этом человеке был его липкий смех, которым он сопровождал все свои нравоучения. Этот смех причинял прямо-таки физическую боль. Он проникал в вас как мокрица, пачкая все внутри.
— Всего две недели осталось до казни, — произнес он как бы про себя. — Наконец-то развлечение!.. Самое смешное, что церемония приходится как раз на день национального праздника… В программе: Гильотина… Утренний туалет приговоренного… Стрижка… Парад с музыкой… Выезд на бал!
Он рассмеялся еще громче обычного. Смех зарождался в животе, затем постепенно поднимался вверх, сотрясая все тело.
Дерьмо подмигнул.
— Машинка Чарли! Настоящее отдохновение для чуткой души… Вы только подумайте, какое изобретение!
Как всегда, он ушел внезапно. Говорит, говорит, потом вдруг обрывает речь на полуслове и…
— Вот дерьмо, — пробормотал Ал. — Здорово к нему прозвище подходит…
Франк покачал головой.
— Надо понять этого человека. К тому же он сам сказал: развлечений здесь мало! И потом, объясни мне, Ал, для чего люди идут в цирк смотреть на человека-пушку? Они выкладывают бабки ради одного только призрачного шанса увидеть смерть человека! А здесь все на халяву, к тому же результат гарантирован.
— Здесь, — вздохнул Ал. — Это слово у меня как заноза в коже… Здесь! Здесь!
— Да, — признал Франк, — приятного мало.
— Всякий раз, когда я его произношу или только подумаю, мне на ум приходит другое…
— Что другое?
— Другое слово, противоположное! В другом месте!
— В другом месте, — вздохнул Франк.
— Да, в другом месте! Где воздух, растения, животные… Люди, которые идут в кино или возвращаются домой и занимаются любовью! Ты никогда не думал, сколько их сейчас лежит в постели? Постель! Женщина, солоноватый привкус ее слюны… ее запах!
Франк вскочил с кровати и вцепился руками в прутья.
— Замолчи! Ты нам только хуже делаешь! Нельзя говорить об этом, когда гниешь в такой дыре!
— Ты прав, гнием… Именно. И это только начало! Впереди еще дни и дни…
— Годы, Ал!
— Еще хуже: часы. Их прожить будет труднее всего.
Франк так сильно вдавил лицо в решетку, что прутья, белыми полосами, отпечатались на его щеках.
— Как мне все надоело, — произнес он.
Он сказал это не повышая голоса, без всякой экзальтации. Это было признанием, признанием чисто человеческой слабости.
— Возможно, мы привыкнем, — прошептал Ал.
— Ты зациклился на своей привычке! Невозможно привыкнуть к отчаянию! Невозможно привыкнуть к этой серости, стенам, часам, минутам, которые, капля за каплей, долбят нам по темечку… Тот тип, который ждет казни… Он, по крайней мере, думает о чем-то конкретном… У него еще есть надежда. Прекрасная надежда: надежда остаться в живых… А я… Я…
Он упал на колени прямо на землю и склонил голову.
— Я наедине со своим прошлым, подыхающем во мне, как растение, которое перестали поливать!
Он поднял голову. Взгляд сделался твердым, желваки напряглись.
— Честно, Ал, я хотел бы оказаться на месте этого парня…
— Какого парня, Франк?
— Того, что должен умереть… Одна маленькая смерть, что может быть приятней? Один удар и… «прощайте все». Земля удаляется, как красный воздушный шарик, когда отпустишь веревочку.
Ал тряхнул головой:
— Чудо из чудес!
— Ал!
— Что?
— Если бы ты не был легавым…
— Опять за свое! Ты же прекрасно знаешь, что если здесь и есть легаш, так это не я!
Но Франк пропустил этот выпад мимо ушей.
— Ал, можно ведь попробовать что-нибудь сделать…
— Что-нибудь? — переспросил Ал.
— Ты не догадываешься?
Они взглянули друг на друга. Ал встал и подошел к решетке. Понизив голос, он заявил:
— Очень даже догадываюсь… И если бы я не думал, что ты…
— Да хватит, наконец!
— …я бы тебе давно это предложил.
— Думаешь, что реально?
— Нет!
— Мне просто необходимо сделать невозможное!
— Мне тоже, — признался Ал. — Скажи, отсюда уже сбегали?
— А мне плевать. Мне никакого дела нет до других!
Они легли на кровати и долгое время не разговаривали. Только что родившаяся идея заняла все их мысли. Они закрыли глаза, не обращая внимания на немого, чье тихое существование не мешало их размышлениям. Шум моря им тем более не мешал. Химерическая мечта заслонила все и ничего больше для них не существовало, кроме этого безумного плана…
